Очередной конец света (сборник) - Александр Прокопович

В других землях другие боги правили, карали и награждали, а здесь бог жил. Бог этой земли дал нам все, а потом ушел. И все, что осталось, – этот Храм и вера в то, что когда-нибудь бог вернется. Чужеземец, если ты готов стоять у алтаря бога, если ты готов разделить нашу надежду – останься, если нет – уходи, но уходи навсегда и останься тоже навсегда…

Масун замолчал. Прошла минута, другая. Я должен был уйти, навсегда. Не бывает в политике «навсегда», пусть попробует кто-то другой. В конце концов, никто никогда не узнает, что я просто испугался…

Я остался. Масун встал, взял меня за руку и повел вглубь Храма. Я не успел понять, что происходит, когда сильный толчок в плечи заставил меня упасть на колени. Шум сзади означал, что и моя стража не осталась стоять.

– Господин полномочный представитель, что вы видите перед собой?

Я смотрел в колеблющуюся в свете факелов тьму и видел то, чего здесь никак не могло быть, то, что, вероятно, погубило Феликса. И если я сейчас не пойму, как правильно отвечать, – погубит меня. Под алтарем были кости – много костей, хотелось бы думать, что мой костный набор не пополнит эту кучу.

– Говорите, господин полномочный представитель Императора!

– Масун! Я вижу крест. Я вижу четыре луча и кольцо, объединяющее их. Я не знаю, что это значит, но я стою перед этим прекрасным символом на коленях, потому что уважаю обычаи твоего народа, веру твоего народа и надежду твоего народа.

Ничего не произошло. Не раздался свист лезвия, не щелкнули челюсти. Масун выдержал небольшую паузу и сказал так, будто имперский был его родным:

– Пойдем?

Дорога от Храма до Дворца Правителей заняла несколько минут, а церемония во Дворце и того меньше. Договор ждал меня там уже подписанный, правитель не счел меня достойным аудиенции.

Завтра – домой, но я должен спросить. Договор в миссии, и, что бы я ни натворил, – это уже мое личное дело…

– Масун, почему вы убили Феликса?

С тех пор как мы покинули Храм, Масун перестал натянуто улыбаться и как-то уже не смахивал на нелюбимого дядюшку. Он рассказывал мне анекдоты и смеялся над моими, он предложил познакомить меня со своей семьей, которая вот-вот должна была прилететь в столицу… Я стал все реже думать об анатомии. Сейчас снова мелькнули клыки, но тут же исчезли…

– Ты можешь знать. Ты понял. А Гейман не понял. Он стоял на коленях перед алтарем и не видел его. Он смотрел на четыре луча, на круг, замыкавший их в единство добра и зла, внешнего и внутреннего, отчаяния и надежды, на колонну судьбы, которая пролегает через храм с запада на восток… Он долго стоял, ничего не говорил, а потом спросил, с какой стороны от вентиля наш алтарь. Воин не может поступить иначе, когда слышит такое оскорбление.

– С какой стороны от вентиля? – Нормальный вопрос, я чуть было не задал его, правда, в более грубой форме… Все-таки Феликс был дипломатом в четвертом поколении, а я вполне мог бы стать нефтяником. У нефтяников трудно с почтительностью. Мой дед часто выходил курить у теперь совершенно безопасной компрессорной станции. Когда он думал, что его никто не видит, он тихонько гладил уже навсегда пустую трубу и что-то шептал… Наверное, он тоже мечтал, чтобы от поворота вентиля что-то зависело…

– Масун, а вы едите мясо?

Снова показались клыки Масуна, а через миг на его лице появилась настоящая улыбка.

– Кроты. Я тебя обязательно угощу, поверь, ничего вкуснее ты не ел. В столице – стада самых жирных кротов в стране.

Ошибка идентификации

Козлы!

Этой зимой Иванову было особенно тяжело. Жизнь в этой стране в принципе давалась ему с трудом, но мысль об эмиграции не казалась спасительной. Он не умел жить здесь, он боялся не уметь жить в другом месте.

Этой зимой, так же как любой другой, на этой широте шел снег. Для козлов он снова стал неожиданностью. Странно не то, что козлы удивлялись зиме так же, как год до этого, удивительно, что, не умея предвидеть холода зимой и жару летом, они жили нормально и даже счастливо.

Иванов – единственный человек в стране козлов пытался быть таким же, как все, – но у него не получалось. Быть может, тому виной отсутствие шерсти, копыт и рогов, быть может, что еще. Его сосед козел Гоша точно так же должен страдать от тупости своего племени, но – ни дыра в крыше, пробитая острым копытом козла – чистильщика сосулек, ни тупость главного козла города, который только к концу зимы сообразил, что нужно сделать со снегом, – его не смущали. Козел Гоша лишь громче, чем обычно, что-то блеял долгими ночами и время от времени занимал денег на водку. Козлы любили водку больше, чем еду, и часто больше пили, чем ели. Человек Иванов так и не научился пить много и без особых последствий, и, возможно, в этом и крылась причина всех его несчастий в этой стране. Он слышал о восточных единоборствах, иногда ему грезилось, как, овладев ими, он побеждает в драке огромного козла с метровыми рогами. Побеждает, проведя блистательный удар пяткой в лоб.

Так было не всегда. Пока еще был жив отец, было легче. Тогда он еще помнил, что он не просто живет, что есть Путь – оставаться человеком, когда так легко стать другим. Отец не боялся, что его сын станет козлом. При всем желании Иванову-младшему это не удалось бы. Отец боялся, что Иванов станет пастухом.

Всю свою жизнь Иванов передвигался за пределами своей квартиры боком, его ноги навсегда покрылись мозолями от бесконечных копыт, впивавшихся в его тонкую обувь в забитом транспорте. Козлы любили передвигаться с повышенной кучностью. Им это нравилось. Иванов любил побыть один и даже вечером, пытаясь приготовить из растворимого кофе что-то похожее на кофе настоящий, – старался держаться ближе к стене, подальше от открытого пространства. Чтобы не затоптали.

Все поменялось в тот вечер, когда, открыв банку с кофе, Иванов обнаружил, что она пуста. Он мог выскочить в угловой магазинчик, мог просто не пить в этот вечер кофе. Но что-то дернулось в глубине маленькой безрогой головы Иванова, и он заорал так, что слышно было далеко и хорошо. Слышно было: «КОЗЛЫ!»

Если бы в его жизни были только козлы, Иванов бы так не расстраивался. Но в ней попадались и козы, которых он просто физически был не в состоянии – ни любить, ни как следует поиметь. Сегодня он как раз предпринял очередную попытку добиться от козы взаимности. После, получив то, что хотел, он посмотрел ей в глаза и увидел только то, что и мог увидеть. Коза не стала лучше после, как и не была хороша до.

Когда во дворе обозначился «газик» с четырьмя огромными козлами, Иванов уже проклял шевеление в своих мозгах, но крик этот вышиб из него все силы, и теперь он сидел прямо в прихожей, чтобы козлам не пришлось долго искать его. Иванов знал, что звонить в дверь они не будут. А с ходу снесут её одним ударом копыта.