Витязь. Замок людоеда - Степан Кулик

Потом подтащил тяжелый стул поближе к ложу и уселся с таким видом, словно собирался поселиться здесь, при этом бесцеремонно толкнув фон Ритца в бок.

— Конрад, дружище… Если ты не обратил внимания, то уже утро. Вели потушить свечи и раздвинуть шторы. А то все эти воскурения и благовония напоминают будуар, а не комнату рыцаря. Хоть и храмовника.

Говорил он по-прежнему в полный голос, так что командору не пришлось повторять. Несколько молодых парней, незаметных в своих темных одеяниях, выскользнули из укромных мест и занялись светильниками и окнами.

— Что твой Абдурахман говорит? — продолжил расспросы бранденбуржец. — Скоро в седло?

Мы с Лисом вели себя скромнее. Хотя по логике, именно нам сейчас принадлежало право голоса. Как победителям. Выбрали места у стенки, чтоб за спиной никто не маячил. Да и то уселся только я. Капитан продолжал стоять.

— О моем здоровье позже, — остановил Борна фогт. — Сперва обговорим условия выкупа.

После того, как крестоносец окончательно осознал, что душа его, по крайней мере в данный момент, в безопасности, спесивости и самоуверенности в нем стало гораздо больше. Несмотря на проигранный поединок и достаточно серьезное ранение, фон Ритц прямо-таки раздувался от собственной важности. Еще бы — он тут целый командор ордена, а я, в его глазах, не пойми кто в медвежьей шкуре… Если так и дальше пойдет, то не я ему — он мне условия ставить начнет.

Значит, будем сбивать спесь. Пока не приросла.

Видя, что крестоносец ожидает ответа, я изобразил на лице полное равнодушие и с ленцой принялся разглядывать апартаменты. Надо заметить, убранные с полнейшей безвкусицей. Поскольку, как я прикинул, обстановка преследовала одну-единственную цель — продемонстрировать храбрость и удачливость хозяина. В битве и на охоте. Из-за чего интерьер перегрузили разнообразным металлоломом в виде щитов и оружия. А на свободное место натыкали чучела звериных голов. Рогатых и клыкастых…

— Маркграф Айзенштайн, я к вам обращаюсь! — фогт повысил голос. — Вы готовы назвать цену?

— Что деньги… — пожал я плечами. — Тлен и прах… Пустяк, в сравнении с честью и достоинством. Ибо сказано: «скорее верблюд пролезет сквозь игольное ушко, чем богач попадет в царствие небесное».

Ответ можно было расценивать и как обычное философствование, и как намек. Пусть храмовник еще немного помучается в неведении.

— Если вы рассчитываете, что победив меня, стали владельцем замка, маркграф, — нервно заерзал на лежанке фон Ритц, — то вынужден разочаровать вас. Я не обычный дворянин, и Розиттен не моя собственность. Это замок Тевтонского ордена. И чтобы стать его хозяином, даже убить фогта мало, не то что пленить. Вам придется сразиться с каждым храмовником. А сейчас только в Розиттен больше тринадцати полноправных братьев!

Угрожаем, значит? Тонкий намек на толстые обстоятельства. Типа осади, а то нарвешься.

Я сделал вид, что вынырнул из глубокой задумчивости.

— Поверь, Конрад, когда целью будет всего лишь замок, то пара дюжин крестоносцев меня уж точно не остановит. Но я, несмотря ни на что, не за этим в Розиттен пришел. И на поединок тебя вызвал всего лишь для откровенности. Ведь по-другому ты бы никогда правды не открыл. А маскарад — всего лишь хитрость. К чему лишняя кровь? Да и веселее. Не так ли?

— Это точно… — проворчал рыцарь. — Шутка тебе удалась. Даже я поверил.

— Я что-то пропустил? — оживился бранденбургский рыцарь.

— После… — остановил его фогт. — Я все же хочу понять: зачем фон Айзенштайн напал на нас. Ведь сначала вы перебили стражу, поединок был потом.

— Только связали, — вместо меня ответил Лис. — И кнехты, и рыцари — почти все живы. Кроме тех двоих, что погибли вначале. Но они не стоили своего содержания. Можете мне поверить.

Я выдержал небольшую паузу и ответил на главный вопрос. Вряд ли фон Ритца всерьез занимала участь погибших стражников.

— За справедливостью, фогт. И чтоб отомстить за попранную честь. Законы рыцарства позволяют тому, кто сам не может сражаться, нанимать защитника. А судьба Юранда из Спыхова показала, что призвать к ответу крестоносца можно только в том случае, если сумеешь его поймать.

— Что?! — храмовник приподнялся. — Ты снова говоришь о какой-то невесте? Я думал, мы все уже выяснили. Или тебе недостаточно моего слова?

— Почти… Проблема в том, Конрад фон Ритц, что твое слово сейчас стоит против слова человека, которому я доверяю немножко больше.

— Это оскорбление!

— Полно, герр фогт! — я встал и шагнул к нему. — Не надо пытаться проделать старый трюк. Который уже один раз избавил замок от осмотра людьми князя Витовта.

Рыцарь посмотрел сперва на нас с Лисом, а потом на Борна с таким недоумением, что в моей душе опять заворочалось сомнение.

— Люди Витовта в замке Розиттен? Когда? Без моего ведома? — он оглянулся, словно искал взглядом того, кто мог бы ему ответить.

— Хочешь сказать, — я начинал потихоньку закипать. Терпеть ненавижу ощущать себя болваном, выставленным для общего посмешища. — Хочешь сказать, что этой зимой княжьи дружинники не искали здесь невесту лекаря из Янополя? Ту самую девушку, о которой теперь спрашиваю и я?

— Клянусь Господом Богом и Девой Марией, — размашисто перекрестился храмовник, — все это какая-то глупая бессмыслица. Орден заключил мир с Литвой. И никакая девица не стоит того, чтоб нарушить слово, данное Гроссмейстером. Даже если бы я не был!.. — тевтонец умолк, подбирая другие аргументы. — Для этого надо быть полнейшим безумцем! Потому что князь может забыть о чужой невесте, а Великий магистр никогда не простит неповиновения. И ослушника ждет такое наказание — лучше самому удавиться и бежать в ад. Так что если бы я имел к похищению хоть какое-то отношение, а князь об этом прознал… Девицу не его люди стали бы искать, а дознаватели ордена.

Вот зараза, лжет и не краснеет. Ну-ну, не на того напал.

— А как же Юранд из Спыхова? Или история с его дочерью тоже навет? Что-то не сильно Гроссмейстер обеспокоился.

Храмовник отвел взгляд.

— Увы, это правда. Но не вся, ведь и польский рыцарь многих братьев в Мариенбурге убил… А его хоть и искалечили, но живым отпустили.

— Зимой? — Борн из Берлина вдруг хлопнул ладонью по колену. — Подожди, Степан! Ты сказал: «девицу в замке искали зимой». Этой или прошлой?

— Этой.

— Тогда у тебя будет два слова против одного. Знай, я гостил у Конрада начиная с Рождества. И готов поклясться на распятии, что за все это время людей Витовта здесь не было.

— А до Рождества разве не зима? — мне очень не хотелось верить услышанному.

— Пост… — прошептал мне на ухо Лис.

Он знал, что его господин чужестранец, и успел привыкнуть к тому, что я путаюсь во многих самых обыденных вещах.

— Рождественский пост длится сорок дней и начинается осенью. Свадьба не могла быть раньше, чем на святки. Я бы не стал ручаться за фогта, но рыцарь Борн из Берлина известен своей прямотой. И если бранденбуржец говорит, что был здесь всю зиму, можете не сомневаться: это правда. Не понимаю, почему отец-игумен обманул вас… Или, если девицу действительно украли, мы ищем не в том месте.

— Вижу, Степан, что Фридрих тебе все объяснил, — негромко произнес рыцарь Борн, глядя мне в глаза. — Это так. Я солгал в жизни один раз. Когда по воле отца сказал у алтаря: «Да!» С тех пор брожу по свету, стараясь навещать родовой замок как можно реже. И помня о неизбежной расплате, всегда говорю только правду. И повторяю: никакой девицы в подвенечном платье и тем более людей князя Витовта в замке Розиттен этой зимой я не видел. Аминь.

Картина Репина «Приплыли»…

Молча обогнув лежанку с раненым, я подошел к камину, взял кочергу и пошевелил дрова. Взорвалось пламя, взлетели искры, волна жара ударила в лицо, и все еще держащийся в комнате утренний сумрак метнулся по углам и под потолок, откуда вновь стал сползать по стенам, когда огонь поутих. Выждав немного, я подбросил новое полено и следил, как облизывают его языки пламени, скручивается и ярко сгорает береста, а высушенное, белое, словно раскаленное, дерево вдруг вспыхивает, обугливается, превращаясь в золу и пепел — в ничто.

Надо было отвечать, принимать решение, а я глядел в огонь и никак не мог собраться с мыслями, расползающимися во все стороны, как червяки из перевернутой банки.

Грубо говоря и мягко выражаясь: «Ох и дурят же нашего брата». Если один человек говорит «белое», а второй божится «черное», — понятно, что кто-то из них обманщик или дальтоник. Либо сам стал жертвой обмана. Вопрос только: кто именно? Как отличить правду от кривды?..

Логически рассуждая, о том, что я полезу в Розиттен, дабы призвать фон Ритца к ответу, не знал никто. Поскольку пару дней тому я не только не подозревал о существовании брата Себастьяна и его невесты, но даже не предполагал, что могу воспользоваться порталом. Значит, Конрад и Борн не могли сговориться, как именно отвечать на мои вопросы.