Лапти - Петр Замойский

— Знамо дело, — ответил Ефим.

— Стало быть, Сотин, с нами? — тяжело задышал и насторожился Лобачев.

— Стало быть… — вскинул на Лобачева лохматое крупное лицо Ефим. Подшагнул и тяжелой рукой указал на кладбище.

— Деды жили одни? Жили!.. И греча невпроворот родилась… А вас всех дурной слепень укусил.

— Значитца, ни к нам, ни к ним? — допытывался Лобачев.

— Скажи мужикам, Сотин сам себе хозяин.

— Спасибо, — ответил Лобачев.

Раскачиваясь, пошел он опушкой леса. Ефим провел рукой по шее, проследил, пока не скрылась качающаяся туша за деревьями, пробормотал вслед:

— Тоже… ходатай…

После обеда Алексей отдыхал в штаб-погребице. Сквозь сон слышались ему то громко встревоженные, то шепотно успокаивающие голоса.

— Пущай спит, — приглушенно говорил один. — Зачем зря булгачить человека. Может, ничего и нет.

— Как же нет, ежели я сам с ним говорил! — кричал другой.

— И я с ним говорил, — раздался третий голос. — Ах ты, грех какой, надо бы разбудить.

Алексей открыл глаза. В дверку погребицы глядели три мужика, члены артели. У них были испуганные лица.

— В чем дело? — сбрасывая ноги с постели-ящика, спросил он.

Филипп, маленького роста мужичонка, тоненьким голоском, чуть не плача, запросил:

— Выпиши, Алексей Матвеич, меня из артели, выпиши скорее.

— Что случилось?

— Ничего, только ты выпиши. Не хочу я в артель, хочу один.

За ним, тяжело выговаривая, всунулся курчавой головой Фома Трусов, молодой мужик, недавно отроившийся от семьи.

— Меня тоже… исключи.

— Постой, постой, — застегивал Алексей и никак не мог застегнуть ворот рубахи. — Вы что, белены обожрались? А ты, — кивнул он головой на понурого, но всегда с веселыми глазами Кузьму, — тебя тоже выписать?

— Так точно! — по-военному ответил Кузьма. — Баба на всю улицу ревет.

— Как же не реветь, ну как не реветь? — скороговоркой подхватил Филипп и задергал маленькой головой. — Эдакое дело выходит. Как плохо ни жили, а по миру с сумкой не ходили.

— От сумы нас, Матвеич, Христа ради, избавь. Хоть хлеб с водой, хоть горе с бедой, только не с сумой, — тяжело ворочая языком, говорил Фома.

— Про какую суму вы болтаете? Кто вас сюда созывал?

— Бабы прогнали! — прямо заявил Кузьма. — Сразу: марш нам по шеям!

— Бабы? — удивился Алексей.

— Так точно!

— Не понимаю, — пожал плечами Алексей. — При чем тут бабы?

— Слышь, не хотим, говорят, как атмисски артельщики, нищими быть, с сумой ходить.

— Опять эти атмисски…

Запыхавшись, словно за ней гнались бешеные собаки, бежала Зинаида. Лицо ее было испуганное, бледное, на глазах слезы. Прямо с разбега ошарашил ее Алексей:

— Выписать?

— Выпиши, Алешенька, вы-пиши-и!..

И залилась:

— О-ох, горе ты мое-о! И што я, дура така, наделала! И к кому я теперьче пойду-у, с какими глазами!

Немного погодя, в одних трусах, вбежал Петька, за ним вдогонку Ефимка.

— Что, струсили? Эх, черт вам, артельщики!

— В чем дело? — хватая Ефимку за рубашку, спросил Алексей.

Ответил за него Петька:

— Нищий по селу ходит! Говорит, был в артели, все хозяйство в нее вложил, артель распалась, и он по миру пошел.

Алексей вышел из погребицы.

— Где нищий?

— По Ивановке ходит. Теперь небось возле Сотиновой избы будет.

— Приведите его сюда!

— Так дело не пойдет, — поддергивая трусы, ответил Петька, — лучше нам зайти вперед и подкараулить его у кого-нибудь.

— Пошли к Сотину! — предложил Ефимка.

Огородами, один за другим, направились на Ефимову усадьбу. Не доходя, в прогалине между изб, Петька заметил нищего.

— Вон, глядите!

Через двор прошли в сени к Ефиму. Он строгал черен больших навивальных вил. Неожиданный приход артельщиков его озадачил. Вопросительно посмотрел на встревоженные лица.

— Что такое?

— Ничего, дядя Ефим, — успокоил Петька. — Мы охоту устроили.

— Какую охоту?

— Нищего ловим.

Выглянув из прогала двери, испуганно и радостно передал:

— Идет!

Сначала нищий, помахивая толстой палкой, за которую старалась и никак не могла ухватиться собака, прошел мимо сеней, затем, когда в окне избы никого не увидел, вернулся обратно. Снял картузишко и протянул:

— Подайте, родимы, Христа ради, милостинку. Не оставьте, кормильцы, и сам бог вас не оставит.

Мужики настороженно молчали, косясь на Алексея.

Нищий, продолжая отгонять назойливую собаку, еще попросил:

— Семейство большое, а нет ни лошади, ни коровы, ни избы. Пожалейте, ради бога.

Сдерживаясь от трясущейся злобы, Алексей, насколько мог, спросил нищего ласково:

— Ты, дядя, откуда?

— Ась? — прищурился нищий.

— Чей, говорю, будешь?

Глубоко вздохнув, он сокрушенно заявил:

— Лучше, милый, не спрашивай. Из артели я. В артели допрежь был…

Тревога пробежала по лицам мужиков. Они быстро-быстро зашептались, но Алексей махнул на них рукой:

— Замолчите.

И опять опросил:

— Стало быть, тебя артель до сумы довела?

— Она, родимый, она, — не глядя в лицо, согласился старик.

— Ну и артель у вас! Где это такая?

— В Атмисе, — сумрачно протянул нищий, — в Атмисе, родимый.

— Что же, распалась она или как?

— В разор пошла, — охотно заговорил нищий, переступая с ноги на ногу. — Да нешто это дело поведет к доброму? Кака была скотина, избенка — все пошло с торгов. Хуже, чем на пожаре. Там хоть головешки останутся, а тут только по миру ходить. Сроду не ходил, глядь — будь она проклята! — в кои-то веки просить пришлось.

Алексей оперся о перила крыльца и разглядывал этого оборванного, увешанного сумками человека. Быстрым взглядом определил, что сумки на нем были старые, заплатанные, палка толстая, с пикой на конце и обита острыми гвоздями от собак.

— Давно побираешься? — спросил Алексей.

— Первую весну господь наказал.

«Врет. За весну так не истреплешь сумок, а палка побывала в ходу».

— Вот что, дядя, — суровым голосом приказал Алексей, — предъяви-ка нам от сельсовета удостоверение личности.

Нищий чуть попятился, одернул сумки и, удивленно оглянувшись на народ, который уже собрался, спросил:

— А кто ты такой будешь?

Алексей повысил голос:

— Я — председатель артели. А ты кто такой будешь? Показывай удостоверение!

— Нет у меня, нет его, — двинулся было нищий уходить.

— Постой, постой, — уже выскочил из сеней Кузьма, — погоди, мы тебя, едрена феня, задержим! Мужики, — обернулся он к собравшимся, — кто-нибудь бегите за милиционером. Скажите, аль бродягу поймали, аль шпиёна!

Нищий повернулся боком и, как подрубленный, бухнулся на колени.

— Ослобоните, родимы, Христа ради…

Ко двору Сотиных все больше и больше подходил народ. Некоторые уже знали нищего, с удивлением ждали, что будет дальше, а те, у кого он еще не был, спрашивали:

— За что его?

— На артельщиков нарвался.

У Алексея багровело лицо.

— Чей, говори! — зычно крикнул он на нищего.

Тот, заплетаясь, сознался:

— Кевдинский, родимый, я из самой-то Кевды.

Толпа шумно ухнула.

— Вот тебе атмисский!

Кто-то спросил его:

— Зачем же болтал, что артельный?

Другой предложил:

— Собаками его затравить!

— На лошадино кладбище в яму свалить!

Перепуганный, он захныкал и, отирая потное, покрытое пылью лицо, прогнусавил:

— Родимы, не сам я, научили меня. Бают, сжалютца, подадут больше.

— Кто научил?

— Не знаю я его, а только живет он на том конце улицы, другой дом под красной жестью. Сам полтину дал. Говорит: «Проси, слышь, как из артели ты, больше давать будут».

— Митенька! — весело крикнул кто-то. — Это ловко он подстроил.

Алексей, указывая на нищего, сердито проговорил:

— Видите, чем начали орудовать кулаки?

Нищему внушительно, строго приказал:

— Ты, старик, уходи из нашего села и забудь сюда дорогу. А то, если в тюрьме не был, побудешь.

Радостно вскочив, нищий торопливо, не оглядываясь, направился с улицы на дорогу.

Филипп засучил рукава и попросил:

— Дайте я ему шею намылю!

— Не трожь! — отсоветовали ему. — Сожгет…

Сотин, наблюдавший за всем этим и не проронивший ни слова, когда ушел нищий, тяжело покачал головой:

— Вот так… обормоты!

Алексей принялся распекать артельщиков:

— Ну, дорогие товарищи, а с вами что прикажете делать? Какие же вы колхозники, если первой кулацкой галки испугались? Как же с вами работать? Нет, так дело не пойдет. Сидеть все время с карандашом и как чуть что — «выписывать»?

Вечером в избе дяди Егора собралась вся артель. Алексей говорил: