Старинный орнамент везенья - Татьяна Корсакова

– Вы меня преследуете? – в отчаянии спросила она.

– Нет, с чего вы взяли?

– Тогда, что вы делаете на моей крыше?

– На вашей крыше?! Олимпиада Витальевна, вы, наверное, запамятовали, согласно постановлению суда терраса отошла вашему бывшему супругу. Так что это не я, это вы на чужой территории.

– То есть вы хотите сказать, что выход на крышу мне теперь заказан? – Липа еще раз чихнула. – Да загасите вы, ради бога, сигарету!

Чернов равнодушно пожал плечами:

– Заметьте, не я начал раздел территории. Это вы откопали топор войны, когда лишили меня возможности наслаждаться камином и аквариумом.

– А если я верну вам такую возможность? – хорошенько подумав, спросила Липа.

– Тогда можете пользоваться моей крышей в свое удовольствие. Я человек нежадный.

Липа дожевала сосиску, к макаронам даже не притронулась: во-первых, они были недоварены, а во-вторых, она забыла их посолить.

– Договорились! – Заключать соглашение с узурпатором и самозванцем Тимофеем Черновым не хотелось, но логика и здравый смысл подсказывали, что компромисс – это самый разумный из всех имеющихся вариантов. Прежде, чем начинать активнее боевые действия, надо получше изучить противника. Может, и не стоит сейчас звонить Николаю Станиславовичу, а для начала присмотреться к господину Чернову, нащупать его слабые стороны? Вот, к примеру, факт его знакомства с женой бывшего владельца квартиры настораживает. Совпадение? Что-то не очень верится.

Пока Липа домучивала свой завтрак и ломала голову над тем, как лучше поступить, Чернов ушел, но стоило только слегка расслабиться, как на крышу вполз опьяняющий аромат свежесваренного кофе, а следом – Чернов. В руках он держал поднос с дымящимися чашками и маленькой коробкой шоколадных конфет.

– Я думаю, нам стоит отметить наше перемирие. – Он поставил поднос на столик. – Разрешите угостить вас настоящим мадагаскарским кофе?

Липа хотела было решительно отказаться, но принюхалась, как давеча предательница Машка принюхивалась к ветчине, и неожиданно для себя сказала:

– Спасибо.

– Я взял вашу посуду. – Чернов придвинул к ней чашку и коробку конфет.

– Я вижу.

– Обещаю, что сегодня куплю свою.

Липа сделала маленький глоток, блаженно зажмурилась, – а ведь Чернов оказался совершенно прав насчет кофе. Этот, мадагаскарский, не идет ни в какое сравнение с ее собственным. Был бы он еще сладким.

– Я не клал сахар, – Чернов точно читал ее мысли, – попробуйте конфеты, они очень вкусные и достаточно сладкие.

Укоряя себя за малодушие, Липа потянулась за конфетой. О-хо-хо, купилась, как кошка Машка, – на кофе и шоколадку. Это все от голода. Нужно срочно пополнить запасы провианта…

* * *

Тим наблюдал, как девчонка уплетает уже третью по счету конфету, и думал, что выбрал правильную стратегию. Кнутом такую нельзя. Такую лучше задабривать пряниками или вот – шоколадом. Не зря Коляныч любит повторять, что доброе слово и крокодилу приятно. Для начала надо девочку приручить, прикормить, если потребуется, а уж потом можно решать, как с ней поступить дальше. Время еще терпит, первый шаг он уже сделал. Может быть, получится обойтись малой кровью или вообще без крови. Потому что, несмотря на то что девчонка хорохорится, сломать ее не составит особого труда, а ломать, честно говоря, не хочется. И не потому, что она ему симпатична. Отнюдь, она вредная и сварливая и ни за что не сдастся без боя. Просто ему ее жалко. За сварливостью и вредностью прячется неприкаянность. Он знает, он научился чувствовать такие вещи, он и сам очень долго был неприкаянным.

Так, лирику в сторону. Нужно подумать о деле. Марина. Они договорились встретиться вечером, и сейчас он одновременно хотел и боялся этой встречи. Неважно, что прошло сто лет и он уже не тот отчаянно влюбленный мальчишка. Просто все эти годы он не переставал надеяться и ждать встречи с Мариной…

…Ему было двадцать, когда отец вдруг решил жениться во второй раз. Тим не возражал. Во-первых, потому, что отец еще был полон жизненных сил и планов на будущее, а во-вторых, потому, что его, Тима, мнения никто не спрашивал. Его просто поставили перед свершившимся фактом.

Мачеха оказалась почти его ровесницей, всего на три года старше. Мало того, она была потрясающе, просто нереально красива, и Тим понял, что пропал. Что может быть ужаснее, чем влюбиться в женщину своего отца, посягнуть на недозволенное?

Он влюбился отчаянно и безнадежно, настолько сильно, что, когда молодожены вернулись из свадебного путешествия, собрал вещи и ушел жить на съемную квартиру. Отец этот его поступок расценил по-своему, решил, что Тим ревнует или не может простить ему связи с молодой женщиной. Пару раз он приходил «поговорить по-мужски», объяснял, что Марина – это его лебединая песня, что ее любовь ему бесконечно дорога, но и понимание единственного сына тоже немаловажно. Он даже предлагал Тиму вернуться, но как-то не слишком настойчиво. Поэтому Тим сделал вывод, что где-то в глубине души отец рад его решению. Когда у тебя новая любовь и лебединая песня, тебе, по большому счету, никто не нужен, даже единственный сын. Особенно единственный сын. Потому, что на фоне двадцатилетнего мальчишки становятся отчетливее видны и твои морщины, и появившаяся седина, и наметившееся брюшко. А жене-красавице невольно приходится сравнивать отца и сына, и сравнение это может оказаться не в пользу отца.

Они остановились на компромиссном варианте, устраивающем обоих. Тим остался жить на съемной квартире, но пообещал навещать «родителей» как можно чаще. «Как можно чаще» измерялось одним визитом в две недели. Этого визита Тиму хватало, чтобы измучиться от осознания того, что объект обожания и близок, и недосягаем. А самое ужасное, что Марина – так звали молодую жену отца – читала Тима, как открытую книгу, и знала о его любви с той самой первой секунды, как он отважился заглянуть ей в глаза. Она знала и наслаждалась этим знанием, играла с несчастным влюбленным мальчишкой как кошка с мышкой. Взгляд, чуть более долгий и пристальный, чем следовало бы. Бретелька сарафана, случайно соскользнувшая с загорелого плеча. Тонкие пальчики по-матерински заботливо треплющие его загривок. Насмешливое и нежное «малыш Тима». Все это заставляло его сходить с ума, бежать из отцовского дома, как из преисподней, а потом две недели мучиться воспоминаниями и томительным ожиданием.

Четыре года он прожил как в бреду. Окончил институт, поступил в аспирантуру и каждые две недели с упорством закоренелого мазохиста продолжал истязать себя «семейными встречами». Он думал, что все изменится и встанет на свои места, когда Марина забеременеет, располнеет и подурнеет. Отец страстно желал еще одного наследника, а когда отец чего-то желал, оно непременно исполнялось. Время шло, а фигура Марины оставалась все такой же безупречно изящной, и во взгляде отца Тим все чаще замечал недоумение и тоску. Желание не исполнялось, Тим оставался его единственным наследником…