Иоанн Дамаскин - Агафонов Николай

— Прости меня, Иоанн, сын Сергия, за то, что не рассмотрел клеветы на своего честного слугу. Это мой грех, — халиф тяжело вздохнул, признание своей вины ему давалось с трудом. — Но я хочу искупить этот грех. Я возвращаю тебе твой прежний сан и твою должность при дворе. Никто лучше тебя не сможет с ней справиться во всем моем халифате. Ты будешь одним из главных моих советников во всех государственных делах. Если у тебя есть какие-либо личные просьбы, говори смело, я все исполню.

— О, государь мой. Я от всего сердца благодарю тебя за столь высокое доверие к моей мерности. Но не могу принять от тебя столь щедрый дар, и не потому, что держу какие-либо обиды. Нет, никогда. Все, что совершилось, совершилось по великому Промыслу Божью. Я не могу принять эту высокую должность, потому что за исцеление моей руки дал обет уйти в монастырь и служить только одному Богу. Поэтому единственная моя к тебе просьба: отпусти меня на поселение в монастырь близ святого города Иерусалима.

— Хорошо, — вздохнул Хишам, — я обещал выполнить твою просьбу, значит, так тому и быть. Хотя я очень сожалею о твоем уходе. Дай же мне, Иоанн, совет: кого из христиан поставить управлять логофией в Дамаске.

— Достойных людей немало. Среди них я знаю Порфирия Сегору. Он человек благородный и уважаемый среди христиан Дамаска.

— Пусть будет, как ты сказал. Передавай ему все дела и отправляйся в Иерусалим, как ты и задумал. Никто не будет препятствовать тебе. Прощай, Иоанн, и не вспоминай зла, причиненного тебе по проискам твоих же единоверцев.

Иоанн с легким сердцем вернулся к себе домой и стал готовиться покинуть Дамаск навсегда. Прежде всего он оформил вольные грамоты всем своим рабам, оделив их деньгами за верную службу. Все слуги были сильно расстроены предстоящей разлукой с любимым господином, так что в доме была обстановка, как на похоронах. Свой роскошный дом Иоанн передал Дамасской церкви, чтобы архиепископ мог его продать, а средства, вырученные от его продажи, передать на нужды церкви, помощь вдовам и сиротам. Многие ценные вещи и драгоценности он сам лично раздал по церквям. В последний день перед уходом в Иерусалим он долго сидел в саду у фонтана и вспоминал свое детство. Здесь они часто играли с братом Космой и здесь впервые увидели своего любимого учителя монаха Косму. Иоанн прошел в дом и стал бродить по комнатам. Вот комната матери. Как часто в детстве он прибегал сюда с какой-нибудь обидой или нечаянным ушибом, и мать гладила его по голове, говорила простые, ласковые слова, успокаивала его. Здесь же в комнате молилась с ним. С ней он выучил свои первые молитвы: «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся». Вот на этом одре, умирая, мать прощалась с ним. Иоанн перешел в библиотеку. Там его секретарь упаковывал книги и рукописи. Всю библиотеку он решил отправить в дар монастырю Саввы Освященного. Затем он прошел в молельную комнату, смежную с библиотекой. На иконе Богоматери сверкала отлитая из серебра рука. Перед иконой на коленях стояли домоправитель Софроний со своей женой Фавстой. При появлении Иоанна они быстро встали с колен и подошли к нему.

— Мы, господин наш, пришли с женой попрощаться с Владычицей Небесной. Завтра будем упаковывать ее.

— Да, Софроний, послужи последнюю службу. Я на тебя надеюсь. Всю библиотеку и эту икону с ближайшим караваном отправь в лавру Саввы Освященного.

— Не беспокойся, мой господин, все будет исполнено, как ты велел. А дому Мансуров мы готовы были служить до самой смерти. Да Бог видать не судил, — при этих словах старый слуга смахнул невольно набежавшую слезу.

Иоанн почувствовал вину перед этими людьми, посвятившими всю свою жизнь служению его дому.

— А может, не спешить с продажей дома? — вдруг встрепенулся Софроний. — Может, там что не так и ты вернешься к нам обратно?

— Ах, добрый мой Софроний, что же может быть не так в монастыре?

— Ну, там ведь тоже люди, не ангелы, — уклончиво ответил Софроний.

— Да как же это получается, мой господин, — сказала осмелевшая Фавста, — столько добра наживали твои родители и деды, а ты все раздаешь даром.

— Так ведь с собой на тот свет ничего из нажитого не возьмешь. Мне-то теперь это зачем, раз я отрекаюсь от мира. Что Господь сказал одному богатому юноше, помните? «Раздай все и следуй за Мной». Вот я и пойду за Христом, моя милая Фавста.

— Но кто же за тобой, мой господин, там будет ухаживать? — сокрушалась Фавста. — Я уж все знаю, что ты любишь, а что нет.

— Господь пришел на землю, Фавста, не чтобы Ему служили, а чтобы Самому послужить многим. Так и я теперь должен подражать Христу.

— Я помню, мой господин, тот день, когда ты родился. Вот в этой комнате молился твой отец, а я занесла тебя спеленутого. Он взял и положил тебя перед этой иконой Богоматери и поручил тебя заботам Царицы Небесной. Так все радовались тогда, так радовались! А теперь мы горюем. Теперь мы сироты, — и она порывисто поцеловала руку Иоанна и, заплакав, кинулась опрометью из комнаты.

— Ох уж мне эти женщины, — сокрушенно покачал головой Софроний, — а впрочем, что там говорить, любят тебя все, мой господин, вот и горюют. Ты уж прости нас, невежественных рабов твоих. — При этих словах Софроний опустился на колени и поклонился Иоанну до земли.

Иоанн тоже встал перед ним на колени:

— Прости меня, мой Софроний, но у меня нет больше рабов, есть только братья и сестры во Христе.

Софроний поднял свое залитое слезами лицо.

— Как же так, мой господин, ты передо мной на коленях? Нам, слугам, уже не измениться. Мы живем радостями и горестями своих господ. С твоим уходом заканчивается и наша жизнь. Ты отрекаешься от этого мира, а наш мир, к которому мы привыкли, отрекается от нас. Ну ничего, мы будем молиться за тебя. Этого у нас уже никто не отнимет.

— Молись, молись за меня, добрый старик, а я буду молиться за всех вас. — Он крепко обнял Софрония и, прижав к своей груди, долго не отпускал.

Едва только солнечные лучи коснулись виноградников и полей спелой пшеницы в предместьях Дамаска, как южные ворота этого города дрогнули и стали со скрипом отворяться. Толпы крестьян, с утра пораньше пришедших занять места на базарах города, сразу же устремились в раскрытые ворота. Одни подгоняли блеющие отары овец, другие вели в поводу осликов, навьюченных фруктами и овощами. Везли телеги с кувшинами, наполненными вином, и корзинами с овечьим сыром и коровьим творогом. Все спешили попасть в город, а из города выходил всего лишь один путник. Одет он был как ремесленник средней руки. На нем была простая холщовая туника, пояс которой был подвязан шерстяной крученой веревкой. Поверх туники был накинут серый плащ из грубой шерстяной ткани. На ногах коричневые кожаные сандалии. На голове белый плат, покрытый какими-то бурыми пятнами. За плечами путника висел небольшой мешок из овечьей кожи. Попав в водоворот встречного потока, состоящего из крестьян и скотины, путник растерянно и беспомощно огладывался. Его то задевали мешком, то толкали, при этом грубо крича на него. Он в ответ виновато всем улыбался. Никто из крестьян не знал, что они толкают и оскорбляют бывшего министра Дамасского халифа. Еще некоторое время назад они бы все с уважением шарахались в разные стороны от кортежа вооруженных всадников, всегда сопровождавших великого логофета. Наконец Иоанн протиснулся сквозь этот живой поток и оказался за городской стеной, на дороге, идущей на юг. Через Ливан и Палестину эта дорога вела в святой град Иерусалим. Иоанн, осенив себя крестным знамением, в последний раз оглянулся на ворота Дамаска, а затем бодро зашагал, напевая себе под нос какую-то молитву Ему было радостно и легко идти. Душу наполняло совершенно новое ощущение полной свободы. Он стал мечтать, как придет в знаменитую лавру Саввы Освященного. Как будут рады ему все монахи. Как он там, вдали от всех мирских забот и суетных попечений, напишет самые лучшие свои произведения. Эти произведения приведут многих людей к истине, а многих отвратят от заблуждений. И от этих творческих планов Иоанну стало еще радостней. Он готов был обнять весь белый свет. Ему захотелось всех людей примирить в любви и согласии. «Вся ценность земной жизни — в двух величайших заповедях, — думал с восторгом Иоанн, — любви к Богу и любви к ближнему».

— О, если бы люди это поняли и приняли к исполнению, — громко воскликнул Иоанн, — какая бы прекрасная жизнь была на земле!

ГЛАВА 2

В летние дни все живое замирает в Иудейской пустыне. Все прячется по щелям и норкам, в пещерах и под навесами скал. В бедной бедуинской палатке, в хижине, сложенной из камня и покрытой пальмовыми ветвями, в монашеских кельях. Везде, куда не могут проникнуть ослепительно яркие, беспощадно горячие лучи щедрого до безумия солнца. Днем это небесное светило здесь царит безраздельно. Соперников ему нет. Но уходит светило на запад, чтобы окунуться в водах великого Средиземного моря, и оживает Иудейская пустыня. Вот уже нищий бедуин покачивается на тощем верблюде. Лев, грозно рыкая, выходит на свою охоту. Крестьянин погоняет осла с нехитрой поклажей. Всякая Божья тварь оживает, расправляет крылья и лапы. Пастухи выгоняют скот на пастбища. А монахи возжигают лампады и становятся на молитву. Здесь ночь не только благоприятное время для работы, но и благодатное время для молитвы. Здесь день начинается с вечера: и был вечер, и было утро — день один. В лавре Саввы Освященного камни до самого рассвета хранят тепло вчерашнего дня. Но пока стоит эта святая обитель на земле, она будет сохранять тепло молитвы своего святого основателя. Сюда, в Иудейскую пустыню, к этому уже давно высохшему руслу некогда бурного Кедронского потока, несущего свои мутные воды с южного склона горы Силоам, и пришел великий авва. Ангел Господень, явившись ему в сияющей одежде, указал на пещеру, находящуюся на высоком каменистом восточном склоне бывшего потока. В этой пещере Савва подвизался в аскетических подвигах и непрестанной молитве пять лет, лишь изредка спускаясь по веревке, чтобы набрать воды и запастись каким-нибудь провиантом. Но вскоре, прослышав про его дивные подвиги, стали приходить к нему другие подвижники, и каждому Савва отводил подобающее место для поселения. Кому небольшую пещерку, кому благословлял построить себе келью. А они, поселившись рядом с ним, безоговорочно признали преподобного Савву своим путеводителем и аввой. На северном склоне Кедронского потока, на самом возвышенном месте, подвижники, вместе со своим аввой, воздвигли каменную башню, с которой началось строительство лавры. Ближе к середине потока преподобный устроил небольшую каменную церковь, куда все пустынники могли собираться по воскресным дням на Божественную литургию. Вот уже более трех веков прошло с того славного времени. За эти три столетия лавра Саввы Освященного сильно разрослась и расстроилась. Мощные каменные стены окружали эту святую обитель, охраняя молитвенный покой ее насельников. А новый искатель подвижнической жизни Иоанн, сын Сергия Мансура, пришедший из Дамаска, стоял в глубокой задумчивости перед воротами этой святой обители.