Издержки богемной жизни - Анна Данилова

Он встал, подошел к ней, заглянул в ее рисунок.

– Рита, думаю, Зимин тоже совершил преступление, должностное. Но это мое личное мнение. И я останусь при нем, если можно.

– Марк, – тихо позвала она, чувствуя, что еще немного, и он снова уйдет в свои мысли, задумается. – Марк… А если бы на месте Оли была Фабиола?

Он стремительно пересек комнату, развернулся и встал перед Ритой. Глаза его потемнели, а кулаки нервно сжались.

– Рита! Что ты говоришь?!

– Ничего. Просто мне хотелось бы, чтобы ты иногда пытался встать на место тех, кому приходится страдать. У Оли тоже есть родители, и я уверена: возникни такая необходимость – и они сами взялись бы за оружие, но не позволили бы, чтобы их дочь растоптали, смешали с грязью.

– Прошу тебя, никогда не говори о Фабиоле в таком контексте! Очень тебя прошу!

Марк неожиданно встал перед ней на колени.

– Рита… Не знаю, как я жил без тебя, без Фабиолы. Вы – вся моя жизнь! И я всегда, ты слышишь, всегда буду бояться за вас. А что касается оружия… – Он взял ее руки в свои и приложил к губам. – Я купил тебе пистолет. Уже давно… ты же знаешь, у меня болезнь – я всегда боюсь за тебя. Работа у меня такая – я слишком много вижу зла, горя, насилия, крови. – Он поднялся с колен, поцеловал ее в макушку: – Ладно. Хватит о грустном! Что-то мы засиделись. Тебе не кажется, что пора перекусить? Да, забыл сказать: звонил Павел. Знаешь, кажется, у него роман с Варварой, и, по-моему, там все серьезно. Он передавал тебе пламенный привет.

Рита улыбнулась:

– Я знаю. Спасибо.

– Что у нас сегодня на ужин?

Бутурлин уснул за письменным столом. Он так много занимался, читал, просматривал книги и статьи в Интернете, что не заметил, как прошел день. После того, как его роман с Ольгой превратился в кошмар, в сплошной стыд, в первую очередь, перед самим собой, и все, кто его знал, так ничего и не поняв, отдалились от него, он решил удариться в учебу. После продолжительной и унизительной для него беседы с матерью, шокированной его признаниями и объяснениями, касающимися его жертвы по отношению к Ольге, он некоторое время чувствовал себя разбитым и усталым. Это состояние продлилось несколько дней, после чего он понял: благодаря этому тяжелому для них обоих разговору он нашел в лице матери по-настоящему близкого человека. Хотя бы с ней ему было теперь легко и спокойно. Екатерина Даниловна поначалу восприняла его откровения весьма болезненно, но потом окончательно приняла сторону сына и высказала свое мнение об Ольге, как о человеке неблагодарном, эгоистичном, а в конце и вовсе вынесла свой вердикт, что она – самая настоящая предательница и Евгению лучше бы ее забыть. Однако понимая, что Женя все еще где-то в глубине души продолжает ее любить, мать, щадя его чувства, старалась как можно меньше затрагивать эту тему.

Она приготовила ужин, позвонила своему другу (мужчине, который буквально на днях собирался стать ее мужем) чтобы пригласить его на плов, а заодно дать ему возможность сделать еще один, очередной шаг навстречу Евгению, словом чтобы два ее самых близких человека постепенно привыкали друг к другу, тем более, что в самом скором времени им предстояло жить под одной крышей, и постучала в комнату сына.

– Женечка, пойдем ужинать, сейчас Петр Савельевич придет.

Но Женя не отвечал. И тогда она поймала себя на том, что боится этой тишины за дверью. Она могла бы уже давно открыть дверь, но страх, смертельный страх сковывал ее движения, и она так и стояла перед закрытой дверью, не будучи в силах пошевелиться. Ей показалось, что до нее только что, сию минуту, когда он не отозвался на ее голос, дошел истинный смысл поступка сына и вся заключавшаяся в нем трагедия. Женя совершил подвиг, который вместо того, чтобы поднять его в глазах любимой девушки, сыграл с ним злую шутку – ее сын стал посмешищем в глазах не только Оли, но и ее крестного, за которого она, возможно, уже вышла замуж, плюс в глазах ее родителей. Они все в душе посмеялись над его поступком, стоившим ему риска, расшатанных нервов и, главное, чувства, что его так и не поняли, не оценили его жертву.

Екатерина Даниловна вдруг представила себе, как она открывает дверь – и видит сына. Точнее, его безжизненное тело, раскачивающееся в воздухе.

Она рванула дверь на себя, словно чувствуя ответственность момента, словно она могла еще его спасти. Волосы на ее голове зашевелились, когда она увидела сына за столом – неподвижного, замершего на разложенных книгах.

– Женя, – позвала она осипшим голосом. – Женечка!

Она бросилась к нему, и, когда он зашевелился, застонал, кровь бросилась ей в голову, она отшатнулась от него.

– Ты спишь, – счастливым голосом, глотая слезы, прошептала она. – Женя… Женечка! Господи, как же ты меня напугал!

Он поднялся, открыл глаза и, увидев мать, протянул к ней руки, как в детстве, обвил ее руками за шею и поцеловал в мокрую соленую щеку.

– Ма, со мной все нормально. Не бойся. – Он провел рукой по ее волосам. – Ты что подумала-то, а?

А вечером, кода они все втроем сидели за столом – Женя, Екатерина Даниловна и Петр Савельевич, – передали репортаж из парка. Женя даже есть перестал. А потом, как показалось Екатерине Даниловне, он как-то неожиданно порозовел, и в его глазах появился счастливый блеск. И когда Петр Савельевич вышел из комнаты за сигаретами, Женя не выдержал и сказал:

– Ма, ее не посадят. Господи, как же я рад! Как я рад!

Он подошел к матери и заглянул в ее глаза.

– Все нормально, сынок. Я же говорила тебе. А ты забудь ее, забудь!

Она поцеловала сына и облегченно вздохнула.

Они улетали в Ригу, к брату Максима. В аэропорту Ольга купила себе духи с запахом розы – из последней коллекции Ферре. Теперь, когда все было позади и все страхи улетучились благодаря изобретательности следователя Зимина и поддержке Максима, она вдруг поняла, что единственным человеком, тем не менее, который ее больше всех любил и ценил, был Бутурлин. А она предала его. С легкостью. Думая о собственной безопасности, о своем будущем, она совершенно не приняла в расчет его готовность пожертвовать собой ради нее, его страхи и переживания, связанные с этой историей. Все, кто знал его, в душе посмеялись над его наивностью и желанием спасти ее таким нелепым образом. Но ведь он совершил поступок и достоин более снисходительного к себе отношения. Больше того, он достоин ее любви, однако, так сложилось, что она принадлежит теперь другому мужчине.

Как много и часто они с Женькой в свое время рассуждали об отношениях мужчины и женщины, о любви и предательстве, о способности принести себя в жертву любимому человеку, о великой страсти и лжи, подлости и великодушии влюбленных. Они были тогда чистыми, незамутненными, готовыми любить и быть любимыми. И куда все это делось? Как она могла забыть все это? И сколько можно оправдывать свое предательство по отношению к Женьке своими страхами перед угрозой Юракова? Ведь все можно было решить иначе и не доводить Женьку до такого отчаянного поступка. Достаточно было просто поговорить с ним начистоту, а потом прийти к родителям и рассказать все, как есть. Или деньги бы нашли, или Юракова припугнули бы. Во всяком случае, тогда он остался бы жив и отвечал перед законом за совершенное им преступление – за убийство Извольской.

Максим ходил по маленьким магазинчикам аэропорта, рассматривал сувениры, а потом сел с какой-то книгой на диванчик и зачитался. Ольга же, отыскав укромное место за прозрачной курительной комнатой, достала телефон и позвонила Бутурлину. Услышала его голос, она так и не смогла ничего сказать – слезы душили ее. Она сползла по стенке вниз и тихо заскулила, время от времени всхлипывая и закатываясь в беззвучных рыданиях. Телефон был прижат к ее уху – он все слышал.

Люди, сидевшие напротив нее, чуть поодаль, на своих местах, смотрели на нее кто с сочувствием, кто с любопытством. Одна девочка-негритянка даже осмелилась подойти к ней и протянуть ей смешную тряпочную куклу с солнцеобразной головой и веревочными волосами цвета соломы…

– Ну-ну, – вдруг услышала она родной Женькин голос в трубке. – Все нормально. Успокойся. У тебя платок есть? Все, все…

Ей показалось, что Бутулрин вздохнул с облегчением – он ждал ее звонка.

Примечания

1

маршан – знаток и торговец картинами.