В плену у орбиты - Мартин Кейдин

Руки ее безвольно опустились.

— Я сказала, что думала. Я…

Голос ее затих.

— Неужели это так потрясло тебя, Энн?

Она молча кивнула.

— Но… но ты же должна была знать, что такие вещи случаются! Не часто, но время от времени случаются…

Она грустно покачала головой.

— И с тобой случится то же, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты… ты должен решить… теперь же, Ричард.

— Энн, пожалуйста…

— Ты должен решить!

Гримаса страдания, искажавшая ее лицо, как в зеркале отразилась на его лице. Ни он, ни она не слышали приглушенных рыданий Памелы Дагерти.

Пруэтт медленно перевел дух. С заметным усилием он заставил себя сказать:

— Я люблю тебя, Энн. Ты… ты знаешь…

— Прошу тебя! Решай теперь же!

Выражение сострадания в его взгляде мгновенно погасло, и Энн Фаулер вдруг стало страшно.

— Хорошо, Энн. Ты с самого начала знала, что я тебе отвечу. — Он на мгновение запнулся. — Тебе никогда больше не придется просить меня об этом.

Он повернулся и вышел из дома.

С тех пор Пруэтт ни разу не видел Энн.

В ту ночь, дома, в нескольких минутах ходьбы от нее, он не мог, не в силах был уснуть.

Часа в три ночи он вдруг сбросил одеяло и быстро оделся.

Он говорил по телефону с авиабазой и просил приготовить к взлету свой истребитель, как вдруг заметил отца, стоявшего в холле. Он медленно положил трубку.

— Это невыносимо, папа, — сказал он просто. — Она совсем рядом…

Отец кивнул.

— Я вылетаю сейчас же. — Он схватил саквояж и повернулся лицом к двери. — Ты объяснишь маме?

— Конечно.

Они обменялись рукопожатием.

— Храни тебя бог, — прошептал отец, а затем вдруг подался вперед и поцеловал сына в щеку. Он не делал этого с тех пор, как мальчику исполнилось девять лет.

На рассвете Пруэтт заходил на посадку над авиабазой Патрик. В тридцати километрах к северу, на Четырнадцатой стартовой площадке, его ждал серебристый гигант.

ГЛАВА X

Пруэтт вышел из автобуса и ступил в совершенно иной мир.

Он поднял голову и был потрясен величием картины, простиравшейся перед ним вширь и ввысь. Это был мир слепяще ярких бело-голубых огней, басовитого рокота и воя работающих механизмов. Он услышал шарканье сотен ног по бетону и металлу, напоминавшее шуршание бумаги, прислушался к ночному ветерку. И тут откуда-то из-за пылающих дуговых ламп, с ярко освещенных площадок и из голубых теней, с металлической громады, уходящей своей вершиной в темноту раннего утра, до него донеслись аплодисменты. Гром аплодисментов нарастал, послышались приветственные возгласы. Рукоплескания… Это ребята из пусковой команды бурно выражали ему свое одобрение и дружеские чувства.

Он готовился произнести речь, но горло так сдавило, что он не мог вымолвить ни слова. И он даже был доволен этим, Так как боялся, что будет говорить нескладно, не так, как надо, ответит на стихийно возникшую и потрясшую его овацию этих людей. Он оглядел их всех, и они поняли, что его взгляд обращен к ним, что в этом море лиц он увидел людей, на попечении которых находился гигант, заключенный сейчас в решетчатые недра стальной горы за их спинами. Эти люди отдавали себя без остатка, работали день и ночь, чтобы подготовить к полету башнеподобный «Атлас» и капсулу, ожидающую Пруэтта высоко-высоко над землей.

Он был не в состоянии говорить что-либо, но все же мог хоть как-то ответить на их приветствия. Он постоял несколько мгновений, запечатлевая в памяти развернувшуюся перед ним картину, и начал махать им рукой.

Это был свободный, непринужденный и дружеский жест. Левая рука у него была занята — он держал портативный кондиционер, нагнетавший в скафандр охлажденный воздух. Почти непроизвольно, бессознательно, его, правая рука в герметической перчатке, поднятая в приветственном взмахе, опустилась к гермошлему: он отдал людям честь!

После этого Пруэтт быстрым шагом прошел последние десять метров, отделявшие его от решетчатой кабины лифта. Справа от него шел доктор Майклз, слева — Ганс Бюттнер, инженер по скафандру. Звякнули защелки, натужно застонали моторы, и кабина начала свой путь туда, где высоко над мысом Кеннеди его ждала капсула.

Поднимаясь на высоту двенадцатиэтажного дома, он подумал вскользь, как точно, как размеренно, по часам и минутам, выполнили свою работу люди, оставшиеся внизу. Весь их труд был нацелен на эти предрассветные часы двадцать первого июля; и сейчас весь гигантский, сложный и разветвленный механизм, который готовят пламенный бросок ввысь, приведен в действие. Эти люди, стоящие на стартовой площадке, напоминали также и о других. Ведь полет обеспечивали более десяти тысяч человек — здесь, на мысе Кеннеди, на станциях слежения, на кораблях, в самолетах, на средствах спасения, за пультами электронно-вычислительных машин — целая армия, разбросанная по экваториальному поясу земного шара, армия, великолепно слаженная, в своем единстве, благодаря которому стал возможным этот полет.

В лифте с ним никто не заговаривал. В эти минуты спутники космонавта избегали разговоров, не вызываемых абсолютной необходимостью. Они понимали, что эти незабываемые мгновения принадлежат ему одному, и он был признателен им за чуткость. Его мысли бежали стремительно быстро, и внутренним взором он мог охватить все происходящее сейчас во многих точках земного шара, а затем сосредоточить все внимание, всю волю, все помыслы здесь — в этом месте и на этом моменте, центром которых был он сам.

Одетый с головы до пят во все белое, Джим Дагерти встретил его на площадке при выходе из лифта. Пруэтт пожал руки инженерам фирмы «Макдоннелл», которые многие месяцы буквально жили в его космическом корабле. Стоя перед этим творением рук человеческих, которому предстояло унести его за пределы родной планеты, он пристально разглядывал искусно выведенное на обшивке капсулы название — «Меркурий-7»…

Это имя выбрал он сам без колебаний и раздумий, когда его спросили, как «окрестить» корабль. До его полета в космосе уже побывали шесть кораблей этой же серии: «Френдшип», «Либерти Белл», «Фридом», «Аврора», «Сигма» и «Фейт». Теперь в космос отправляется последний корабль по программе «Меркурий». Для ее осуществления были отобраны семь пилотов. Название «Меркурий-7» вполне отвечало месту этой капсулы в программе. Кроме того, первая группа космонавтов состояла из семи человек. Пруэтт считал, что название «Меркурий-7» должно звучать как салют в их честь, как признание заслуг всех тех, кто участвовал в осуществлении этой длительной программы, как апофеоз, знаменующий ее завершение.