Золотой плен - Патриция Кемден

– Вы что, не в своем уме?

Он пожирал ее глазами с головы до ног, и Катье стало не по себе, как будто что-то у нее не в порядке с одеждой. Она невольно опустила глаза вниз, но охапка в руках мешала ей видеть.

Она брезгливо поморщилась, вошла внутрь, вывалила все на пол. Затем порылась в мешке, нащупала хлебну корку и вновь появилась в дверном проеме.

– Вот вам, англичанин, сами размачивайте свою корку! – с вызовом крикнула она и запустила в него хлебом.

Он увернулся, и корка с треском врезалась в дерево. Торн в два прыжка подскочил к ней, одной рукой схватил за плечо, другой за волосы и приблизил к ней разгоряченное лицо.

– На этом поле, фламандка, командую я! – прорычал он и придавил ее к косяку.

Деревянный угол впивался ей в спину, но она его даже не замечала. Все ощущения сосредоточились на близости сильного мужского тела.

– От вас пахнет порохом, полковник. Глаза его опасно сверкнули.

– Я разрядил пистолеты. Не хватало, чтоб вы лишились чувств, пытаясь застрелить какого-нибудь бродягу. – Он отступил на шаг; под каблуком хрустнула ветка. Усталости после целого дня пути как не бывало. – Падать без чувств в присутствии разбойников неблагоразумно.

– Негодяй! – Катье мотнула головой, не чувствуя боли от рвущихся волос, что зацепились за шершавый косяк.

Она приподняла юбки и вошла в холодный, пропахший плесенью сарай. Пистолет в чехле все еще свисал с шеи и волочился по обсыпанным мукой половицам. Она отшвырнула его.

– Вы – негодяй! Оттого-то, наверно, я и не падала без чувств в вашем присутствии.

– Все впереди, – откликнулся он от двери.

Катье подняла накидку, собираясь вытряхнуть, но тут до нее дошел смысл его слов. Она круто обернулась к нему, прижимая к груди накидку и стараясь унять внутреннюю дрожь.

Торн взялся обеими руками за притолоку, точно Самсон, подпирающий своды храма. Они смотрели друг на друга; молчание все больше затягивалось. Потом он пошатнулся, ударил кулаками в дверную раму.

– Пойду раздобуду что-нибудь поесть, – глухо проронил он и скрылся.

Катье сжимала и разжимала вцепившиеся в накидку пальцы. Таящееся в его словах обещание туманило ей мозг. Она уже смирилась с путешествием в одном седле, но теперь он посулил новое путешествие, которое Филипп только начал и которое завлечет ее дальше, чем когда-либо.

– Нет, – прошептала она во мрак мельницы. – Ничего не впереди. И никогда этого не будет. – Она отпихнула ногой пучок соломы, притопнула каблуком. – У меня один путь – к спасению сына. А сердце мое останется... – голос изменил ей, она еще сильнее скомкала шерстяную ткань, – останется на месте.

Пока Торн отсутствовал, она как следует вымылась, словно в надежде соскрести тревогу и смятение с души. Прибираясь в помещении, наступила на трухлявую половицу и тут же испуганно отпрянула.

На землю уже спустилась ночь, когда Катье сквозь шум водопада расслышала посторонний звук и оглянулась. Бекет стоял в проеме черной тенью на фоне луны, едва появившейся над холмами.

В глазах необычная настороженность. Он положил перед ней хорошо ощипанного тетерева, снял мундир, расстегнул камзол и, опустившись на колени, начал разводить в очаге огонь. Его пальцы слегка коснулись пола, откуда она тщательно смела плевелы и муку.

– А вы неплохо потрудились, владелица замка.

Он улыбнулся, а может, это ей почудилось в темноте.

Немного спустя Катье уже глядела на огонь, уткнувшись подбородком в колени, а от запаха жарящейся дичи сосало под ложечкой.

– Так бы и съела его целиком, – выдохнула она, пожирая глазами тушку, насаженную на самодельный вертел. Потом чуть наклонилась и потянула носом. – После сыра и черствого хлеба всякая пища покажется райской.

Торн примостился возле каменного углубления перед очагом и поддерживал огонь; на лице его плясали оранжевые блики.

– Вы нетерпеливы! – (Теперь он уж точно улыбнулся.)– Владелицы замка так себя не ведут.

– Ведут, если умирают с голоду.

Он потянулся, подвинул к себе мешок, вытащил нечто похожее на белесый камень и подкатил к ней по полу.

– Вот, подкрепитесь немного. – Он усмехнулся уголками губ.

Катье со смехом подняла кусок говядины и взвесила его на ладони.

– Ее нарочно обрезали в форме булыжника?

– Она и на вкус как булыжник. – Торн отобрал у нее засохшее мясо, его пальцы слегка пощекотали ей ладонь. – Но фуражиры народ запасливый, так как знают, что если вернутся с пустыми руками, то эту пустоту им придется есть. – Он забросил кусок в дальний угол мельницы, и тот, угодив в пролом, шлепнулся в реку.

Она медленно согнула пальцы, пытаясь сохранить на ладони тепло его прикосновения.

Луна сияла высоко в небе. Катье удовлетворенно поглядела на кучу обглоданных костей. Тетерев и впрямь оказался райской пищей – пальчики оближешь. Она снова сидела у огня в своей излюбленной позе – обхватив руками колени. Торн устроился чуть поодаль и тоже смотрел в огонь. Катье силилась прочитать выражение синих глаз, но не сумела.

– Вы давно служите? – Она с опаской покосилась на него: как бы опять чем-нибудь не задеть.

Лицо окаменело, глаза неподвижно уставились в огонь, но голос звучит подчеркнуто спокойно.

– Смотря как считать... Я второй из трех сыновей. К восемнадцатилетию отец купил мне полк. Но я не чувствовал призвания к воинской службе и болтался по Европе, пока война не стала неизбежностью. Лондон, Париж. Потом Вена...

Он пробежался обеими руками по волосам, нетерпеливо сорвал стягивающую их черную ленту. Длинные темные пряди волнами рассыпались по плечам. Наблюдая за ним, Катье вдохнула разогретый воздух, и жар охватил ее нутро.

– Вена, – тихо повторила она. – Лиз говорит, это очень красивый город.

Он бросил на нее взгляд, от которого ей стало неуютно.

– Наверняка ваша сестра чувствовала себя там как дома. В Вене много женщин, подобных ей. – Он сжал кулак. – Очень много.

Шум водопада будто служил завесой от внешнего мира, а внутри Катье почувствовала гнетущую тоску и призналась себе, что это ревность. Много женщин. И кто ее вечно за язык тянет?

– Вы говорили про службу, – шепотом напомнила она. Бекет нахмурился, задумчиво потрогал царапину на виске.

– Вам не исцелить всех ран, владелица замка. Смешно и пытаться.

Его слова задели ее за живое. Какая-то сила подбросила ее с пола.

– Наверно, я смешна, полковник, – проговорила она, судорожно обхватив себя за плечи. – Наверно, я дура, но мне почему-то не все равно, когда человеку больно. Меня так и тянет облегчить эту боль. Наверно, я была дурой, когда подкладывала мужу травы под подушку, чтобы он спал спокойнее. А что толку? Меня же не было с ним рядом в Рамилс! Да, я была дурой, когда полоскала его рубашки в розовой воде, когда топила очаг яблоневым деревом и при нем зажигала только восковые свечи. Я посылала ему в Италию овес для лошадей, а в Баварию молотый перец – там, говорят, мясо несвежее... Но оказалось, мои старания были напрасны, коль скоро не смогли уберечь его от пушечного ядра.