Евангелие – атеисту - Борис Григорьевич Ягупьев

скальпель начал рассекать кожу… Я читал медленно, стараясь читать с выражением. Это меня увлекло, я перестал отслеживать, что они там делают. В какой то момент я понял, что в зеркале лампы можно видеть, что там они делают… Продолжая декламировать, я стал наблюдать. Много рук, блеск инструментов, салфетки, тампоны… Закрыл глаза. Майор пояснял девушкам, что делает, обращал на что-то внимание… Я не слушал его, слушал собственный голос и мысленно переносился в Одессу, в волны тёплого Чёрного моря… Стало больно, я стал читать громче, ещё громче…уже почти выкрикивал строфы. Тут я услышал хруст, чего-то отрезаемого от меня и протяжно застонал, но тут же продолжил декламацию. Очень скоро майор сказал: «Достаточно. Ты мне сборничек Багрицкого подаришь на память, правда? И он показал мне в эмалированной посудине нечто окровавленное и очень противное.

«Конечно. Я его уже наизусть знаю…»

«Я позвоню на батарею, чтобы кого то прислали».

Попросите, чтобы прислали Бортмана. Мы москвичи одного призыва…

В это время девушки закончили меня обрабатывать, переложили на каталку.

Посмотрел на часы — половина одиннадцатого.

В большой палате я оказался один. Уложили меня на койку, прижали к ней длинным полотняным мешком с песком, накрыли простынёй, и я уснул мгновенно. Проснулся около двенадцати, очень хотелось курить… Боль в низу живота была, но вполне терпимая. Скинул я мешок с песком, со спинки кровати №в головах» снял полотенце, туго подпоясался по шву, заклеенному пластырем, простыню перекинул через спинку кровати «в ногах», с помощью ног, медленно, вытащил её конец под перекладиной-трубкой, дотянулся руками и стал себя медленно поднимать в сидячее положение. А потом и ноги с кровати свесил, отдышался. Одежды никакой не было, потому повязался я ниже пояса — поверх полотенца — простынёй, встал осторожно, по тёплым чистым доскам пола пошёл на выход из палаты, сразу попал в прихожую с уборной, сел на подоконник. Солнце грело через двойное стекло хорошо. Какой-то медбрат вышел из кабинки. Я попросил у него махорочки, и он насыпал, дал и полоску газетки, дождался, пока сверну цигарку и зажёг спичку. Я затянулся сладко, поблагодарил. Медбрат свернул кулёчек из куска газеты, отсыпал пол пачки махры, положил это на подоконник, подумал — оставил коробок со спичками, молча ушёл по делам. Я курил, забыв о боли. Настроение было радостное. И тут в предбанник вошёл майор, быстро прошёл мимо меня в кабинку, вскоре вышел и удивлённо спросил:

«Как Вы здесь оказались, матрос?

«Пришёл по малой нужде и покурить». Цигарку я бросил поспешно в помойное ведро. Майор позвал медбрата и приказал: «Немедленно отвезти его в кровать и привязать! Сутки строгого постельного режима! Завтра побеседуем…

Медбрат остался со мной. Появились девочки, вместе они отвезли и уложили меня, привязали, похихикивая… Наутро майор пришёл ко мне для беседы.

Вспомнилось всё это быстро. Решил, что именно с этого места и надо рассказывать, о спрошенном Лукой.

«Он представился, как майор Майер, начальник госпиталя. Я отрапортовал: «Матрос Ягупьев, приборист ПРБВ, батарея майора Долова».

«Знаю, знаю… Дружим мы с ним, с супругой его… Так что, матрос, произошло у вас?»

«Пререкался с помкомвзвода…»

«А чем так напуган был санинструктор ваш?»

«Богамедов? Он по-русски совсем плохо говорит: «Сушилка курит, бочка воду пъёт, гыгыен не соображает!» Над ним смеются…

«Чем же ты его напугал?»

«Я почему-то за живот держался, с испуга, наверное. А он сам себя перепугал, вообразил пищевое отравление, он ведь «пробу снимает»… А я не завтракал вчера… Весь день спал… Голодно…»

«К тебе там твой земляк пришёл…»

«Ефим Бортман?»

«Да. Я с ним поговорил. Пусть подождёт ещё. Он доволен, что с батареи вырвался хоть на несколько часиков. А откуда у тебя книжка эта?»

«В Одессе у кого-то из сокурсников «зачитал».

«А учился где?»

«В высшей мореходке».

«Выгнали?»

«Отчислили по собственному желанию. После третьего семестра». Майор задумался, спросил: «С почерком как у тебя? Разборчивый почерк?»

«Да. Только наклон у меня влево».

«Левша или упрямец?»

«Упрям как мул».

«Хорошо — не ишак! Напиши что-нибудь. Ну, хоть стишок какой. Из Багрицкого…» Он подал мне блокнот и авторучку. Я написал несколько строк.

«Неплохо, неплохо… Понимаешь, матрос, я заканчиваю диссертацию, но почерк у меня отвратительный. Машинисткам в Североморск рукопись в таком виде посылать бессмысленно. Помочи мне — перепиши!»

«У Вас ведь терминология специфическая, верно, мне незнакомая…»

«Да что там! Проникающие ранения брюшной полости. Вчера, когда тебя оперировали, слушал?»

«Слушал в пол-уха…»

«Но ведь понимал?»

«Почти всё».

«Да я тебя с терминологией быстро ознакомлю. Я здесь круглосуточно, пиши, будет непонятно — позовёшь, ещё объясню, а? Согласен?»

«Конечно, согласен!»

«Вот и славно! Так я пойду за своими бумагами, а к тебе сейчас друг твой зайдёт, поговорите…»

Двадцать дней я переписывал тетрадки майора Майера, даже рисовал «картинки» цветными карандаши, старался очень. Майор остался доволен. Выписывая меня по окончании переписывания, сказал:

«Будут трудности — позвони в госпиталь, попроси, чтобы передали мне, что ты звонил. Сам не сможешь, пусть позвонит Ефим или Юрий. Я пойму, что делать… Понял?»

«Спасибо, товарищ майор медицинской службы!»

На батарее Дзебы я уже не застал. Он два дня, как был демобилизован. Это, о Апостол Лука, была самая длинная беседа с врачом».

«Общение это дало тебе много, полагаю… — задумчиво сказал Лука. Марк и Матфи важно покивали… Обращался ли ты к Майеру ещё?»

«Да, дважды».

«Поведай. Можешь с подробностями… ты многоречив, но мы утомлены узким кругом общения…»

«Благодарю, о Апостол! Я постараюсь быть краток. Первый раз я попал в госпиталь по несчастью. Опрокинулась грузовая машина тяжело груженная брёвнами для дров. Везли их с причала на батарею. Грузившие матросы спали поверх брёвен. Подавило их… один умер сразу…»

«Был ли ты среди них?»

«Да. Я спал у самой кабины. Когда машина стала опрокидываться, не проснувшись ещё, автоматически сгруппировался. Помогло, видно, что гимнастом был. Кувыркнулся в воздухе, потом по песку, среди валунов, в зоне отлива… Вымок только и в грязи испачкался весь…»

«Не гимнастика спасла тебя, а Хранитель…»

«Я тогда и понятия о таком иметь не мог. Уцелел, значит, повезло. Даже Бога поблагодарить не умел… Отряхнувшись, вернулся к машине. Она лежала кверху колёсами. Они ещё даже крутились. Журчала вода из радиатора…и наверное, бензин, но не вспыхнуло, не взорвалось… В кабине было пусто. Водителями были Павляк и старшина Титаренко. Я стал обходить вокруг машины и увидел торчащие из-под брёвен плечи матроса и вытянутые руки, голова огромная! Я не понял сперва, в чём дело,