Исландия эпохи викингов - Джесси Байок

С изначальной компиляции «Саги о Стурлунгах» было сделано несколько списков, а затем рукопись была утрачена. Два пергаментных списка, датирующихся второй половиной XIV века, сохранились целиком вплоть до конца XVII века, когда бумага в Исландии стала относительно дешевой и доступной, и начался бум переписывания саг с пергамента на бумагу. Доступность бумаги, однако, не предвещала ничего хорошего для самих пергаментных рукописей — как только их содержание переносилось на новый, более удобный носитель, бумажную книгу, они утрачивали ценность для местного населения. С ними обращались как хотели — из многих делали сита, а одну рукопись извели на лекала для кройки.[231] Такова была судьба многих средневековых рукописей — иные были повреждены, иные исчезли целиком. Все же появление бумаги знаменовало новую эпоху, и с семнадцатого века до первых десятилетий двадцатого традиция переписывания саг и законов и других старых документов (включая и ранние бумажные рукописи, и даже печатные книги) в Исландии процветала. Исландцы настолько полюбили это занятие, что той эпохой датируются многие сотни списков. Не один средневековый исландский текст избежал забвения благодаря этому.[232]

Как и саги об исландцах, саги из «Саги о Стурлунгах» повествуют прежде всего о конфликтах и распрях. Однако эти две группы текстов отличаются друг от друга социальной стратой, которой уделяется основное внимание. Саги об исландцах, более многочисленные, рассказывают о самых разнообразных передрягах, выпадавших на долю исландцев из всех слоев общества, особенно о разных мелких проблемах крошечных исландских хуторков, в то время как в «Саге о Стурлунгах» мы видим лишь ссоры между могущественными хёвдингами, — особенно это относится к «Саге о Торде Кудахтало», «Саге о Торгильсе Заячья Губа» и «Саге об исландцах». Повествуя о последних десятилетиях эпохи народовластия, эти тексты в основном затрагивают вопросы политического будущего страны.

Качество саг «Саги о Стурлунгах» как литературных произведений весьма различно. Некоторые из них, включая известные отрывки из самых длинных, представляют собой увлекательные повествования о судьбоносных событиях в жизни колоритных персонажей. Иные, напротив, представляют собой нагромождение не очень увязанных друг с другом мелких подробностей. Зачастую весь рассказ сводится к списку имен и топонимов, словно авторы считали сверхзадачей перенести на пергамент буквально каждую крупицу информации, попавшую к ним в руки по тому или иному поводу. Нельзя отрицать, что в «Саге о Стурлунгах» много, даже чересчур много фактического материала; казалось бы, это рай для историка, и в этом ее преимущество в сравнении с сагами об исландцах — но не все так просто. Читателю следует быть начеку — ибо чего нельзя сказать об авторах текстов «Саги о Стурлунгах», так это что они были беспристрастными наблюдателями. Напротив, их благосостояние порой напрямую зависело от успехов тех персонажей и родов, о которых они рассказывают; порой складывается впечатление, что автор пишет именно затем, чтобы очистить себя от «напраслины», — а если не себя, то друга, родича или предка. Несмотря на это, в целом читатель «Саги о Стурлунгах» не может сдержать восхищения — эти тексты выглядят такими же объективными, как и саги об исландцах. Нельзя забывать и о том, что первыми адресатами «Саги о Стурлунгах» были современники авторов, которые и сами неплохо знали упоминаемые в ней хутора и роды, сами были знакомы с людьми и событиями. Такая аудитория — а из нее происходили позднейшие переписчики — не преминула бы отметить грубые искажения и умолчания.

«Сага о Стурлунгах», насколько можно судить, была составлена на западе Исландии, на хуторе Перевал (дисл. Skarð[233]), где жило очень богатое семейство, знаменитое своим интересом к вопросам права и истории. Составителя, кто бы он ни был, особенно занимала история Исландии двух предыдущих веков, и он решил попробовать описать ее по возможности хронологически точно. С этой целью он обратился к самым разным саговым источникам, которые ему, однако, пришлось нарезать на эпизоды и расставить их в хронологическом порядке, нарушив тем самым повествовательную логику. Этим, впрочем, его вмешательство в текст источников, как правило, и ограничивалось — как это свойственно исландским книжным компиляторам той эпохи, он не старался перерабатывать старинные рассказы наново, а больше копировал. Редакторская его правка весьма скромная: кое-где он решил источники подсократить, кое-где — слить воедино изложения одних и тех же событий в разных текстах, кое-где ему пришлось самому написать те или иные переходные эпизоды, а также добавить кое-что тут и там. Современные исследователи потратили десятилетия, чтобы проделать обратный путь — пожертвовав хронологической последовательностью, восстановить целостность отдельных саг, которые послужили составителю «Саги о Стурлунгах» источниками.[234] Поскольку эти саги современны описанным в них событиям, историки всегда считали «Сагу о Стурлунгах» надежным источником информации об эпохе — информации порой несколько субъективной, но все же вполне достоверной. Бытует такое мнение и по сей день — в последнее время появилось несколько новых работ по истории Исландии XII–XIII веков, основанных на этой компиляции.[235] Литературоведы же, напротив, всегда считали, что в плане литературных достоинств тексты «Саги о Стурлунгах» в среднем значительно уступают сагам об исландцах.

Саги как источники

Родовые саги служат красочной иллюстрацией общественных ценностей, на которых строилось консервативное хуторское общество средневековой Исландии. Несмотря на это, с середины XX века у историков и социологов пошла мода игнорировать саги как исторические источники. Сей странный кульбит историографическая мысль совершила под давлением группы исландских ученых, представителей так называемой «исландской школы», которые выдвинули ряд теоретических возражений против попыток анализа саг как источников. Идеи, поднятые на щит этой «школой», впервые появляются в работах Конрада Маурера, немецкого ученого XIX века, и, позднее, в трудах Бьёрна Магнуссона Ольсена, первого профессора исландского языка и литературы при университете Исландии, опубликованных в первые десятилетия XX века. Дело Ольсена продолжил его наследник, великий и ужасный Сигурд Нордаль; «исландская школа», ведомая его железной рукой при поддержке таких исландских ученых, как Эйнар Олав Свейнссон и Йон Йоханнессон, вырвалась на международную арену в конце 60-х годов XX века.[236]

На знамени «исландской школы» были начертаны слова «книжная проза» — калька с немецкого термина Buchprosa, впервые употребленного швейцарским филологом Андреасом Хойслером. Сторонники этой теории считали, что сага родилась сразу как письменный жанр, и отрицали ее устное происхождение. На протяжении всей второй половины XX века все работы о сагах зиждились на этой теории.[237] В частности, в вопросе о ценности саг как исторических источников всякую дискуссию подавили непримиримые взгляды Сигурда Нордаля, который, пока служил с 1951 по 1957 год послом своей без году неделя независимой страны в Дании, опубликовал длинную статью, которую так и озаглавил: «Исторический элемент в исландских родовых сагах».[238] У того, кто соглашается с Нордалем — будь то историк или другой ученый, — не остается выбора: он обязан, черт побери, обязан игнорировать саги, игнорировать их окончательно и бесповоротно. Нордаль добился успеха — его труд на долгое время пресек исследования как социально-антропологической подосновы саг, так и автохтонного исландского исторического и литературного творчества.[239] Некоторые ученые набирались смелости критиковать отдельные частности в теории Нордаля[240], но базовые ее положения оставались незыблемыми, и сторонники ее до сих пор противятся всякой попытке применять новые социоисторические и социолитературные подходы к сагам, игнорируя тот факт, что это могло бы продвинуть науку на пути понимания как саги, так и средневекового исландского общества.

Будет нелишне рассмотреть подробно кое-какие утверждения Нордаля — это поможет нам понять, где проходит водораздел между разными школами саговых критиков в отношении исторической ценности саг. Согласно Нордалю, историку следует интересоваться лишь теми фактами, какие могли бы попасть в хронику; саги же, поскольку являются литературой, лежат вне пределов компетенции историка, вне сферы его интересов:

Современный историк с презрением отвергнет эти саги как запись исторических событий. На то у него будет несколько резонов. Во-первых, историк вообще сомневается в надежности сведений, долгое время передававшихся устно, а повествовательная форма саг подскажет ему, что перед ним — произведение, вышедшее из-под пера романиста, человека с бурным воображением, а не из-под пера хрониста, человека, быть может, скучного, но скрупулезного и любящего точность. И, во-вторых, саги эти заняты прежде всего жизнью и делами частных лиц, до которых нет дела истории в подлинном смысле слова, даже если речь идет об истории Исландии. В такой ситуации историк не видит смысла долго думать, нужны ему саги или нет, — последнего факта достаточно, чтобы он с полным правом отказался изучать их как историю. Изучать же саги как литературу не его дело, ему незачем интересоваться их происхождением и содержанием.[241]