Зов из бездны - Михаил Ахманов

Были и другие заботы кроме разговоров со смотрителем и его племянником. Я все же собрался сходить к кораблям и поискать Мангабата, но перед тем закопал похищенный мною ларец в песок под пальмами, взяв из него немного серебра. Боялся я оставить ларчик под присмотром Брюха; не безлюдное тут место, рядом деревушка рыбаков, и если явятся они, не защитить рабу сокровище. За дом Амона я не тревожился. В мире немного таких святотатцев, как проклятый Харух, и люди чужих богов не трогают, опасаясь их мести. Так что взял я пять браслетов, закопал ларец, велел Брюху не спать, а стеречь шатер, и отправился в гавань.

Там царило столпотворение, как всегда бывает при разгрузке и погрузке кораблей. На меня внимания не обращали, хоть был я заметен в белых своих одеждах, как журавль в гусином стаде. Расхрабрившись, я прошелся раз-другой мимо причалов, слушая выкрики корабельщиков. Не очень я их понимал, но все же было ясно, что есть тут суда из Сидона, Арада и Тира, и есть из Таниса, те, владеет коими господин Несубанебджед. Я уже собирался взойти на такой корабль и передать кормчему слова для князя Таниса, но вдруг в одной из харчевен увидел знакомое лицо. Мангабат сидел за столиком и поедал ракушки в остром соусе, запивая пивом; в его бороде запуталась ракушечная скорлупа, губы лоснились, с пальцев капали соус и сок.

Я подошел и сел напротив. Глаза кормчего округлились в удивлении; запустив в бороду пятерню, он рыгнул и выдавил:

– Ты?..

– Я, хвала Амону! Рад видеть тебя, кормчий!

– А я так не очень, – произнес Мангабат, вытирая руки о полу одеяния. – Воистину ты – брат беды, отец несчастья! Что ты сделал, Ун-Амун! Ходят слухи, что вы с Феспием ограбили тирский корабль, забрали все товары, а людей, перерезав им глотки, пустили рыбам на корм! Ладно уж Феспий сотворил такое, он кровожадный северный дикарь, но ты, ты, Ун-Амун!.. Ты ведь посланец бога, и не для тебя разбой, не для тебя нечестие!

– Его и не было, – ответил я и рассказал подробно о случившемся.

– Ну хоть никого не убили, – заметил Мангабат. – А от меня чего ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты поведал обо всем господину нашему Несубанебджеду. Передай, что припадаю я к его стопам и целую прах под его ногами… И еще передай, что в бедствии я, ибо не пускают меня в город, и не хочет князь Закар-Баал обратить ко мне свой лик. Передай, что нужна мне помощь – пусть Несубанебджед пришлет князю слово, дабы…

– «Передай», «передай»! – перебил меня кормчий. – Ты думаешь, я вхож во дворец, как в эту харчевню? Что там угостят меня пивом и лепешками с медом?.. Да кто меня пустит к владыке Таниса!

– Не делай из белого гуся черной вороны, Мангабат! Скажешь все это Руа, главе корабельщиков. Захочет господин, так призовет тебя.

Кормчий хлебнул пива, снова приложился к кувшину и закручинился:

– Призовет… Черепашья моча, лучше бы не призывал! Что я ему скажу? Как оправдаюсь?

– Чего ты боишься, Мангабат?

– Того, что приказ не исполнил! Велено было везти тебя в Библ, а я высадил в Тире! Господин разгневается… еще скажет, что я во всем виновен… в том, что проклятый Харух украл сокровища… и в том, что поплыл ты в Библ на тирском корыте и его ограбил… Схватят меня и бросят под палки!

– Не бросят. В Тире я от тебя ушел по собственному разумению, и в воровстве Харуха ты не виноват. Скажешь так, а я повторю, когда вернусь в Танис.

– Обещаешь?

– Клянусь благоволением Амона! Обещаю, если передашь главе корабельщиков мои слова и окажешь еще одну услугу.

– Какую?

Мангабат уставился на меня с подозрением. Я вытащил браслеты и показал ему, прикрывая серебро ладонью.

– Мне нужно обменять их на что‑то помельче. На серебряные и медные кольца, которыми я могу заплатить за еду.

– Хорошо, сделаю. Жди здесь.

Кормчий вытянул руку, и браслеты утонули в его широкой лапе. Затем он исчез, но вскоре вернулся и дал мне кожаный мешочек, в котором побрякивали кольца и мелкие слитки серебра.

– Вот! И я скажу господину Руа все, как ты велел. Завтра мой корабль поплывет в Танис, а вернусь я дней через двадцать.

– Пусть будет легким твой путь, – сказал я и поднялся.

Шагая по берегу, я слушал мерный рокот волн и размышлял о том, что сделает правитель Таниса, узнав о постигших меня бедствиях. Мог ли он и правда разгневаться, положить Мангабата под палки, а потом и беднягу Ун-Амуна? Такой исход не исключался. Золото и серебро были доверены мне, а я не сберег сокровищ – значит, плохо за ними следил! Во власти великих искать на малых вины и находить их столько, сколько пожелается! Но я принял бы любую кару, лишь бы исполнился мой умысел. А был он таков: получить от Несубанебджеда не одни слова, а нечто более веское, звонкое и блестящее. Ведь дело не во мне, а в барке Амона! Меня можно наказать за нерадение, но от этого не вырастут деревья аш в Танисе и Фивах. Они здесь, в Библе! Только упрямый Закар-Баал не пускает меня в город, не хочет обменять кедровые бревна на серебро… возможно, по той причине, что серебро не из Фив и Таниса, а с тирской посудины… Значит, краденое!

Узнав о моих злоключениях, Несубанебджед мог все разрешить, как подобает благочестивому владыке. Нужно серебро?.. Так вот оно! Тридцать дебенов в Тир, чтоб успокоить купца Баал-Хаммона, а остальное – князю Библа за кедровый лес… Серебро примиряет спорящих, смягчает сердца владык и заставляет лесорубов взять топоры и вонзить их в дерево. Если пришлет серебро правитель Таниса, рухнут кедры в горах и лягут бревнами на берег. Только бы прислал! Не ради меня, ради Амона!

Но было у меня дурное предчувствие. Господин наш Несубанебджед – непростой человек, и верно сказал о нем Феспий: у него одно на языке, другое на деле, а третье на уме. Из тех он людей, что способны разом поймать двух зайцев! Вот только каких?

Размышляя об этом, я лишь грустно усмехался. Мне ли, ничтожному, прозревать пути владыки! Мне ли знать, в какого зайца полетит его стрела! Мне ли ведать, что он скажет, что сделает и что подумает! Но отчего‑то казалось мне, что скорее с неба посыпятся финики, чем привезет Мангабат серебро из Таниса.

Добравшись до шатра, я обнаружил там десяток мужчин и женщин из рыбачьей деревушки. Они глазели на моего кушита и шептались, изумленно поднимая брови и всплескивая руками. Должно быть, вид чернокожего был им в диковинку, и теперь они гадали, почему он потемнел – может, от какого‑то недуга, или хозяин его покрасил для развлечения, или он вообще не человек, а мелкий демон. Брюхо, ничего не понимая, сидел скорчившись и испуганно зыркал на рыбаков. У него, наверное, тоже бродили всякие мысли, а главная была такой: не съедят ли его. Могли бы и съесть – эти рыбаки и их женщины выглядели нищими, оборванными и такими худыми, что, коснувшись живота, я бы нащупал позвоночник у любого.