Русская мать - Ален Боске

Пишу тебе, чтобы излить душу. А выливается, кажется, тошнотворный утробный гной, почище гнилья в братской могиле. Имею право поделиться с матерью. Вот и получай свою долю мерзости, отчаянья и страха. В Сан-Франциско спокойно, как в могиле. Все дышит саваном, гробом и тайными похоронами. Солдатики чешут по асфальту в последний путь. А горизонт в тумане низок и лжив: добро, мол, пожаловать на смерть. Нас пять тысяч, прибыли с Тихого океана. Отбудем - туда или еще куда. Друг с другом не говорим, вместо этого всю дорогу жуем и жуем хот-доги. Что ж, котлета как котлета. И мы скоро будем такой же. Только не чистенькой и питательной. Так что, видишь, не так уж эта "вся правда" и хороша. Раньше-то я чувства свои прятал, а тебе выдавал полную безмятежность, чтоб не приставала со слезами и просьбами. А теперь вот из духа противоречия режу правду-матку. Я ведь весь в тебя, я тоже с заскоками. Ты, к примеру, раскисаешь, а я отчаиваюсь, сомневаюсь и паникую. Если в этом 42-м не погибну, то состарюсь по крайней мере лет на двадцать пять. Очень тебя, мамочка, люблю и ненавижу за то, что не все могу тебе сказать".

Я перечел письмо и решил кое-что исправить, смягчить некоторые грубости. А потом вообще раздумал и не послал. Написал другое, оно, по-моему, больше тебе подходило. Этакий сладенький киселик:

"Дорогая мамочка!

Работаю в госпитале. Читаю книги раненым солдатам и офицерам. Они в отпуске, вернулись с Тихого океана. Большинство ранены легко. Свободного времени у меня достаточно. Сегодня прекрасный солнечный день, и я гуляю в самом красивом на свете городе. Удивительно гармоничное сочетание сиреневых и зеленых домиков, стоящих как бы друг на друге, ступеньками. Вид с гор головокружительный, все как на ладони. Порт с серыми кораблями, склады с какими-то грудами и штабелями в беспорядочном движении, тихая ровная гавань, пирс, похожий на жирафа, легшего, чтобы взобрались на него и понеслись к северным островам и берегам, рыже-коричневым, в синюю крапинку, растерзанным, горячечным при океане-повелителе, то ясно-тихом, то мутно-гневном. Глаза мои, и на Маркет-стрит, и на Телеграф-хилл, тоже смотрят куда-то вдаль, в другие берега и времена. Представлю себя то в Пекине, то в Гонконге, век уже не имеет значения. Тут же забегу в библиотеку, почитаю изречения древних китайских философов и воспряну духом. Война не вечна, не то что старый трамвайчик, ползущий по Пауэлл-стрит, и звенящий, как трудолюбивая стрекоза, и словно зовущий пассажиров на помощь на конечной станции, чтобы повернуть и ползти вниз. Будем как восточные мудрецы. Найдем во всем смысл. Очень нежно думаю о вас с папой, и ты это знаешь. Уверен, еще до весны успею заскочить к вам повидаться. Заранее радуюсь предстоящему счастью".

Париж, апрель 1975

- Всем прекрасным в моей ужасной жизни я обязана тебе.

- Смотри, какие пышные розы. А лепестки, обрати внимание, внутри красные, а к краям переходят в желтизну. Здесь, в Багатель, все розы такие диковинные.

- Да, сыночка, ах, как хорошо все забыть и смотреть на цветы. Только память не дает покоя.

- А правда, каштановые почки, когда лопнут, похожи на лягушачьи лапки?

- Твой Париж - гадость.

- Что ж, прошлое в твои годы приятней будущего. Ты по-своему права.

- Скажи еще, что я старая дура! Ты со своей женушкой заодно. Ждете не дождетесь моей смерти. Сразу вздохнете свободно!

- А правда, французский сад... Правда, французский сад похож на стриженого пуделя?

- Пудель-шмудель, плевать мне на все.

- Ты сегодня немножко нервная. Может, выпьешь лекарство?

- От твоего лекарства только спать хочется. Нет уж, отосплюсь в могиле, благо пора. Да нет, какое пора, уж и сроки все прошли. Зажилась я, всем давно в тягость. Надо было и мне за отцом отправиться. А то ты почти и не плакал. Хотя и над двумя мертвецами не плакал бы. Хоть ко мне-то на похороны придешь? К нему ведь не пришел.

- В сотый раз говорю, болен был. Даже рецепт тебе показал.

- Рецепт тебе за сто франков хоть какой сочинят.

- Дивный сад. Ну разве я не прав?

- Прав, прав. Беда в том, что ты всегда прав.

- Значит, мир?

- Какой может быть мир в моем разбитом сердце? Ты хоть сам понимаешь, что говоришь?

- А правда, хорошо смотрятся тритумы с газаниями?

- Три... - что?.. Все-то ты знаешь. С тобой просто невозможно разговаривать. И чего только нет в твоей голове. А в сердце пусто, в сердце хоть шаром покати. Все голова, голова... А мамочка тебе всегда говорила живи не головой, а сердцем.

- Может, вернемся?

- Конечно, как не по тебе, сразу - вернемся. Знаю я тебя.

- Если я тебя сегодня раздражаю, можем перенести прогулку.

- Подумаешь, прокатил на такси и считаешь, заткнул мне рот?

- Давай не будем переходить на личности.

- А про птичек и рыбок мне не интересно.

- Но ты же любишь природу.

- Я уж теперь и сама не знаю, что люблю, а что нет. Совсем распадаюсь, и ты тут, сам видишь, ничем не можешь помочь.

- В следующий раз сходим с тобой в Сад Шекспира. Представляешь, один англичанин назвал все эти цветы и деревья именами из шекспировских пьес. А растения свои привез отовсюду - из Японии, Индии, с Суматры. Собрал целый сад, купил землю. Потом подарил Парижу.

- Боже, назвать сирень как пьесу! Дурак, интеллигент.

- Я тоже в своем роде интеллигент.

- Может, ты еще и Шекспир? А впрочем, кто ж еще! Только и знаешь, что строчишь свои книжки.

- Спасибо... Может, пройдешься по саду одна?

- Чтобы не несла околесицу? Ты очень любезен.

- Боже, как с тобой трудно!

- А тебе подавай мать молчунью, чтоб молчала как рыба. Дудки! Тут вы с женушкой просчитались.

- Да мы просто мечтаем, чтобы тебе было хорошо.

- Знаешь что, от этого "мы" меня рвет.

- Ты всегда злилась, что мы живем дружно.

- Только на людях!

- А ты никогда не могла смириться, чтобы кто-то в семье был счастлив не спросясь тебя. Вечно ищешь соринку в чужом глазу, а в своем бревна не видишь. По-твоему, выходит, одна ты совсем без греха?

- Ночью, сыночка, я...

- Не надо, не разжалобишь.

- Да выслушай ты... Ворочаюсь с боку на бок. Ругаю себя, что была плохой женой и плохой матерью. Ем себя поедом.

- Не впадай в другую крайность.

- Но я же русский человек.

- Нашла, чем гордиться.

- Тобой, что ли, с женушкой гордиться? Холодные, расчетливые люди.

- В Париже жить непросто. Не могу я себе позволить все эти - души прекрасные порывы.

- А твоя женушка и рада совсем засушить тебя. Сухари вы оба.

- Твои преувеличения просто смешны.

- Проводи-ка меня лучше к фонтану. Солнце вон в тех кустиках словно танцует.

- Это рододендроны. А пионы не цветут еще, запоздали.

- Расскажи, о чем там твоя последняя книга?

- Так, вымысел. Современный антигерой. Хочет найти себе дело, а ничего достойного не видит.

- У тебя всё - сплошная сушь.

- Может, это у меня самозащита.

- А женушка твоя...

- Давай о ней не будем. Я женился двадцать один год назад. Пора бы тебе, кажется, смириться.

- В наше время развестись - раз плюнуть.

- Разводиться нам нет надобности. Мы отличная пара.

- Тебя погубит гордыня. Всю жизнь тебе это твердила. И в школе всегда лез в отличники. А если кто-то оказывался лучше тебя, ты потом неделю не ел.

- Прошлое можно искажать до бесконечности.

- Говоришь, чтобы оправдаться, что не приехал на папины похороны. Ты первый со своим больным воображением все искажаешь. Скоро скажешь, что не хоронил папу, потому что тебя взяли в заложники террористы.

- Больное воображение не у меня, а у тебя. И если я виноват, то ты тоже не без греха. Я тебя не виню, я просто говорю. Ты бросила своего собственного отца в Ла-Панне в сороковом, и четыре года спустя он погиб в товарняке, как скот. И никто из нас тебе этого не простил, слышишь, никто: ни отец мой, ни Арман, ни Матильда.

- Спасибо, сыночка.

- Убери свой платок!

- Ах, какой сад, какое небо, какой воздух! И детишки играют. Ты нарочно выбрал такое чудесное место и время, чтобы костерить меня?

- Я не костерю. Мы оба хороши.

- С больной головы на здоровую. Поедем домой. Зря я вообще из Америки уехала, там меня бы никто не огорчал.

- Давай хоть лимонаду выпьем.

- Я хочу кофе.

- Тебе же нельзя.

- Мне нельзя слушать твои обвинения. Они меня совсем доконают. Если б ты знал...

- Ты, значит, имеешь право меня понемножку доканывать, а я - молчи?

- Ты холодный, как льдышка. Хочешь знать всю правду? Ты хуже своей женушки...

- Которая - черт с рогами. Так ты считаешь.

- Да, считаю.

- Твое право. Ладно, давай пойдем на компромисс: возьмем тебе чай.

- И эклер.

- Четыре эклера!

- Ну так расскажи о цветочках.

- В пятьдесят третьем году на острове Барра я первый раз увидел цветы-мухоловки: они питаются насекомыми и похожи на капкан. Сомкнут челюсти - никакая муха не выскочит. Их кормят в одно и то же время. А в Фуншале было другое чудо: холмы сплошь в орхидеях всех цветов радуги. А вокруг, между прочим, вонь, потому что растут они на всякой гнили и падали. А однажды в Кристобале, на юге Мексики, я чуть не ослеп: увидел такое потрясающее дерево, оно словно все в огне, потому и зовется огонь-дерево, цветет, как пылает. А мне повезло - у попугаев тогда были свадьбы. Они слетались на этот пожар и дрались до смерти. И все вокруг было в красных перьях и лепестках.