Царская служба (СИ) - Казьмин Михаил Иванович

Тут я и поделился с Лахвостевым своими соображениями насчет того, что за личиной Парамонова скрывается некто, имеющий прямое отношение к городскому купечеству. Семен Андреевич в ответ обрадовал меня рассказом о том, что губные и сами это не хуже нас с ним понимают, а потому уже начали поиски в купеческой среде. Честно сказать, я тут не завидовал ни губным, ни купцам — их взаимная неприязнь, основанная на истовой вере губных в воровскую сущность купцов и столь же стойкой убежденности купцов в том, что губным от них только взятки и нужны, обещала тем и другим немало неприятностей самого разного свойства. Я же, когда мы с чаепитием закончили и готовились уже отойти ко сну, думал о другом.

Явный купеческий след, тянувшийся за фиктивной личностью Парамонова, нашептывал, что в деле могут иметь место и, так сказать, крайние методы конкуренции. Боюсь, придется еще долго и старательно разбираться, кому и на какие суммы перебегали дорожку Пригожев с Аникиным, и какое отношение к купеческим разборкам имел фон Бокт, раз уж и он у нас среди жертв. Тоже, знаете, работа не из приятных и ее будет, мягко говоря, много. Но!

Но против такой постановки вопроса молчаливо возражали три последних жертвы — Ермолаев, Лоор и Буткевич. Уж этих к конкурентным войнам никак не прислонить. Получалось, что три первых жертвы, Пригожев, фон Бокт и Аникин, вполне могли погибнуть в битве за деньги, а три последних, Ермолаев, Лоор и Буткевич — ну вот никак. И это при том, что губные клялись и божились — всех шестерых убил один и тот же душегуб. Ну вот как, как это могло сложиться?!

Как изрядный опыт моей прошлой жизни, так и тот, что успел накопиться в жизни этой, настойчиво говорили, что любая ситуация, какой бы сложной и запутанной она ни была, в основе своей имеет причину, понять и объяснить которую совсем не сложно. Поэтому я точно знал, что как только мы изловим маньяка и выявим причину его действий, то и тут все окажется простым и понятным. Вот только как бы это прояснение приблизить?

Стоп. А кого мы, собственно говоря, ловим? Маньяка, то есть человека с искаженными разумом и душой? Или расчетливого преступника, действующего по хитро продуманному плану для обеспечения своих неведомых нам интересов? Вот это вопросик…

Кое-как уняв волнение, охватившее меня от такого поворота моих размышлений, я попытался посчитать, в чью пользу говорят известные нам по данному делу факты.

Однозначно в пользу маньяка свидетельствовал единый типаж жертв, за исключением, понятно, Буткевича. Но он один, а жертв примерно одинаковой наружности — пять. Одинаковые орудия и способы убийства тоже голосовали за маньяка, тут даже Буткевич в строку приходился. Спонтанность (вслух бы не сказать, тут к таким словечкам еще не привыкли), установленная в случаях с фон Боктом, Ермолаевым и Лоором, и предвидение, которое я опознал в тех же убийствах — еше плюс версии о маньяке. Точнее, два плюса. Итого четыре голоса за маньяка. Минусы к «маньячной» версии — тот же Буткевич (хотя это еще как сказать) и четкое разделение жертв пополам по признаку отношения к купечеству — половина (купцы Пригожев и Аникин, а также чиновник Торговой палаты фон Бокт) такое отношение имела, а половина, включавшая мещан Ермолаева и Лоора вместе с армейским старшиной, а в прошлом губным стражником Буткевичем — нет. То есть маньяк набрал четыре плюса и два минуса, причем один из этих минусов можно было и списать. Неплохой результат, прямо скажем, очень даже неплохой.

Теперь поглядим, что у нас с расчетливым преступником, убивавшем ради своей корысти. Хм… Получалось, что ничего! Точнее, ничего, что можно было бы считать установленным фактом. Выгода от гибели Пригожева, фон Бокта и Аникина? А чья, простите? Бессонова, унаследовавшего деньги Аникина? Так у него железное алиби. Неустановленных лиц? Так надо их для начала установить.

Так что же, мы все-таки ищем маньяка? Да, помнится, приходило мне на ум, что маньяк мог и свою страсть к убийствам удовлетворять, и выгоду от них иметь. Но все же и в этом случае он прежде всего маньяк. А ключи к раскрытию его истинного лица и последующей поимке искать теперь можно аж в двух местах — выяснив, кто такой Парамонов, и найдя, где же и в чем пересекались маньяк и урядник губной стражи Буткевич. Интересно, если направлений поиска вдвое больше становится, вероятность находки от этого повышается или как?

Глава 22. Служебные тонкости

Старший губной пристав Поморцев встретил меня как родного, даже выскочил из-за стола мне навстречу, едва я переступил порог его кабинета.

— Алексей Филиппович! Рад, искренне рад снова вас видеть! Да вы прямо настоящий герой! — это он, я так понял, впечатлился моим «георгием». — Всыпали, стало быть, шведу, как оно положено!

Ну да, всыпали. Мне вот тоже всыпали, но я заострять внимание Поморцева на этом не стал, тем более он и сам, скосив глаза на мою трость и понимающе кивнув, перешел к животрепещущей теме.

— Нам когда Семен Андреевич сообщил, что вы ранены, мы все так переживали! — Хм, вот уж не думаю, что прямо-таки уж и все. Скорее всего, один Поморцев и переживал, со всеми остальными, с кем пересекался в городской губной управе, я не настолько тесно взаимодействовал, чтобы у них остались какие-то яркие обо мне воспоминания. А переживать за какого-то человека только на основе таких воспоминаний и можно. — А сам-то Семен Андреевич каков! Самолично со старшим Бразовским схватился! И ведь одолел же вора, натуральнейшим образом поджарил! И сам тоже пострадал, да… Такая вот она, государева служба-то, не просто так! Но за то и от государя честь да от людей почет! Вы-то теперь к нам снова?

— Я бы, Афанасий Петрович, в Крестовую управу пока что перебрался бы, — обозначить свой интерес я решил сразу. А чего тянуть?

— В Крестовую? — Поморцев перешел на деловой тон. — Говорил Семен Андреевич о таком вашем интересе, говорил, припоминаю. Не поясните подробнее?

— Маньяк Буткевича не просто же так убил, раз засаду на него устроил. Вот и хочу поискать, где и как они могли пересекаться. Наверняка же могли. Найду — легче будет и маньяка искать.

— Это да, — немного подумав, признал Поморцев. — Это вы, Алексей Филиппович, пожалуй, верно подметили. А мы тогда будем купчишек шерстить, глядишь, и там что найдется.

А вот это прямо подарок! Ценный причем подарок и своевременный. Такое разделение направлений поиска меня более чем устраивало. На городское купечество одного меня никак не хватит, а вот бумаги внимательно проглядеть, да поговорить с губными, а если кто найдется, то и со свидетелями — работа мне вполне по силам. Остается, правда, поиск полумифического Парамонова, но это снова к губным. Хотя… В его чисто фиктивной сущности губные уже убедились, так что искать будут не самого «Парамонова», а того, кому такая личина впору придется.

Поморцев озадачил дежурного дьяка приготовлением бумаги, каковая должна была обеспечить мне режим наибольшего благоприятствования в Крестовой губной управе, и пока приказание исполнялось, велел подать в кабинет чаю. За чаем мы немного поговорили о текущем положении. Афанасий Петрович считал, что войну шведы уже проиграли и дело оставалось за тем лишь, чтобы они сей неприятный для себя факт поскорее признали. Тут он выразил надежду, что таковому признанию поспособствует известная приверженность шведов к рациональному мышлению, на что у меня нашлось возражение, которым я и не замедлил поделиться.

— Знаете, Афанасий Петрович, — доверительно сказал я, — шведы, они же немцам близкая родня. А уж немцев я худо-бедно, но знаю, четыре с половиной года среди них прожил, и скажу вам, есть у их рационального мышления одна пренеприятнейшая для их соседей особенность. Если немцы, вполне рационально просчитав все, что им известно, решат, что победа окажется на их стороне, будет очень и очень сложно заставить их признать и принять противное. Шведов в бою я видел, и должен сказать, что наши северные соседи в таком подходе готовы проявить упорство и упрямство едва ли не большие, чем соседи западные. Впрочем, думаю, генерал-полковник Романов найдет, как и чем заставить шведов к тому самому рациональному мышлению поскорее обратиться.