Спеши вниз - Джон Уэйн

Верная врожденной чопорности и сдержанности своей среды, Роза только однажды задала ему долгожданный вопрос: вопрос о «других».

— А у вас была когда-нибудь девушка? — спросила она как-то вечером по дороге из кино домой. — Ну, по-настоящему?

Ему приходилось переводить это на свой язык. В его прежнем кругу «иметь девушку» означало нечто совершенно определенное. Она же спрашивала его, был ли он влюблен, была ли у него невеста.

— Одна была, — сказал он. Почему не признаться?

— А она была красивая? Вам… вам она нравилась больше меня?

Опять это застенчивое уклонение от слова «любовь» и бедное, ничтожное, надломленное слово «красивая», которое несет такую всеобъемлющую службу. Но ясен был истинный настоятельный смысл ее вопроса.

Делая вид, что не понимает ее, он уцепился за слово «нравилась», хотя прекрасно понимал, что она имеет в виду.

— Она мне совсем не нравилась, совсем, — сказал он медленно, стараясь быть честным. — Мое чувство к ней делилось примерно на три части. Около трети — была ненависть, другая треть — лишь бы она была рядом и я смотрел бы на нее, не говоря ни слова, и последняя треть — желание…

Он собирался было добавить: «Желание кусать ее плечи, руки, ноги», — но вовремя удержался. Это было бы неуместно. Если он не хочет ранить чувства Розы, ему надо отрешиться от привычки студенческих лет, привычки безоглядной откровенности и честности в такого рода вещах. Он закончил вялым: «…касаться ее».

Роза молчала. Неужели даже такой малости достаточно, чтобы оскорбить ее респектабельность? Но она сказала:

— А ко мне вы это чувствуете? Что-нибудь из этого?

— Нет, — ответил он все так же медленно, так же честно. — Ничего такого в точности. Мне вы слишком нравитесь — не знаю, чувствуете ли вы это, — а она мне вовсе не нравилась…

— Но вы любили ее, — неожиданно закончила она.

Удивленный, он промолчал.

— Если именно так вы любите других, — спокойно продолжала она, — то непохоже, что вы любите меня, если все это такое разное.

Он остановился и посмотрел на нее.

— А почему нельзя любить разных по-разному? — спросил он. — И почему одна любовь лучше другой? Почему одна любовь не может быть ненавидящей и губительной, а другая — целящей, утешающей, чудесной?

Искренность и сила его чувства удивили его самого, а она успокоилась и повеселела. Потом, думая об этом разговоре, он убеждался, что чем-то новым был отмечен тот день. Он был как путевой столб на дороге, которая вела туда, куда он и сам все сильнее хотел идти. Нет, вернее, веха, потому что путевой столб сказал бы ему, как далеко ему еще остается идти.

— В этом письме плохие новости, очень неприятные новости, — сказал мистер Брейсуэйт, слабо помахивая конвертом. — Мой шофер собирается уходить. Женится, видите ли.

— Вот как? — безразлично отозвался Чарлз и, чтобы поддержать разговор, добавил: — А разве вы держите только холостых шоферов?

— Ну, какое же это место для женатого? — сказал мистер Брейсуэйт. — Маленькая комната над гаражом. Там двоим и не поместиться.

Чарлз обмахнул метелочкой приемник и придвинул его поближе к кровати.

— Я… Вы, кажется, говорили, что работали шофером, транспортным шофером, не так ли?

— Да, — сказал Чарлз, еще не понимая, к чему тот клонит.

— Я думаю, что такая работа не… не подойдет вам, не так ли?

Чарлз был благодарен, даже тронут, но покачал головой.

— Очень жаль, мистер Брейсуэйт, но, как это ни странно, я сам думаю на этих днях жениться.

— А! — слабо прошелестел мистер Брейсуэйт. — Вот как! Ну, тогда, конечно…

— Вам нетрудно будет найти шофера, — успокоил его Чарлз, собирая свои щетки.

Всю следующую неделю он много времени проводил с Розой. Они гуляли вечерами в понедельник, вторник, четверг. Каждый раз он заходил за ней домой и болтал некоторое время с теми, кого заставал на месте. Даже Глэдис стала привыкать к нему и время от времени отводила от него глаза. Все это было приятно, но он не очень огорчился, когда в пятницу Роза оказалась чем-то занята и он мог провести вечер, как ему вздумается. Столь частый прием таких больших доз радушия и домашнего уюта без всякого противовеса даже немного тяготил его. Правда, он нуждался в такой пище, как в хлебе, но и хлеб может приесться.

Сидя в своей конуре после чая, он снова припомнил эту метафору, пытаясь разобраться в своих чувствах. Да, пресыщение, но, может быть, это было острее, чем легкая тошнота от некоторого эмоционального пресыщения. Где-то (а где, он не сказал бы точно) был одновременно и неутоленный голод. Чувство, которое трудно определить, если вообще возможно его определить, все время бурлило под спокойной гладью удовлетворенности. Так зудит заживающая рана. Но разве он был ранен? Его исковерканная жизнь, как и его исковерканное тело, вновь обрели целостность. Но этот зуд, зуд! Что-то здесь неладно.

«Выпить хорошенько — вот что тебе надо, дружище», — сказал он себе, остановившись у зеркала в прихожей. На улице было душно, как перед грозой. Начало августа. Ущербное чувство, что надвигается осень и листья уже потеряли свою свежесть. И не только у него под ногами на тротуарах лежали опавшие листья, но и там, за городом, листья медленно засыхали и нашептывали эту весть деревьям, задыхающимся в дымовом кольце городских дворов.

Он зашел в пивную возле больницы, но там было грязно и пусто. Несколько стариков сидели, уставившись красными слезящимися глазами в пивные стаканы, и казалось, что пиво — это их слезы, которые они накапливают на пустом дне ради неведомой цели. Он вышел, даже не допив стакана, и долго бродил по тихим переулкам. Каждый из них, каждый перекресток и скверик — все были на одно лицо. Приземистые коричневые здания следили за ним, когда он проходил мимо них. «В одном из них будет твой дом, — шептали они ему. — Ты найдешь Розу на кухне и постель в верхней спальне, семейные фотографии будут вести нескончаемые беседы в холодной гостиной, а уборная будет на заднем дворе во веки веков. Аминь».

Ну и что ж? Он спрячется и спасется. В таких домах никогда ничего не случается, по крайней мере ничего такого, что было бы непонятно их обитателям. Никаких проблем, никакого искусства, споров и столкновений, только рождение, смерть, еда, отдых, воскресный послеобеденный отдых у камина с еженедельником «Со всего света» на коленях. Утром вместо птиц его станут будить фабричные гудки, он отвыкнет от воротничка и галстука и отрастит себе брюшко. Когда годы пройдут неслышно, как табун коней по мягкой траве, он станет ближе к своей Розе, делая ее счастливой и отражая ее счастье, как помутневшее зеркало. Но что значат эти несколько мутных пятен?

Вот эта пивная выглядит веселее. Он вошел, заказал пиво и занял место. Нет, не то. Внутри это был настоящий пивной дворец. Он, должно быть, забрел незаметно для себя в центр города, по крайней мере заведение это было рассчитано на более шикарную клиентуру, то есть как раз на тех людей, которых отныне он постарается избегать. Кроме того, по рассеянности он вошел не в ту дверь: в ресторане может быть еще сносно, но это бар. Он осмотрелся с отвращением. В такого рода заведениях и встречаешь людей вроде Тарклза.

К нему подсела проститутка.

— Заскучал, дружок? — спросила она.

— Нет, у меня тут свидание, — сказал он, чтобы спровадить ее.

Одета она была в уродливую зеленую кофту и юбку: кричащий контраст с копной пергидролевых волос. Странно, но почему они, как нарочно, выбирают самые ужасные цвета: может быть, этого требует ремесло (надо делать себя заметнее), или, может быть, их образ жизни убивает всякое эстетическое чувство. Ему захотелось спросить, что заставило ее выбрать такое сочетание цветов, но тогда он ни за что не отделался бы от нее; а так она ушла в другой конец зала и перенесла внимание на старого джентльмена с белыми усами, которому следовало бы сидеть дома и поливать свои розы.

Нет, не стоило пить пиво. Его разморило, и он по-несчастнел. Но если он перейдет теперь на что-нибудь покрепче, то непременно опьянеет. Пропал вечер! Разве так надо отдыхать от прогулок с Розой? Он подумал вдруг о маленькой комнатке над гаражом мистера Брейсуэйта; воображение нарисовало ему тихое убежище, вроде тех, что украшают календари: коттедж с вьющимися розами, оплетшими решетчатое окошко. Какая чушь; должно быть, это скорее похоже на сборный дом где-нибудь в трущобах, и запах бензина лезет во все щели. Надо взять себя в руки. Непременно надо.

Он подошел к стойке и заказал виски. Только одну порцию, от одной ничего ему не сделается, а если и сделается, так наплевать! Он только что заплатил и хотел идти к своему столику, как вдруг увидел у самого своего локтя какой-то предмет. Бар был оборудован высокими красными табуретами и до тошноты напомнил ему кафе-молочную. Рядом с ним на стуле сидела девушка, с нею был мужчина, на которого он даже не взглянул.