Год ворона, книга первая - Максим Бояринов

— Нормально. До «белки» больше не допиваюсь.

— Уже лучше. Где сейчас?

— На белом свете.

— Темнишь, Витя, — Бондаренко произносит без обиды, просто констатируя факт. — Говори, зачем звал.

— Значит так. Минут пять ты слушаешь не перебивая, даже если сочтешь, что крыша моя съехала в бессрочный неоплаченный отпуск окончательно. После задаешь вопросы. Дальше — по обстоятельствам.

Сначала даю прослушать через наушник витину исповедь, перегнанную в телефон. Потом четко, без лирики, с фактами и фамилиями рассказываю обо всех событиях, начиная с прошлого воскресенья.

По мере рассказа глаза у Сереги сужаются все больше, пока не превращаются в щелочки, которым позавидует любой китаец. Заканчиваю (умолчав, правда, о проданных фотопленках и нашей нынешней дислокации). Серега долго молчит. Анализирует достоверность и внутреннюю логику. Затем, еле слышно произносит:

— А к своим почему не пошел?

— Сам знаешь, в нашей конторе с две тысячи четвертого года американский Госдеп шурует, как в своем офисе. Узнав, наперегонки кинутся докладывать по команде. А там оно хрен знает каким боком и повернется. Сербина, поди не адвентисты седьмого дня уконтрапупили…

— Резонно, — цедит Бондаренко. — Да и ситуация, конечно, ближе к нашему профилю. А почему заметался?

— Они свидетелей убирают. А я вот, с одной стороны, не радуюсь от того, что кто-то сейчас строит планы вокруг килотонн, зарытых чуть не под Киевом. Живу я в этой стране, знаешь ли. Ну а с другой, как-то не хочу, чтобы меня из живых мертвецов перевели в мертвые. Зомби тоже умеет играть в баскетбол.

— Серьезно, — кивает Серега. Похоже, он уже принял какое-то решение. — Только твою проблему в лоб, пожалуй, не решить.

— Советоваться пойдешь?

— Вроде того.

— А не боишься?

— Да не очень. Один хрен не мой уровень, чтобы такие решения принимать. Моего шефа полгода назад ушли, а на его место поставили полковничка, который только что выпустился из Вест-Пойнта. Он там проходил переподготовку по программе «НАТО без границ», у кого же нам учиться борьбе с терроризмом, как не у амеров? Ходит, мурло со щетиной, и экзаменует оперов на знание державной мовы и янкесовских инструкций, которыми только в сортирах и подтираться. Так что теперь трудно сказать: если я к нему приду с таким вот заявлением, в каком Белом Доме этот рапорт раньше ляжет на стол — у нас, на Банковой [31], или на Пенсильвания-авеню. Мы, конечно, профессионалы, а не политики, но последствия таких вот сюрпризов оценивать обязаны. Дай неделю, чтобы определиться.

— Три дня, не больше, — твердо отвечаю я. — Оставь «мыло», получишь письмо, ответишь отправителю. Текст любой. Слово «сложности» — значит, все в порядке, готовим встречу. Слово «план» — значит, за мной охота. Если через три дня не выходишь на связь, жду еще сорок восемь часов, дальше действую по обстоятельствам.

— Копию записи отдашь?

— Только в официальной обстановке. При свидетелях и под протокол.

Бондаренко кивает, вытаскивает из борсетки пачку листов для заметок и фломастер. Черкает коротенькую строчку и передает мне. Внимательно смотрю на адрес, тыкаю в середину листа почти докуренной сигаретой. По желтому квадратику расползается черное пятно с тонкой огненной каемкой, съедает цифры и символы…

— Ты уж прости, что я тебя тогда не вытащил, — мрачно говорит Серега, заполняя неожиданно тяжелую паузу. — Когда все закрутилось, я как раз умотал в Тверь на соревнования, потом в Варшаву на переподготовку. Приехал — а от тебя уже ни слуху. Трепались, что умер в психушке. Я почти поверил. С тобой ведь, честно говоря, к тому времени общаться было практически невозможно. По нашим каналам пытался поинтересоваться, но меня предупредили, что с тобой все кончено. Кого-то ты в конторе и выше очень сильно достал. Да, кстати… У меня ведь твои бабки остались. Я тогда машину по доверенности переоформил и продал, чтобы за долги не отобрали, а выручку на счет положил. По дороге заскочил в банк…

— Деньги!? — видно очень я тогда пьяным был, раз не помню такого момента.

— Ну да — удивленно отвечает Бондаренко. — Я вообще думал, что ты для этого меня и вызвал. Восемь штук за твою «Паджеру». Ты ведь ее, когда чудить начал, изрядно помял, больше не давали. — Он протягивает конверт. — Догадываюсь, что в сложившихся обстоятельствах лишними они тебе не будут.

Я не рассыпаюсь в благодарностях. Молча киваю. Пожимаем друг другу руки, и Серега шагает через сквер к парковочной площадке, где его, как выяснилось, ожидает скромная «Infiniti QX56»…

Сижу, думаю. Откровенно говоря, мне (то есть нам с Милой) пока сказочно везет. Для беглецов, за которыми не стоит кто-то большой и сильный, главное — деньги. Деньги — это кров, еда, возможность отдохнуть, даже просто умыться и сохранить человеческий облик. И деньги у нас теперь есть, достаточно много. Но надо признать — не моими заслугами, а чистым везением. Не окажись покойный отец Милы фотографом-порнографом… Будь у моего товарища чуть поменьше совести…

Ох как тяжко бы нам сейчас пришлось.

Везение. Признаться, это нервирует меня больше всего. Как говорил товарищ Ломоносов, если где-то что-то прибавится, то где-то и убавиться должно. Нам подфартило дважды, а везуха — она категория вполне физическая и исчерпываемая. Но раз уж так вышло, и эстафетная палочка, переданная в надежные руки, понеслась к незримому финишу, то сам бог, как говорится, велел потратить эти несколько дней на улаживание дел бытовых и, что гораздо важнее, личных…

21. Долг чести

Александр Николаевич Емельянов, бывший командир стратегического бомбардировщика Ту-95, а ныне — полковник запаса, совладелец и первый заместитель генерального директора транспортной авиакомпании, на свои пятьдесят семь лет совершенно не выглядел. Сам он считал, что здоровье и подтянутую фигуру удержал исключительно благодаря основному принципу, который регулярно повторялся для друзей и знакомых: «Из дому следует выходить только в двух случаях: чтобы заработать и чтоб потратить!». Сейчас отставной летчик находился в пути от одного к другому.

Под ногами стелилась каменная лестница, ведущая от офиса, расположенного в здании-высотке «Минтранса», до проспекта, где стояла его машина. Близилось время обеда, а в последнее время Александр Николаевич предпочитал перекусывать в японским ресторанчике, проезжая пару километров от офиса.

К концу восьмидесятых Емельянов дослужился до командира эскадрильи и метил на должность заместителя командира полка. Но за год до августовского путча он, терпеливо снося насмешки элитных «стратегов», неожиданно для всех, перевелся в полк военно-транспортной авиации. Дальновидность комэска сослуживцы оценили далеко не сразу. А когда наконец поняли, насколько Емельянов был прав, поезд уже ушел. Пока обреченные на неминуемое сокращение пилоты и штурманы Ту девяносто пятых, презрительно фыркали, называя транспортников «коммерсантами», экс-бомбер по два-три раза в неделю под видом учебных полетов гонял свой Ил-76 по всему СНГ, еще не разделенному завесой границ и таможен.

Перевозя челноков от Бреста до Владика, и от Фрунзе до Мурмана, он зарабатывал такие деньги, по сравнению с которыми оклады летчиков, еще несущих боевое дежурство, не вызывали даже и смеха. Деньги позволили ему купить на полгода должность заместителя командира полка и уйти на пенсию с полковничьими погонами.

После того, как «дикий бизнес» пошел на убыль, он разумно распорядился заработанным, и сейчас владел пятой частью компании, которая имела в распоряжении два десятка грузовых самолетов. Частично арендованных у Министерства обороны, частично выкупленных. А бывшие сослуживцы, давно растеряв прошлую спесь, гоняли выработавшие все мыслимые ресурсы машины по торговым перекресткам планеты за копейки…

Разглядывая бесконечный автомобильный поток, Емельянов вспомнил о скором завершении отделочных работ в новом доме на берегу Днепра, и ухмыльнулся. Не пройдет и месяца, как он будет жить в лесу, на территории приватизированного пионерского лагеря. И при этом его резиденция будет находиться в пригороде Киева, расположенном в противоположной стороне от Русы.

О событиях 1987 года Емельянов почти забыл. Так человек, далекий от уголовного мира и живущий в ладах с законом, обычно забывает о нелепом, случайно полученном сроке. Плохие мысли мешают зарабатывать деньги, и полковник выбросил из головы воспоминания более чем четвертьвековой давности, как выбрасывают неудачный брак, как забывают о родственнике, оказавшемся подонком и подлецом.

Остались в душе разве что похороны Петровича, единственного из всех, с кем он хоть как-то сумел сдружиться. Через год после тех судьбоносных событий врачи нашли у полковника рак желудка. Смертельный недуг скрывался в теле Петровича еще до того, как «борт 2-6-2» приземлился в Русе, обнаружен был через год после происшествия. Последние полгода мучался бывший командир базы страшно. В гробу лежал иссохшийся, но, как Емельянову показалось, умиротворенный. Боялся тогда бывший командир корабля, что его товарищ в последние месяцы не выдержал и кому-нибудь исповедался. Но время шло и ничего не происходило, стало быть, полковник в самом что ни на есть прямом смысле унес тайну в могилу…