Мемориал - Роман Вадимович Славацкий

зачата. А когда узнал — было уже поздно. А потом Митяй умер, и Марк Левин жил со всем этим; и не дай Бог никому из нас изведать то, что он пережил.

— Вот речь настоящего адвоката! — холодно усмехнулась Ирэн.

Фома погладил свою бородку и грустно глянул в ответ.

— Твоя ирония понятна. И всё же мы собрались тут и поминаем Марка. И, наверное, его память всё-таки чего-то стоит, если мы сидим здесь и не расходимся…

И тут раздался звонок в дверь.

— Наследнички пожаловали, — без энтузиазма предположила Эйрена. — Что им здесь нужно? Ведь уже всё поделили, кажется?

И действительно: Виола ввела за собой двух престранных субъектов. Двух мортусов. Правда у них не хватало монашеских одеяний и крючьев, что меня спервоначалу очень смущало; я всё никак не мог понять: отчего это мортусы одеты не по-своему. Первый, пожилой, был засупонен в чёрный костюм и в чёрную же рубашку с белым воротничком, что придавало ему вид пастора. Другой тоже сверкал чернотой, правда сорочка у него была коришневая. Походил он на протестантского дьячка, поскольку имел белобрысую шевелюру и стройный силуэт, в отличие от грузного и лысого пастора.

Впрочем, весь этот протестантский декорум меня не обманул: в глубине души я продолжал оставаться в убеждении, что это тайные католики.

Эйрена молча пересела в дальний угол и сканировала оттуда рысьими глазами, не вмешиваясь в беседу.

— Здравствуйте, господа, — сказал старший. — Василий Алексеевич?

— К вашим услугам. Давно из Риги?

— Почувствовали акцент? Приехали только что. Мы собрались, как только получили печальное известие о кончине господина Левина.

И он подал Бэзилу письмо.

— Присаживайтесь, господа, — сказал тот и принялся внимательно читать короткое послание.

— Почерк Марка, — сказал он и надолго задумался. Стало даже как-то неловко. Старший мортус покашлял, обращая на себя внимание.

— Извините, — спохватился Бэзил. — Слушайте, Фома, вы не помните среди вещей Марка такой особенной шкатулки? Вот послушайте: «Подателю сего следует вернуть шкатулку из чёрного дерева со свастикой по краям. В шкатулке лежит книга, её следует отдать, не читая, вместе со шкатулкой».

— Нет, — решительно сказал Фома, — ничего подобного не было. Я помогал московским наследникам упаковывать все вещи, этот предмет я заметил бы.

— А вы не могли случайно пропустить? Вещь всё-таки небольшая…

— Господь с вами, Бэзил. Всё ведь по описям сдавалось. Вот они, кстати.

Фома вытащил бумаги из кожаной папки на камине.

— Вот перечень их вещей, вот — наших. Кроме этого никаких лишних предметов не было.

Гостям налили шампанского. Старший с удовольствием выпил, заел сыром и с довольным видом углубился в чтение перечней. Но напрасно он читал, и к концу бумаги вид его уже не был довольным.

— А хорошо ли вы искали? — потерянно произнёс он, обращаясь неизвестно к кому.

— Что значит «хорошо ли»? — удивился Фома. — Мы и не искали ничего. Я же говорю: всё чётко по списку сдано было.

— Погодите-ка… — задумалась Эйрена. — А ведь это мысль. Мы же и в самом деле ничего не искали. Вот что: надо ещё раз сходить к Марку и осмотреть весь дом.

— Сегодня уже поздно, — сказал Фома. — Да и какие поиски на хмельную голову?

— Но это вряд ли устроит гостей, — возразил ему Бэзил, бросая взгляд на пастора. — Они могут подумать, что мы ночью обыщем дом.

— Нужен компромиссный вариант, — авторитетно заявила Виола. — Но мне что-то в голову ничего не приходит.

— Не удивительно, — заметил я.

— Зануда!

Тут нас неожиданно прервали.

— Мм… Василий Алексеевич… — сказал пастор и сделал ему какой-то непонятный знак.

Бэзил улыбнулся:

— Нет, нет. Я не из вашего ордена. Но поверьте, сомневаться в честности коломенцев вам не придётся. Мы что-нибудь придумаем.

— Да что тут думать? — сказала Ирэна. — Надо отправить делегацию к Марку. Кто-то от нас, кто-то от них. Ночью посторожите дом, а утром все остальные придут. Тогда и совершим совместный осмотр. Только заранее предупреждаю: я туда не пойду. И Виола тоже.

— Да вас никто и не зовёт, — сказал Бэзил. — Я пойду, надеюсь, что и Фома не откажется.

— А я? Я тоже хочу! — возник я.

— Да куда вам? — оборотился ко мне Бэзил и отечески погладил по голове. — Всё равно же через полчаса задрыхнете, и никакого толку от вас не будет.

— Хочу! — продолжал я ныть. — Из творческих соображений!

— Да пусть катится! — осерчала Виола. — Он же нам спокою не даст, зануда творческая. Ну и забирайте его с собой!

— Такой вариант вас устроит? — адресовался к гостям Бэзил. — Кто с нами пойдёт к Марку? Или оба пойдёте?

— Янис — утренний человек, — ответил старший. — А я — сова. Я пойду, а он отправится в гостиницу. Только жаль, что мы испортили вам праздник.

— Это не праздник, — уточнил Бэзил. — Это поминки. Ну что, собираемся?

Напихали мы в сумки провизии, молодого мортуса отправили в гостиницу, девчонкам пожелали спокойной ночи, а сами вчетвером пошли к Марку.

Что за нелепая фантазия тащиться на Посад в такую ночь! Так уютно было у Бэзила, так тепло, а на улице — чума, зараза, ходишь как в лагере, и от каждого встречного шарахаешься: того и гляди хлопнет из-за палатки тетивой — и свалишься.

— Пушкинская ночь… — вздохнул Фома, глядя на звёзды.

— Это в каком смысле? — удивился Бэзил.

— Ну, как это… Вальсингам, и всё такое.

— Ага! — завопил я на всю улицу. — Значит я не сумасшедший!

Бэзил ухватил меня за плечо:

— По вас этого не скажешь. Что с вами, Август? Опомнитесь.

— Вы слышали, что он сказал?! Чума! У меня весь день — чумное ощущение! Декамерон! Пир во время чумы!

— Но зачем же орать как чумовой? — мягко уговаривал меня Бэзил. — Во-первых, вы смущаете нашего гостя. Во-вторых, из-за вас с Фомою, но главным образом — из-за вас, Август, мы идём не на Посадскую, а совсем в противоположную сторону.

— Ну да… — застеснялся Фома. — Условный рефлекс! Мы же за вином к «Поросятам» бегаем. Вот и сейчас туда понесло. Как сказал Блок: «Нас ведут волосатые ноги…»

— «И осёл начинает кричать»? Ты на что это намекаешь? — обиделся я.

— Да нет, просто к слову пришлось. Однако чего мы стоим? Надо же на Посадскую поворачивать!

И мы пошли по скверу, по бывшему Торгу между Владимиркой и Спасской, но вдруг Бэзил остановился.

— О, проклятье…

— Что с вами? — испугался Фома.

— Сердце схватило…

— Может, присядем на скамейку?

— Нет, ничего, отпускает… Вы чувствуете, как тяжело, какая-то давящая тяжесть во всём?

— Воздух как венозная кровь, — сказал я. — Кислорода нет. Что происходит? Инопланетяне, что ли, высадились?

А Торг, превращённый в нелепый сквер, вдруг странно ожил,