Повестка без адреса - Иван Зорин

Случалось, приходили гости, возбуждённо махали руками, передавая городские новости. На улице только и разговоров было, что о нововведениях, и за столом, как попугаи, разбирали правительственные указы, обсуждали «дефицит бюджета» и «биржевые индексы». Звякали ложки, и сын за обедом слышал множество фамилий, которые не попадались в книгах. «Послушать, так у вас каждый день что-нибудь случается, — равнодушно замечал отец. — А мир врыт по самое своё основание, его и на йоту не сдвинуть. Попробуйте-ка добиться, чтобы не брали ваши тапочки или ставили на место тарелку». А вечером, укладывая сына, внушал: «Учись, сынок. Алгебра вечна. И музыка. И солнце. А времена приходят и уходят».

А потом зачастил один человек. Он крутил маленькой, как у змеи, головкой, крепившейся без шеи на покатые плечи.

— Ну что ты завёл его себе на забаву! — стыдил он отца, глядя, как сын бегает по дому с павлиньим пером. — Хочешь одиночество скрасить? Он же не игрушка, а ты взаперти держишь. Птицы, и те на волю рвутся…

— А что там, на воле? — хмурился отец. — Мало мы её хлебнули? Сидим вон, как потрёпанные петухи… — Широко разведя пальцы, он запустил в шевелюру пятерню. — Вот говорят: «Жизнь закаляет». А как? Дубит кожу, нечувствительной делает, толстой. Нет, успеет ещё желчью изойти…

Змееголовый развёл руками.

— Конечно, пускай хоть в детстве… — Он уныло следил за беготнёй, в которую включился сенбернар. Но, промокнув платком вспотевшую лысину, точно высморкался: — А всё же нельзя наперекор природе идти — толку не будет.

— Поживём — увидим… — отрезал отец.

И увидел. Год спустя, расхаживая по комнате с книгой, он диктовал громко и размеренно: «Со скорбию будешь питаться от земли во все дни жизни твоей. Терние и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою». Сын, склонив голову набок, едва поспевал. «Стоила ли игра свеч? — прервался для отдыха отец. — Узнать про добро и зло такой ценой — всё равно, что совать руку в огонь, чтобы узнать про ожог».

«Э-э-э…» — замотал головой сын, выводя чётким, недетским почерком: «Любое знание даётся с болью».

И отец прочитал свой приговор.

«Только глупцам», — захлопнул он книгу.

С тех пор отношения дали трещину. Уже не было той безмятежной доверчивости, когда звёздными вечерами они сидели у камина, слушая, как трещат поленья. Теперь каждый смотрел в свою сторону. «Жизнь берёт своё», — закрывшись в кабинете, ворчал отец, слыша, как в комнате сына опускается щеколда.

Сын вытянулся, у него стали пробиваться усики, которые делались особенно заметны, когда он кривил губы. Он уже не выбегал навстречу отцу, не играл с павлинами, его больше не забавляло радостное тявканье сенбернара.

Он по-прежнему проводил время с книжкой, но теперь часто смотрел мимо неё, оставаясь наедине с мыслями.

Ведь отец больше не читал их.

Изменился и отец. Борода у него пошла клочьями, возле рта залегли упрямые складки.

— Жизнь — это вам не семечки лузгать, — всё чаще приговаривал он, трогая своё лицо в зеркале.

— Так и смерть — не селёдка! — скалились оттуда.

Приходил змееголовый.

— Ну, что, брат, ещё день прожили, — грустно усмехался отец. — А зачем?

Гость пожимал плечами:

— Нас ведь не спрашивают.

— Нет, ты скажи, — заводился отец, — стоит ли старость продлевать? Ну кому мы нужны? И что за жизнь без любви?

— Тебе сына женить надо, — завертел лысиной змееголовый. — Тогда и вопросы, как рукой.

Отец отмахнулся.

— Он же сок набирает, — настаивал гость, — ему общение требуется, а ты посадил на цепь. Хоть бы интернет подключил, что ли…

И отец согласился. Он едва приоткрыл щель в большой мир, как тот ворвался, будто сумасшедший с бритвой. Сын до утра стал просиживать у экрана: здесь не был заметен его изъян, он стал равным среди «виртуальных» друзей. И всё больше отдалялся от отца. А тот с ужасом наблюдал, как под напором интернетовского новояза рушится возведённая им башня. Ради сына он и сам попробовал запретный плод.

— Лишнего не будет? — раз попросил он место за круглым столом.

— Лишний только глаз у косого, — отшили его.

С баннеров подмигивали нагие красотки. «Платоническая любовь», — скрипел зубами отец. И тут же читал «платоновские» диалоги:

— Чё?

— Ну дык…

— Круто!

— Прикалываемся, — объяснил сын, поплёвывая меж колен.

Счастье входит узкими вратами, а беда пронырлива: заделаешь парадный вход — лезет с чёрного.

В один из дней появилась женщина, племянница змееголового.

— Искушаешь? — проницательно заметил отец.

— Брось, — отмахнулся тот, — сам не захочет — никто не искусит.

Наполнившись женским щебетаньем, дом ожил, от сплетен его стены раздвинулись до городских окраин. Сын показывал свои владения, жестами открывал женщине тайны, которые ревниво оберегал от отца. Надеясь поразить, он писал ей то, что узнал от отца, помогавшего ему постичь суть вещей, проникнуть в их глубину. «Для того чтобы смотреть телевизор, не нужно знать его устройства», — улыбнулась она, щёлкая кнопкой.

И, скрестив колени, достала баночку колы.

Женщина стала приходить. Отец не противился. Да и что он мог сделать? Когда раздавался звонок, он беспомощно открывал ворота, стуча зубами, как сторож колотушкой, и провожал её в комнату сына. «В перезрелом яблоке завелась червоточина», — бормотал он, спускаясь по лестнице.

А за стенкой напряжённо прислушивались к его шарканью.

И однажды случилось то, что должно было случиться. Женщина оказалась в постели, а сын — на седьмом небе. И от этого заговорил. «Я люблю тебя, люблю!» — горячо шептал он, целуя женщине руки. Он рыдал от счастья, слыша собственный голос, и не замечал, как слова уводят его от истины.

С той поры женщина поселилась в доме. А через месяц, глядя в пол, сын объявил, что женится.

— На этой мещанке? — ледяным тоном спросил отец.

— Откуда тебе знать?

— Все одинаковые.

И сын догадался, что он имеет в виду мать.

Отец хотел спросить, как можно было предать их любовь, как можно было променять её на низменную страсть. Но не смог. Он знал, что страсть всегда побеждает любовь, что сын не виноват, изъян коренится в самой природе, которая досталась ему от отца. А значит, это был его грех. Мир соблазнял, ловил, заманивал, от него не уберечься, не спрятаться. Он бежал от него, как тень от солнца, но вот наступил полдень.

И всё же он сделал попытку.

— Наши слабости говорят о нас больше наших достоинств, — начал он издалека. — Никто не застрахован от ошибок — на то и свобода воли. Но она же нужна, чтобы их исправлять…

Сын переминался, догадываясь, куда он клонит.

— Ты слишком молод, не взваливай обузу, — хитрил отец. Но, покраснев, выложил начистоту: — Она встала между нами…

Сын упрямо сжал губы.

— Это ты не хочешь, чтобы всё осталось по-прежнему.

— И волки сыты, и овцы целы? — нахмурился отец.

Он тяжело замолчал, упершись взглядом в переносицу. Сын развернулся на каблуках.

— Постой! — бросил в спину отец, собирая в горсть пальцы, будто хотел перекрестить его на дорогу. — У моего дома две стороны: одна распахнута настежь, другая наглухо заколочена.

— Пугаешь? — просунув в дверь ногу, задержался сын.

— Тебе выбирать: трудиться ли в поте лица, оставшись без крыши над головой, без средств…

— Осталась вера без револьвера, — перебивая, снахальничал сын, — а педик Юра — без педикюра!

Вечером отец набрал номер змееголового.

— Окрутили мальчишку! — заорал он вместо приветствия. — Она, небось, пятый раз замужем, а всё клянётся быть верной!

— Чтобы что-то понять, это сперва нужно сделать, — усмехнулись на том конце.

И отец ещё долго слушал гудки.

Отец больше не видится с сыном. Он постарел, у него залегли морщины, он ходит с неопрятной бородой, в которой бьёт седина. Он больше не пишет картин, а, сочинив письмо сыну, сжигает, бросая на раскалённые угли. А потом долго сидит возле камина, разгребая кочергой холодные головёшки.

Сын для него умер. «Я не обманывал, — оправдывается он. — Мальчик сам захотел».

Иногда его навещает змееголовый.

— Строили, строили мирок, а его разметало, как карточный домик, — жалуется отец. — Осталась одна тоска…

У сына строгий начальник, и он радуется прибавке к жалованью. Он давно прилепился к жене, став с ней одной плотью, коротает время в семейных дрязгах.

— Жизнь сгубила, — механически повторяет он, собираясь на работу.

— Как мужчину ни корми, всё равно на сторону смотрит, — бурчит в ответ жена.

Память у сына будто отшибло, но жена, когда хочет побольнее уколоть, напоминает, что от него отвернулся родной отец. Тогда сыну делается грустно. «Нужно навестить старика», — обещает он. Но так и не соберётся.