Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник) - Валерий Могильницкий

Коржавин был в шоке, когда прочитал в «Огоньке» стихи Ахматовой, посвященные великому кормчему. Не подделка ли? — засомневался.

К чести и достоинству Наума Манделя, он никогда не восхвалял Сталина, не кланялся ему, не писал прошений на его имя из Сибири. Но в первые годы пребывания в Караганде он не сочинял и вольнолюбивых стихов. Да это в то время невозможно было делать! Известный в республике журналист и поэт Илья Иванович Колчин в 50-е годы работал главным редактором областной молодежной газеты «Комсомолец Караганды», а затем — первым заместителем главного редактора областной газеты «Социалистическая Караганда». И он мне доверительно рассказывал, что Наум Мандель был благонадежным по тем временам поэтом. Мало кто из журналистов знал, догадывался, что он был осужден за антисоветские стихи. В редакции газеты «Комсомолец Караганды», а позже в «Социалистической Караганде» его считали свойским парнем, не лишенным поэтического дара, охотно печатали его поэзию. О чем он тогда писал? Это были стихи о шахтерах, о войне, о детях Освенцима, даже о храбром комиссаре Ларисе Рейснер… Фраза из стихотворения Коржавина о шахтерах Караганды: «Мы работаем здесь, а живем на-гора!» стала крылатой, ее повторяли горняки в забоях и лавах.

Об этом же рассказал в своей книге «Деревья, как люди, не здесь родились…» бывший депутат областного маслихата, горный инженер Михаил Семенович Бродский. Повествуя о Коржавине в Караганде, он отмечает:

«Единственное, что я понял — он студент Карагандинского горного техникума. А то, что он поэт милостью Божьей, исключенный из Литинститута за „антисоветчину“ (стихи его в списках ходили по Москве еще в 45–47 годах), — не знал».

Не знали этого и местные литераторы, которые восторженно встретили поэзию Коржавина. Тогда при редакции газеты «Социалистическая Караганда» бытовало литературное объединение, которым руководил писатель Николай Алексеевич Пичугин. И вот на его сборах, вспомнил Бродский, «Эмка нам читал свое „Бородино“, которое мы все слушали, затаив дыхание». И далее:

«И когда он прочитал заключительную строфу, царившая до той поры тишина разорвалась, как на представлении, аплодисментами. Старик Пичугин, покачивая трясущейся головой, без конца повторял: „Ах, сукин сын, голубчик Наум, это гениально!“ И никто в тот вечер не посмел читать свои стихи, которые на фоне манделевских звучали бы как жалкий детский лепет. Как раз после того чтения Боярский [4] и решился публиковать Манделя».

Илья Иванович Колчин подтвердил достоверность написанного Бродским. Действительно, Михаил Федорович Боярский не устоял и предложил Науму сотрудничать в газете. Только одно условие поставил: чтобы фамилии «Мандель» в газете не появлялось.

— Хватит истории Мандельштама, — то ли всерьез, то ли в шутку сказал он.

И предложил Эмке придумать псевдоним. Так появился в газете поэт Наум Мальвин. Под этим псевдонимом Мандель печатался в обкомовской газете до самого отъезда в Мытищи, где придумал себе новый псевдоним — Коржавин.

Может быть, Эмка навечно остался бы жить в Караганде: в газете неплохо платили, он женился, приобрел небольшую квартиру, родилась дочь Елена. Но его вспугнули стукачи — люди подлые, завистливые и бездарные. Были такие и в «Социалистической Караганде». Они постоянно искали крамолу в поэзии Мальвина и, наконец, нашли ее в стихах «На смерть Сталина» и других. И один из самых шустрых доносчиков сообщил в органы, что Мандель опять взялся за старое, порочит чудесную Родину, нового руководителя страны Маленкова… И Боярского они предупредили, что Мальвин вляпался в антисоветчину. И тот, испугавшись за Эмку, вызвал его и велел ему выбросить вредоносные для общества строки из стихов, переделать их так, чтобы комар носа не подточил.

Но Наум переделывать ничего не стал, а написал заявление по собственному желанию, упаковал чемодан и был таков. Он понял, что обстановка в Караганде резко меняется, к власти в газете вновь приходят прислужники-бериевцы. А тут еще письмо от Ильи Эренбурга, который сообщил, что Наум восстановлен на третьем курсе литинститута. Чем не повод убраться восвояси, пока цел, из грязной и черной Караганды?

В 1956 году Эмка Мандель успешно окончил литературный вуз, но даже с двумя дипломами остается безработным, невостребованным. У него нет самого главного в СССР: так называемой «хлебной карточки» — партийного билета. Он, наконец-то, заново прозревает — на всех руководящих литературных постах в газетах, журналах, издательствах сидят шишкари-коммунисты. Они могут быть совсем бездарными, даже совсем безграмотными, безмозглыми, но у них всегда есть работа! Они — первые петухи, директора и редакторы, они — замы, они — заведующие всеми литературными, газетными, журнальными цехами, им — первая чарка и первая вилка на всех мероприятиях. И их надо уговаривать, им надо доказывать, их надо ублажать, чтобы в конце концов в какой-нибудь столичной газете или журнале появилась подборка твоих стихов, и тебе за нее выписали гонорар хотя бы 30 рублей, чтобы ты и твоя семья не сдохли с голоду.

Коржавина печатали редко, от случая к случаю, о нем говорили в редакциях: не патриот. Одетый кое-как, плохо причесанный и небритый, сильно похудевший, он был похож на революционера-разночинца из рабочей среды, готового по первому зову встать на баррикады против существующей власти, темной силы руководителей, чиновников, которых расплодилось в Москве при Хрущеве-Брежневе бессчетное количество, как комариных туч на болотах.

Не удивительно, что круг его самых близких товарищей, коллег — это оппозиционеры, диссиденты, такие же безработные, как он, — словом, потерянное и проклятое коммунистами новое поколение инакомыслящих. В самом центре Москвы, на улице Горького, он вновь встречается с давним другом, сыном знаменитого поэта Сергея Есенина Александром Есениным-Вольпиным, которого позже назовут «отцом правозащитного движения в СССР». Алек с возмущением сообщает ему о незаконном аресте писателей Юлия Даниэля и Андрея Синявского, предлагает ему подписать открытое письмо в их защиту. Расул Гамзатов отговаривает:

— Эмка, нэ надо подписывать, нэ надо. Лучше выпьем «Цинандали»…

Но Наум Коржавин не скрывает своих симпатий к диссидентам и ставит свою подпись под гражданским обращением. Больше того — он выходит вместе с правозащитниками на Пушкинскую площадь на «Митинг гласности», выражая протест против существующего режима, поддерживая общественное движение, называемое диссидентством. В своей книге «Семь вождей» Дмитрий Волкогонов пишет: