На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев

– Как думаете, – спрашиваю я у своих, – о чем речь будет?

– Тут и думать нечего, – отвечает Саша Гришин, – предстоит выслушать очередную лекцию на одну из актуальных политических проблем.

– О патриотизме, – уточняет Федя Липатов, – о любви к Родине, о выполнении долга перед Отечеством! Тебе этого мало?

Собрали нас в соседней, очевидно, наиболее просторной избе. В двух угловых оконцах стекла. Народу собралось немало. Все курят, перекидываются словами, репликами, смеются. Протиснувшись, садимся на доске, перекинутой между скамейками. Ждем, что будет дальше. В углу, за столом, в полосе света, сидит ничем особенно не примечательный капитан, со спутанными на голове курчавыми волосами и сильными корявыми руками. Поначалу на этого капитана никто и внимания не обращал – все ждали лектора. Однако, когда все собрались, заговорил именно этот капитан. Смотрел он на слушателей исподлобья, положив на стол свои сильные, натруженные кулаки. Говорил голосом тихим, но густым и властным:

– Так вот, значит, дела какие. Земля-то по этим местам поганая, болотистая, торфяная и не упружная. Миномет ставишь, думаешь стоит. Выстрел. А плита на пол-аршина в грунт ушла. Значит, вытаскивай. Ищи новое место, заново наводи, а время уходит – от тебя огня требуют. Теперь, к примеру, пушки. Колеса вязнут так, что и в лямках не вытягнуть. Лошадей нет. Вот и соображайте, как тут быть. Ежели, скажем, опытных солдат или сержантов не окажется, так вам самим за ум браться придется. Тут, значит, соображать нужно, как орудие крепить, как огневые строить. Окопы-то по здешним местам рыть не приходится. Тут на штык в землю – и вода. Какие уж тут окопы. Для миномета, к примеру, можно из сосняка крупного под плиту раму срубить, тогда весь удар на раму придется. А раму ту непременно с «усами» рубить нужно, – и капитан показал на своих пальцах, как нужно вязать у рамы «усы». – Теперь, – продолжал капитан, – возьмем пушку. Под орудийные колеса с бревен непременно салазки подводить надо. Это чтобы не вязли. А вот с сошниками на лафетах плохо дело. Не держит здешняя земля сошник. Просто бяда!

И это незамысловатое слово «бяда», сказанное капитаном, показалось мне таким близким и родным, по-русски крестьянским, что сердце защемило. То, о чем говорил капитан, мы слышали впервые. В училище подобных вопросов даже не касались, там преподавали только общие положения и принципы боя легкой полевой и гладкоствольной артиллерии. Капитан же учил нас конкретному опыту боевой практики минометчиков и артиллеристов в условиях необычных, характерных лишь для данной местности.

Я наблюдал за людьми; как они молча сидели и слушали. А капитан все говорил и говорил: советовал, как наилучшим образом обслуживать орудие расчетом из двух человек вместо шести, положенных по штату; как беречь сухари, где лучше всего хранить оружие и что делать, чтобы оно не ржавело. Никто его не перебивал, никто не задавал никаких вопросов. Каждый понимал – не в вопросах дело. Капитан сам расскажет обо всем, о чем нам следует знать. И суть не в том, чтобы мы, что-то узнав, запомнили или записали, а потом при случае извлекли из памяти или блокнота и употребили в дело. Капитан просто знакомил нас с условиями войны на этом конкретном участке фронта, предупреждал нас о том, чтобы мы полагались не только на общие и абстрактные схемы уставов, а больше на внутреннее свое чутье, на подсознательное творческое начало, на опыт старослужащих товарищей и подчиненных. Невольно обратил я внимание и на то, что, несмотря на зимнее время, одет капитан был по-летнему: гимнастерка хлопчатобумажная, много раз стиранная, шпалы на петлицах самодельные из жести консервных банок и жилет не меховой комсоставский, а солдатский стеганый. Не видно было ни орденов, ни медалей. Только в прорези петли карманного клапана продет кожаный ремешок часов.

Расходились мы прямо-таки сраженные каким-то особенным внутренним величием этого человека. Быть может, впервые коснулась тут моего сознания мысль о том, что война – это прежде всего труд, тяжелый и опасный труд. предъявляющий людям особые условия и требования.

В дальнейшем я узнал, что на войне ценятся именно такие люди – люди, умеющие работать в бою. Они не становятся героями, их грудь не украшает обилие орденов, а подвиг их остается как бы незаметен. Однажды я разговорился с летчиком-истребителем, сбившим не один вражеский самолет, и он поведал мне «тайну тарана». «От отчаяния на таран идут. От безысходности. Работать не умеют, стрелять не умеют, патроны, бензин не берегут. Остался с пустыми руками один на один с врагом – что ему делать остается? Вот он и прошибает «каменную стену» собственной головою».

16 февраля. Утром нас, двенадцать человек, вызвали в штаб резерва и вручили каждому предписание в отдел кадров 54-й армии, расположенный в районе деревни Оломна. На бланке предписания поверху жирным шрифтом выделено: «Явиться в срок по месту назначения». Из близко мне знакомых в группе оказались только Липатов, Капустин и Володин.

Ехать предстояло через Неболчи, Хвойную, Чагоду, Тихвин и Глажево. От станции Глажево до Оломны предполагалось добираться пешком. Как нас предупредили в штабе, там всего километров пятнадцать.

Собрав вещи и получив продукты, мы простились с Сашей Гришиным. Более я его не встречал. Восемнадцать километров до Неболчей шли пешком. В Неболчах сели на попутный эшелон и к вечеру прибыли в Тихвин.

17 февраля. На станции Волховстрой-1 нам предстоит садиться на поезд, идущий в направлении Глажево. На вопрос: «Скоро ли будет состав?» – комендант ответил: «В свое время будет. Ждите».

Станционное здание разбито, и лишь одна только комната коменданта наскоро залатана и приведена в жилое и рабочее состояние. Тут имеется все: топчан коменданта, застланный синим байковым одеялом, телефоны и телеграф, почта и печка, сооруженная из огромной железной бочки. Кроме стола, намертво пришитого к стене, и колченогой табуретки, иной мебели тут нет, и мы размещаемся прямо на полу. Будучи в Тальцах, я через маленькое зеркальце набросал свой автопортрет и вот теперь упрашиваю коменданта отправить его бандеролью домой. Посмотрев рисунок, комендант сказал: «Ладно, сделаю. Получат твой портрет в полной сохранности».

Подошло время обеда, в желудке пусто, а не известно, придет эшелон через сутки или через десять минут. Комендант все куда-то бегает, суетится, с кем-то ругается по телефону, что-то отбивает морзянкой. Улучив момент, Володин спросил, можно ли нам приготовить что-либо из еды.

– Если есть что, варите, – буркнул комендант, – поезд будет не ранее ночи. А ко мне больше не лезьте. Без вас голова пухнет.

Продуктов у нас достаточно. В