Отражение Беатриче - Ирина Муравьева

– Да. В Риме мы будем венчаться. Я завтра приду, но не в сквер, а... – Он замялся.

– Не в сквер? Почему?

– Там за нами следят. Ты видела серую шляпу?

– Я? Серую шляпу? Да, видела!

– Нам нужно жениться и сразу уехать.

– А как же... О Господи! Что ты! А как же мои? Мама с папой?

Позолини развел руками:

– У нас есть причины для этого...

– Для этого? Чтобы их бросить?

– Иначе нельзя.

– Я их никогда не оставлю.

Он сморщился, словно от боли.

– Но, Анна, пойми...

– Ты слышишь? Я их никогда не оставлю! – повторила она с внезапной злобой и оттолкнула его от себя. – Без них ничего мне не нужно! Не смей говорить мне об этом! Уйди от меня!

Ярость исказила ее лицо, слезы высохли. Она отступила к самой двери и прижалась к ней спиной, как будто защищала от него целый дом. Губы ее кривились от отвращения, и ему показалось, что, если он сейчас дотронется до нее или попытается обнять, она позовет на помощь.

Во сне Анна увидела, что ослепла. Сначала ее повели к врачу, и врач, руки которого на ощупь напомнили ей руки Черутти, пробовал то одни, то другие очки и чем-то кислым промывал ей глаза. В темноте слышались голоса. Слов было не различить. Проснувшись, она вскочила и нащупала на стене выключатель. Комната осветилась. Дождь барабанил в стекло. Прямо перед ее глазами было пустое кресло, то самое, на котором сидел ее муж, когда они вернулись после кремлевского праздника и он пил коньяк из стакана.

Мысли разбегались, но нужно было поймать каждую, даже самую маленькую, которая пыталась ускользнуть от нее, потому что каждая, даже самая маленькая, имела значение.

Она изменила своему мужу, потому что не любила его. Но это неправда. Она вдруг ясно увидела, как они с мужем поднимаются в горку, ведущую к даче, – солнце слепит в лицо, – и муж что-то шепчет ей на ухо. Что он шепнул? Казалось, что, если она сейчас напряжет свою память и вспомнит, что именно он прошептал ей тогда, все сразу изменится и прояснится. Но солнце исчезло, и она почувствовала, что это все та же дорога – от ветра щебечут хрустальные ветви, везде лежит снег, – и рядом идет Позолини.

Она снова легла и закуталась в одеяло. Ей вдруг стало холодно. Нужно было встать и закрыть форточку. Потом она вспомнила, что не выпила лекарство, которое дал ей доктор Черутти, встала, закрыла форточку, достала из сумки лекарство и проглотила розовую красивую таблетку, запив ей глотком воды из графина. И снова легла, но тут же вскочила опять: Микель перевел ей не все! Доктор Черутти сказал ему что-то еще, а это и было тогда самым главным. Какое-то слово, от которого Микель сильно покраснел. Какое? Она обхватила голову руками, и вдруг это слово всплыло, как всплывает огромная рыба из синего моря. Микель подарил ей словарь. Опять она вскочила и начала лихорадочно перебирать ноты на полке: словарь этот должен быть там.

– Gravidanza, – прочитала она. – Беременность.

Тою же ночью в квартире второго секретаря итальянского посольства Микеля Позолини раздался звонок.

– Mi chiamano di nuovo a Mosca[6], – сказал в трубку голос посла. – Questo ti interessa[7].

– Меня?

– Mikel, sai cosa sto parlando[8].

– Che cosa devo fare?[9]

– Immediatamente tornare a casa[10].

– No, non posso[11].

– Per salvare la sua donna?[12]

Посол замолчал, и Позолини услышал его громкое дыхание.

– Non essere un idiota, Mikel, sto cercando di aiutarti[13].

Константин Андреич и Елена Александровна ждали, что она приедет на дачу хотя бы на один день: у всех выходные. Но она не приехала ни первого, ни второго.

Третьего они перестали ждать и решили, что вечером сами поедут в город. Сели на террасе выпить чаю – кусок не лез в горло, – и тут она вдруг появилась. Худая, глаза провалились. Елена Александровна открыла рот, чтобы воскликнуть, начать расспрашивать, но поймала взгляд мужа и промолчала. Пошли в дом. Анна сняла туфли и легла на старинной кушетке, закругленной, с низкими ножками и густой длинной бахромой над ними. Кушетку эту, которая прежде стояла в их московской квартире, звали «такса», и на ней до самого замужества своего спала Муся.

Отец и мать стояли рядом и ждали, что она скажет. Она вдруг увидела, что у матери такое выражение, которое бывало, когда у Анны в детстве от высокой температуры начиналась рвота и мама с рабской преданностью и жалостью в глазах бежала в кухню за тазиком.

– Это еще не точно, – сказала Анна, – но я, кажется, беременна.

У них вытянулись и помертвели лица.

– Gravidanza, – жалобно добавила она.

Родители молчали. Она никогда не видела их такими.

– У меня есть человек, которого я очень люблю. Сегодня я ждала его весь день, а он не пришел. Я боюсь, что с ним что-то случилось. Потому что он иностранец, и за нами следили. Я это поняла только вчера. И вчера доктор из посольства предположил, что я, наверное, беременна. – Она не стала упоминать ни про свой обморок, ни про то, что доктор Черутти сказал о ее сердце. – Сегодня был утром один очень странный звонок. Я думаю, что это звонил он, и он хотел попрощаться. Сергей возвращается через неделю. Ну, вот. Это все.

Мать беспомощно опустилась на стул и заплакала. Отец стоял неподвижно.

– Да как же ты так? – прошептала Елена Александровна.

– Молчи сейчас, Леля, – приказал Константин Андреевич.

– Молчу! Я молчу! – вытирая слезы, закивала она. – Я буду молчать!

– Ты сегодня же, – заговорил наконец отец, и Анна испугалась, увидев, как он весь дрожит. – Ты сегодня же, не заходя домой, поедешь с мамой в Тамбов. Мама устроит тебя у дяди Саши и тут же вернется. А ты останешься там, в Тамбове, и об этом никто не будет знать. Никто, кроме Муси, потому что одной Мусе я доверяю как себе самому.

– Зачем мне в Тамбов?

– В Тамбове у тебя живет родной дядя, который тебя не бросит и будет во всем помогать. А нам сейчас важно одно: чтобы тебя не было в Москве. И если придут на квартиру, тебя там не будет.

Мать обняла ее изо всех сил.

– Ты слушайся папу! И так уже наворотила!

– Простите меня... – прошептала она.

– Сейчас разговор не о нас! – не переставая дрожать и, видимо, сердясь на себя, что он не может скрыть этого, оборвал ее отец. – Тебя сейчас надо спасать. А кто он, твой... этот... ну, как его? Друг?

– Он итальянец, второй секретарь в посольстве.

Отец развел руками.

– Ну, вот. Итальянец. Сначала чекист, а теперь итальянец.

Елена Александровна сверкнула глазами сквозь слезы:

– Послушай, что ты говоришь!

– Нет, мама, он прав. Я сама виновата.