Дьявол в быту, легендах и литературе Средних веков - Александр Валентинович Амфитеатров

Было бы длинно, скучно и ненужно исчислять все исчезновения Соломонии, насилия над нею демонов и беспрестанные роды ее, в которых она наплодила множество чертенят.

Дальнейшая история Соломонии, как в смене галлюцинаций демонических и религиозных прожила она десять лет с лишком; как бесновалась она во время богослужения, особенно когда один священник решился ее насильно причастить («И начал демон ее устами вопить страшным голосом: «Сжег меня, сжег меня!»); как являлись ей с ободрением святые Прокопий и Иоанн, устюжские чудотворцы, и, наконец, сама Богородица, — это обычная малоинтересная история кликуши-демономанки. Но исцеление ее в высшей степени любопытно и показательно и как клинический случай, и как комбинация ложных представлений. Великим постом 7179 (1671 года) Соломония говела и — в результате воздержания и физических утомлений, сопряженных с говением, — разрешился в ней какой-то внутренний болезненный процесс: на левом боку у нее сделался огромный нарыв, который вскрылся накануне того дня, как ей надо было причащаться. Процесс совершался очень трудно и мучительно, и окружавшие Соломонию «сердоболи», как и сама она, приняли его за новое злодеяние дьявола. Весь этот день и потом до 27 мая (значит, месяца полтора) припадки Соломонии были сильнее, чем когда-либо, — «нимало не давал покоя живущий в ней демон, терзал утробу ее и люто рвал, и мучил ее больше, чем вначале. Прознал он, окаянный, свою гибель». Демон Соломонии чувствовал, что сильная натура ее переломила-таки болезнь, кризис совершился и дело пошло на выздоровление. Половой бред прекратился: после того как внутренний демон прогрыз Соломонии бок, никакие внешние демоны уже ея не «сквернили». 27 мая Соломония видит во сне особо чтимых ею устюжских чудотворцев, «и сказали ей святые: «Соломония, молись Прокопию и Иоанну, они тебя вскоре избавят от такового мучения…». Предсказание оправдалось даже скорее, чем обещали святые: того же лета 7179-го, июля в 8-й день в самую в память святого праведного Прокопия, значит, шесть недель спустя после видения, Соломония, придя в соборную церковь Пресвятой Богородицы, торжественно заявила «всему освященному собору» и «всем православным, прилунившимся здесь», о полном своем исцелении. По словам ее, оно пришло к ней опять-таки во сне. «И увидели меня словно мертвую, а чрево мое вздулось, и, глядя на меня, все плакали о моей погибели. И вот внезапно воссиял свет неизреченный там, где я лежала, и увидела я юношу, идущего в дом мой и свечу несущего, а за ним шли Прокопий и Иоанн. И, став у изголовья моего, говорили святые мужи между собою. Я же того не ведала, о чем они говорили. И снова приступил ко мне святой Прокопий и перекрестил рукой своей утробу мою, а святой Иоанн, держа в руке копейцо малое, приступил ко мне и рассек утробу мою, и взял из меня демона и подал его святому Прокопию. Демон же начал вопить громким голосом и виться в руке его. А святой Прокопий показал мне демона и сказал: «Видишь, Соломония. Видишь ли демона, который был в утробе твоей?!» Я же глядела на демона — лицом он был черн, и хвост был у него, уста его были толсты и страшны. Положил Прокопий его, окаянного, на помост и заколол кочергой. Святой Иоанн снова стал вынимать демонов из утробы моей и отдавать святому Прокопию. Тот же закалывал их по одному… И вопросил святой Прокопий святого Иоанна: «Чиста ли утроба Соломонии от демонов?» И отвечал святой Иоанн: «Чиста, и нет порока в ней». Святой же Прокопий заглянул сам в утробу мою, чтобы была чиста».

Нет никакой необходимости относиться к «Повести о бесноватой жене Соломонии» как к вымыслу, вроде беллетристического, для легкого чтения благочестивых читателей XVII века, для литературного развлечения современников, как выразился о ней в свое время Костомаров. Мы легко можем поверить, что простодушная запись эта действительно запротоколила истинный факт (возможность исторического существования Соломонии допускал и Костомаров). Работы и наблюдения Шарко, Рише, Маньяна[235], Крафт-Эбинга, Мержеевского[236]и др. дают нам полное право признать это «преславное чудо» во всем его объеме, не нуждаясь ни для одного его момента ни в сверхъестественном толковании, ни даже в предположении, что бесовская драма Соломонии была целиком или в большей части комедией, разыгранной истеричкою-симулянткою с какими-либо двусмысленными целями при помощи шайки шарлатанов. Пред нами просто правильно и точно — «клинически», так сказать, — но не врачом, а церковником записанная история полового невроза, которую автор и в причинах, и в подробностях, и в исходе истолковал и осветил согласно теологическому мировоззрению своего века. Но в изложении хода и явлений невроза внимательная добросовестность автора оказалась выше похвал, почти фотографическою. Поэтому мы не имеем никаких оснований сомневаться в его предисловии, что он записал повесть со слов самой ее героини. Сквозь строки повести все время неизменно смотрит живое лицо живой, из медвежьего угла, поповны-мужички Соломонии. Выступает временами и испуганное лицо отца ее Димитрия, который потом — вероятно, под впечатлением пережитых в семье событий, — оказался монахом Дионисием в Троицком Гледенском монастыре. Ибо силою настоящего, живого, на собственной шкуре пережитого семейного ужаса дышат простые строки хотя бы такого дополнения: «Мучили ее темные проклятые нечистые духи, жившие в ней, и тогда она вне себя бывала, выбегала из дома своего обнаженная, в разодранной одежде и простоволосая и кидалась в воду зимним и летним временем. Случавшиеся же здесь люди, когда настигали ее на краю воды, а иногда в воде удерживали, и вытаскивали ее из воды на берег да из проруби на лед, словно мертвую. Утроба у нее тогда бывала как у жены, собирающейся родить, и во чреве ее терзались темные демоны, словно рыбы во мрежах. И видя ее страдания, здесь стоявшие люди дивились и относили ее словно мертвую в дом, где жила она. И мучение это и томление от демонской силы много раз случалось». Это вставка попа Димитрия, который присутствовал при рассказе в качестве свидетеля, и нельзя не признать, что сделана она с энергией и образностью человека, живо помнящего, как ловил он по берегам реки и выхватывал из прорубей спешащую на какие-то таинственные зовы, охваченную загадочною жаждою самоубийства полоумную дочь. Роль автора повести свелась к тому, что, когда Соломония или поп Димитрий наивно говорили: «нечистый стал визжать, как поросенок», — он, начитанный и письменный церковник, облекал эту деревенщину в литературность: «яко свиния малыя». Но и только. Протокол же остается протоколом, и факты его —