Иоанн Дамаскин - Агафонов Николай

— Ну и дальше все в том же духе. Теперь скажи мне, Фома, разве это стихи?

— По-моему, здесь, с точки зрения аристотелевой логики, все верно, — ответил прагматичный Фома.

— Да, — разочарованно протянул Васир, — я вижу, что в поэзии ты ничего не смыслишь. Ибо настоящая поэзия, брат мой, всегда враг логики, но друг безумства окрыленных слов и дум сердечных. Теперь давай поговорим о нашем письме. В начале письма мы напишем так... — Он сделал знак рукой придворному писцу, заблаговременно им вызванному, и стал диктовать: «Твое письмо, досточтимый Иоанн Мансур, подобно пущенному камню из пращи Давида, сразило Льва, как некогда Голиафа, а многих христиан от заблуждений отвратило. Высокий слог и сила убеждений твоих слов возымели силу над душами христиан большую, чем царские веления. Слава о тебе прошла по всей империи, и многие списки с твоего письма ходят по рукам. Люди, знакомясь с твоими разумными доводами в пользу почитания икон, укрепляются в истине».

Васир остановился и задумался.

— Начало письма вполне подходит, но теперь надо задать Мансуру вопрос, который бы побудил его тут же написать ответ. Сейчас я что-нибудь придумаю, мой друг Фома.

При этих словах Васир стал ходить по комнате в возбужденном состоянии.

— Нет ничего приятнее на свете, чем обдумывать какой-нибудь хитрый план против своих врагов, — самодовольно сказал Васир, остановившись перед префектом. — Вот какой вопрос мы зададим Мансуру. — И он снова подал знак писцу: «Но те, кто закоснел в своих заблуждениях, немало смущают умы и сердца простых людей, говоря: "Противящийся царю противится и Богу. Ведь сказано в Писании: "Всякая душа да будет покорна властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению". А посему полезным было бы получить от тебя, достойнейший Мансур, подробные рассуждения и увещания о царской власти. Мы ждем, о умудренный Богом Иоанн, твоих писаний, как алчущие ждут хлеба, а жаждущие воды».

В этот же день гонец с письмом был срочно отправлен в Дамаск с подробными инструкциями от Васира. А уже через пять дней Иоанн держал это письмо, переданное ему сирийским купцом, который состоял на тайной службе у Васира как соглядатай византийцев в Дамаске. За свои услуги он пользовался беспошлинной торговлей в Константинополе, отчего дела его весьма процветали.

Купец сказал Иоанну, что пробудет два дня в Дамаске по своим торговым делам, а затем может охотно передать ответ своим друзьям из Константинополя.

Иоанн прочитал письмо, из которого узнал, что его первое послание против иконоборцев возымело успех и размножено на многочисленные списки. Хотя это известие и порадовало его, но слишком высокопарный слог письма, восхваляющий его достоинства, ему не понравился. Ему уже было известно об изгнании с кафедры патриарха Германа, и Иоанн сам уже собирался написать новое письмо в Константинополь. Теперь же, когда случилась такая неожиданная оказия, он был рад этому случаю и, не подозревая никакого подвоха, тут же сел писать ответ: «Господа мои, окажите снисхождение просящему и от меня, непотребного и самого малого раба Церкви Божией, примите слово о том, что вполне верно. Ибо — Бог свидетель — я приступил к речи не ради славы или того, чтобы показать себя значащим нечто, но вследствие ревности к истине. Ибо одну только истину я имею как надежду на спасение...» Радостно и легко было составлять письмо против гонителей на святые иконы. Все это время он не переставал размышлять над вопросом почитания святых икон, и ему было что сказать из недосказанного в первом письме. Строго выверенные логические доводы его следовали один за другим. Он так увлекся письмом, что чуть было не забыл о вопросе, заданном в письме из Константинополя. А вспомнив, тут же написал: «Не царей дело — давать законы Церкви. Что говорит божественный апостол? И иных Бог поставил в Церкви, во-первых, апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями для устройства Церкви. Не сказал "царей"... Не цари говорили вам слово, но апостолы, и пророки, и пастыри, и учители... Царям свойственен хороший образ государственной деятельности; церковное же устройство — дело пастырей и учителей. Это, братие, разбойническое нападение... И теперь блаженный Герман, блистающий жизнью и словом, был заушен и сделался изгнанником, также и весьма многие другие епископы и отцы, имен которых мы не знаем. Не разбойническое ли это дело?..»

Дописав свое письмо уже за полночь, он хотел было запечатать послание, но, подумав, отложил это дело до завтра, решив снять с письма копию, чтобы отослать ее в Ефесскую епархию, где особенно лютовал против икон тамошний архиепископ. Пришедшему через два дня сирийцу Иоанн передал первое письмо, а копию отправил через неделю со знакомым купцом в Ефес.

В императорском дворце торжествовали: наконец-то добыто подлинное письмо ненавистного иконоборцам Иоанна Мансура. Перечитывая письмо Иоанна, Лев негодовал:

— Этот Мансур враг царской власти! Мои деяния назвать разбойническими. Да он заслуживает самой жестокой казни!

— Не беспокойся, государь, сарацины умеют это делать не хуже наших палачей, — заверял его Васир, — а за предательство халиф не пощадит Мансура, уж в этом я уверен. Насмотрелся я на их зверства. Меня лишь только за одно сомнение в правдивости рассказа придворного поэта халиф Йазид хотел зарыть живьем в землю.

— Ну если так, то я был бы весьма утешен, коль этого Мансура живым положат в землю, — засмеялся Лев. — В жестокости эти сарацины превосходят нас. Живых мы только замуровываем в стену, да и то за очень большие преступления. А чтобы за одни сомнения — и в землю живьем?

И василевс в сомнении покачал головой:

— Уж не преувеличиваешь ли ты, Васир?

— Ах, государь, какие могут быть преувеличения? Я как вспомню про это, до сих пор мурашки по спине.

— Хорошо, Васир, составь письмо, потом мне покажешь.

Только через три дня Васир принес Льву подложное письмо, написанное от имени Иоанна к василевсу Льву. Письмо Васир сочинил в первый же день. Но потом еще целых два дня искуснейший изограф переписывал его, подражая во всех мелочах почерку Иоанна. Когда императору показали поддельное письмо и он сличил его с подлинником, он нашел изумительное сходство. Затем он прочитал письмо: «Благочестивейшему и светлейшему государю ромейскому, божественному василевсу Льву от верного раба его Иоанна Мансура из Дамаска. Радуйся, державнейший повелитель христиан. Тебе во имя общей веры нашей я воздаю поклонение и подобающую честь царскому твоему величеству. Мы, христиане, изнываем под гнетом сарацин и возлагаем на тебя все упование свое. Извещаю тебя, что город наш Дамаск, находящийся в руках сарацин, плохо охраняется и совсем не имеет крепкой стражи, войско в нем слабое и малочисленное. Умоляем тебя, будь милостив к нам, христианам, и ради Бога поспеши освободить нас от ига ненавистных сарацин. Пусть войско твое сделает вид, что идет в другое место, а потом, совершенно неожиданно переменив направление, нападет на Дамаск. Ты без труда возьмешь город в свое владение, подушный налог в котором с одних лишь христиан достигает не менее ста тысяч золотых номисм в год».

— Поверит ли халиф письму? — засомневался Лев.

— Поверит, государь, — уверенно сказал Васир, — здесь наш расчет не только на сходство почерка и не только на то, что сарацины не доверяют полностью христианам. Обрати свое, государь, внимание: в письме указана сумма налога, о которой может знать только великий логофет, которым является Иоанн Мансур.

— Откуда же тогда тебе известна сумма подушного налога с христиан Дамаска? — недоверчиво спросил Лев.

— Ты же знаешь, государь, что я был приближен к Йазиду через его придворного поэта. Мы часто пировали вместе. И вот во время одной такой пирушки явился сам Мансур со своим отчетом, и я все слышал.

— Да ты истинный прохвост, Васир, — добродушно засмеялся Лев, — а то, что Йазид любил вино и женщин, так в этом тайны нет и от меня. Теперь нам нужно написать письмо к халифу Хишаму от моего имени и, приложив к нему поддельное письмо, отправить тотчас же в Дамаск.

Письмо от имени Льва к Хишаму составили быстро. В нем, в частности, говорилось: «...Нет ничего лучше, думаю я, как иметь мир и находиться в дружбе, ибо сохранять мирные общения — весьма похвально и Богу любезно; посему и мир, заключенный с тобой, я желаю сохранить честным и верным до конца. И чтобы подтвердить мои заверения в дружбе и желании мира, я передаю тебе послание, которое мне пишет один из христиан, служащий у тебя великим логофетом. Я сам, по свойству своего характера, не выношу предательства друзей и измены тех, которые мне служат, а посему считаю долгом чести уведомить тебя о сем поступке. А ты уж поступай с предателем как знаешь». Расписавшись в письме пурпурными чернилами, василевс распорядился: