Первая любовь (СИ) - Князева Мари

— Все нормально, мам, — не хотелось ей ничего рассказывать.

— Вы поругались?

Я вздрогнула.

— С кем?

— Известно, с кем. С Глебом, конечно.

— Ээ, нет, — технически, это правда. Никакой ссоры не было.

Я не стала есть — выпила только чаю, надела леггинсы и свободную футболку и побежала к Дине. Меня колотило при мысли о встрече с Глебом. Я одновременно хотела и боялась этого, но, в любом случае, у него есть мой номер, так что он может меня найти, куда бы я ни сбежала.

Я начала было рассказывать Дине, что наговорили мне те девушки в клубе, но она остановила меня, заявив, что и сама слышала и все поняла.

— Мне кажется, не стоит тебе им доверять, — сказала она. — Кто они такие? Ты их даже не знаешь, а готова верить на слово.

— Они знают такие вещи про нас с Глебом, которые посторонним неизвестны. И зачем им лгать? Какая выгода?

— Мы с тобой не знаем. Может быть, и есть какая-то. Нужно поговорить с ним самим и все выяснить.

Я надулась и сложила руки на груди:

— Я не пойду к нему первой!

— Почему?

— А почему он вчера ушел, ничего не сказав?

— Может, ему тоже кто-то что-то напел, как тебе.

— Заговор? — фыркнула я. — Это просто смешно! Кому и зачем это нужно? Мы такие… незначительные.

— Это ты так думаешь. А для кого-то вы все же имеете значение. И ваша любовь.

У меня мурашки побежали по коже от этого слова.

— Хорошо, — кивнула я. — Пусть так. Но почему я должна идти первой? Не хочу чувствовать себя дурой…

— А любимой? — улыбнулась Дина.

У меня тут же скрутился комок в горле и защипало в носу:

— А любимой — хочу. Но…

— Мужчинам всегда труднее мириться первыми, — заметила Дина. — Но если ты так решила — жди. Когда он сделает первый шаг.

Глава 19. Любовные страдания

Я совсем не пила на дискотеке, но следующие два дня мучилась, как с похмелья. На самом деле, это состояние не знакомо мне лично, но думаю, оно именно такое противное и тяжелое. К сожалению, разговор с подругой не помог мне почувствовать себя лучше, но думаю, это оттого, что рана была слишком свежа. Я вернулась домой, послонялась немного. Делать ничего не хотелось, видеть сочувствующий и ждущий объяснений мамин взгляд — еще меньше. Я попереписывалась немного с Денисом, так ничего ему толком и не сообщив о вчерашних событиях. Он, конечно, выпытывал:

«Что эти пигалицы тебе наговорили? Они тебя оскорбляли?»

«Нет. А если бы да, неужели ты и им бы головы оторвал?!»

«А почему нет? Я за тебя любому…»

«Это же девушки!»

«Во-первых, если девушки ведут себя, как стервы, то и получают, как стервы, а не как девушки. Во-вторых, необязательно делать это физически»

«Ты меня пугаешь»

«Не бойся, ТЕБЕ ничего не угрожает. Тебя я ни за что не обижу»

«Даже если я буду вести себя, как стерва?»

«Ты так не умеешь»

Но я учусь. Вот, по-хорошему, я виновата? Виновата. Обманула ведь его, сбежала танцевать с Денисом. Значит, должна идти первой мириться. Но это если смотреть строго. А если учитывать, что я все сделала из лучших побуждений, да и вообще, ничего особенно ужасного не сделала, то уже не так ясно. К тому же, вот я бы никогда так не сбежала без единого словечка. Хотя бы объяснила бы, из-за чего так разозлилась. А он будто бы вычеркнул меня. Это ужасно обидно. Просто до слез. Но плакать я себе не позволяла. Уложила мелкого спать и пошла опять к Дине.

Можно сказать, что эти два дня я прожила у нее. Мы почти не разговаривали, в основном я лежала на ее кровати, а она гладила меня по голове, которая болела почти не переставая. Иногда Дина пыталась отвлечь меня разговором о посторонних вещах, но я проявляла мало интереса к болтовне.

Так вот они какие — страдания из-за любви! Ничего не хочется, даже есть, все вокруг кажется блеклым и тусклым. Присутствие Дины не снимало мой депрессивный синдром, но одной находиться было совсем невыносимо, и я бесконечно благодарна ей за это понимание и готовность подставить дружеское плечо.

Я чувствовала, что силы мои на исходе, и нужно что-то менять, иначе я заболею, но ничего толкового в голову не приходило. Пойти к Глебу и выяснить отношения — эту мысль я окончательно отбросила, потому что за два дня ни разу не увидела соседа-мучителя, зато по улице мимо нашего дома как-то прошествовала красавица Женя — и как раз в сторону Стрельниковых. Выглядела она еще лучше, чем на дискотеке: хорошо одетая, причесанная и накрашенная, без заплаканных глаз. Я невольно сравнила ее со своим отражением, виденным в зеркале утром: опять опухшее от слез лицо, осунувшееся, с кругами под глазами. Конечно, я ей не конкурентка. Наверное, все они были правы: дело в той нашей оборванной детской дружбе. Как сейчас говорят, незакрытый гештальт…

На третий день я опять, по уже установившейся привычке, с утра отправилась к Дине. То ли устав от моих «прогулов», то ли чтобы подбодрить меня действием, мама подкинула мне в компанию Кирю. Мы шли не спеша, срывая по обочинам цветочки: братик — одуванчики, чтобы подуть, я — ромашки, чтобы погадать. Любит-не любит. Я уничтожила цветков пять, но ответы все время были разные. Ничего не понятно, как обычно…

А вот у Дины нас ожидал сюрприз: под дверью сидел очень интересный и представительный мужчина. Он был высок — я понимала это по длине его ног, согнутых в коленях. Хорошо одет — правда, брюки в пыли, а рубашка в пятнах пота. Красиво подстрижен, причем модный дизайн наблюдался также и на лице в виде исключительно художественной короткой бороды, но все волосы на его голове были взъерошены и торчали в разные стороны. И все вот это счастье-любой-женщины в буквальном смысле сидело на порожке у двери тети Гульназ в мрачной задумчивости. Мужчина продолжал ерошить волосы на голове и, как шизофреник, мерно постукивал носком дорогой туфли о деревянный настил.

— Здравствуйте, — поприветствовала я его вежливо. Киря смотрел молча.

Странный гость взглянул на меня безучастно, но уже через секунду в серо-голубых глазах вспыхнул легкий интерес:

— Ты к Дине?

— Да… а вы..?

— Я… кхм… Дмитрий.

— Очень приятно, Маша.

Он внимательно изучал мое лицо, видимо, в поисках какого-нибудь узнавания, но я, разумеется, оставалась невозмутима. Даже забыла на секунду про свои мучения. Дина говорила мне о терзавшей ее роковой любви, но не называла имен, не показывала фотографий, даже не описывала объект словами.

Дмитрий поднялся на ноги и оказался, действительно, очень высоким — примерно на голову выше меня, а то и больше. Он чуть сдвинулся вправо, отряхивая одежду и уступая нам дорогу. Я взглянула на него еще разок с любопытством и дернула дверь. Не тут-то было.

— Думаешь, я почему тут сижу? — хмыкнул Дмитрий.

— Динаа! — крикнула я погромче. — Тетя Гульназ! Откройте, пожалуйста, это я, Маша!

Не сразу, но дверь щелкнула и тихонько отворилась, и оттуда выглянуло доброе круглое лицо деревенской знахарки.

— Здравствуй, Машенька, — прощебетала она. — Проходите…

Дмитрий двинулся вслед за нами, но тетя Гульназ тут же встала стеной:

— А вас, Дмитрий Алексеевич, пускать не велено.

— Мне надо просто поговорить! — процедил он сквозь зубы.

— Но Дина не хочет с вами разговаривать!

— Ей нечего бояться, как и вам! К чему этот цирк?

— Дмитрий Алексеевич! — в нежном голосе тети Гульназ зазвенела сталь. — Сказано — не пускать.

Он сильно сжал челюсти, зарычал и громко топнул ногой, а потом отчеканил:

— Я. Никуда. Не уйду. Ясно вам? Буду сидеть здесь, пока не умру от голода и жажды. Если только Дина не соизволит поговорить со мной пять-десять минут!

Тетя Гульназ вздохнула, а я поспешила пройти внутрь и найти подругу. Она сидела на кровати в слезах. Забыв обо всем на свете, я отпустила ладошку брата и бросилась к подруге. Обняла за голову, принялась хаотически поглаживать ее. Я еще ни разу не видела, как Дина плачет, и это было душераздирающее зрелище. Тихо, не издавая ни звука, словно пытаясь загнать всю эту боль и страдание обратно внутрь, она вызывала острое, щемящее чувство жалости. Такое, что все мои проблемы показались мне ерундой на постном масле.