Исландия эпохи викингов - Джесси Байок

Современный читатель, несомненно, найдет такой подход к истории как дисциплине, мягко говоря, ограниченным, если не наивным, но таково было мнение аудитории Нордаля в годы, когда он выступил со своей статьей. Нордаль писал в конце периода, когда ученые искали способы отличить правду от вымысла в источниках по ранней истории Скандинавии. Немыслимое количество времени и энергии затрачивалось на то, чтобы установить подлинность тех или иных событий или их хронологию. С этой целью ученые начала XX века стали применять к скандинавским источникам более жесткие критические методы, нежели их предшественники. Во главе этого движения стоял шведский историк Лауритц Вайбулл, знаменитый серией исследований, в которых он ставил под вопрос ценность целого ряда источников, ранее считавшихся надежными, и среди них — саг об исландцах.[242] Были сломаны тучи копий по самым незначительным поводам. Правда ли у исландца Кьяртана сына Олава Павлина (из «Саги о людях из долины Лососьей реки») была любовная связь с норвежской принцессой Ингибьёрг, сестрой конунга Олава сына Трюггви, в то время как к ней сватался некий заморский принц? Является ли описание битвы на равнине Винхейд (в «Саге об Эгиле») точным описанием битвы X века между англичанами и скоттами, известной иначе как битва при Бруннанбурге?[243] По Нордалю, дело настоящего историка — изучать именно такую ерунду, а не наблюдать за частной жизнью и повседневными делами обыкновенных средневековых людей.[244]

Движения за национальную независимость нового времени и исландские саги

Происхождение саг вовсе не являлось узкоспециальным вопросом заточенных в башню из слоновой кости академиков, и в этом свете удивительно, что на связь между теорией «книжной прозы» и исландским национализмом обращают внимание лишь немногие. Понять, отчего представители «исландской школы» были застрельщиками этой теории, куда легче, если принять во внимание политический климат той эпохи. Теория «книжной прозы» была сформулирована и пропагандировалась в конце XIX и начале XX века, а в те годы в Исландии бурлило движение, ратовавшее за независимость от Дании. Остров находился под чужеземным владычеством с самого конца эпохи народовластия, то есть с 1262–1264 годов. Сначала Исландией правили норвежцы, а с 1380 года — датчане.[245] В первое время «заморское иго» не было таким уж тяжким[246], и под властью Норвегии в Исландии действовали исландские законы, а альтинг продолжал более или менее независимо исполнять законодательные функции. В конце Средних веков в истории Исландии было несколько периодов расцвета, особенно когда континентальный скандинавский контроль ослабевал и в Исландию за рыбой и серой приезжали немецкие и английские купцы. Затем начался серьезный упадок, особенно во времена Реформации, когда власть датского короля значительно окрепла. К концу XVI века в Дании возобладали абсолютистские тенденции, и альтинг постепенно лишился права издавать законы. Формально абсолютная монархия была введена в Дании в 1662 году; вся полнота законодательной власти перешла к датскому королю, а альтинг, хотя по-прежнему собирался ежегодно на Полях тинга, стал лишь судом последней инстанции. Затем и эту функцию у альтинга отобрали — в 1800 году его полномочия отошли суду в Рейкьявике.

Восемнадцатый век был, бесспорно, самым черным в исландской истории. Страна была разорена вулканическими извержениями, эпидемией оспы и голодом. В 1801 году второй по величине остров Европы насчитывал всего 47 тысяч жителей.[247] Одновременно абсолютный контроль со стороны метрополии блокировал возможности для экономического роста. Еще в 1602 году датчане запретили исландцам напрямую торговать с иностранцами, и к середине XVIII века такой режим окончательно перестал отвечать интересам исландцев и превратился в хищническую эксплуатацию. Так, в 1783–1785 годах на острове разразился голод, унесший жизнь каждого пятого исландца[248], и тем не менее в 1784 году Исландия была принуждена экспортировать продовольствие. Торговая политика Копенгагена продолжала душить экономику Исландии вплоть до середины XIX века. Лишь в 1854 году исландцы получили равные права с датчанами на международную торговлю.[249]

Несмотря на все эти трудности, Исландия оставалась страной широкой грамотности и сквозь века пронесла верность своему языку, культуре и литературе. И вот в XIX веке задули ветры перемен. В 1845 году в Рейкьявике был созван обновленный альтинг, получивший статус консультативного органа при датской короне. Спустя три года король отменил абсолютизм, но только в отношении метрополии, и в Исландии королевская власть оставалась абсолютной. Начался период национальной борьбы, которую многие десятилетия возглавлял Йон Сигурдссон (ум. 1879). Торкель Йоханнессон, профессор истории при университете Исландии, так писал об этой эпохе в первой половине XX века:

Датчане отказывались признать право исландцев на самоуправление в рамках личной унии с датским королем, меж тем как право это вытекало из древних законов и записано еще в «Старинном уговоре» [исл. Gamli sáttmáli, договор об унии с норвежским конунгом. — Дж. Б.], заключенном в 1262 году. Проекты исландской конституции составлялись датчанами с завидной регулярностью, но альтинг под водительством Йона Сигурдссона не желал уступать. Наконец в 1871 году датский король выпустил эдикт, определявший статус Исландии в рамках датского королевства, но исландцы снова отказались признать его законность на том основании, что с ними не было проведено консультаций. В 1874 году <…> Исландия получила очередную конституцию, которая была много лучше, чем прежние, и все равно исландцы не были ни в коей мере полностью удовлетворены. Альтинг получал законодательную власть, которую осуществлял совместно с королем, автономию во внутренних делах и контроль над исландскими финансами. Исполнительную власть в Исландии осуществлял губернатор [исл. landshöfðingi] — но в том-то и дело, что подчинялся этот губернатор министру по исландским делам, а тот не только что жил не в Рейкьявике, а в Копенгагене, но вдобавок еще и отвечал не перед альтингом, а перед датским ригсдагом. Все же, несмотря на недовольство исландцев, перспектив улучшения ситуации не виделось, так как до самого конца XIX века у руля в Дании оставалась консервативная партия. Но в 1901 году к власти пришли либералы, и в результате с 1903 года министру по исландским делам было положено жить в Рейкьявике и отвечать перед альтингом. Это был большой шаг вперед, но к тому времени движение за национальную независимость набрало силу, и недовольство Данией ничуть не затихло.[250]

В конце XIX века в Исландии появились первые намеки на города. Населенных пунктов со статусом города в 1880 году насчитывалось в Исландии лишь три, а жило в них 3630 человек, что составляло 5 % населения.[251] Далее урбанизация шла полным ходом, и, несмотря на все трудности, к 1920 году городов стало семь, а их население увеличилось до 29 тысяч жителей и составило 31 % от населения страны.[252] И тем не менее Исландия оставалась островом разрозненных хуторов и рыбацких поселков. Коммерческим и административным центром страны стал Рейкьявик. В 1911 году там открылся университет — национальная гордость всех исландцев, — а население столицы скоро перевалило за 30 тысяч.

В 1918 году Исландия получила полную автономию во внутренних делах. Иностранные дела, однако, продолжал контролировать Копенгаген, и датский король оставался главой государства. Страна обрела полную независимость лишь в 1944 году, когда в конце Второй мировой войны объявила об окончательном разрыве унии с Данией. Победа в борьбе за независимость породила период небывалой национальной гордости, которая находила выражение в самых разнообразных формах, включая популярность социалистических партий, и характеризовала все аспекты исландской культурной жизни. Один из наиболее известных романов Халльдора Лакснесса, «Самостоятельные люди»[253] (исл. Sjálfstætt fólk), вышедший в двух томах в 1934–1935 годах, живописует социальную и интеллектуальную жизнь Исландии между войнами. В романе прославляются достоинства исландской нации и одновременно высмеивается исландский национализм.[254] Национализм фонтаном бил во все стороны и забрызгал даже национальное сокровище, саги об исландцах.[255] Особенно остро стояла перед исландскими интеллектуалами следующая проблема: как вырвать саги из плена устной традиции, конкретнее — из уст «неграмотных хуторян», и переместить их на первые места в табели о рангах мировой литературы, да так, чтобы саги при этом остались плотью от плоти Исландии и ее культуры.