Ложь - Тимоти Финдли

Лоренс тоже останется доволен — еще бы, возможность переключиться на нечто вполне конкретное, определенное, отрешиться от засыпанного льдом загадочного трупа в конюшне, от скользкого Найджела Форестеда, который ведет темную игру и ходит в белом, от неуловимого доктора Чилкотта, который мелькает буквально повсюду.

112. Некоторые границы не нуждаются в кордонах, нарушить их просто немыслимо. Такова граница между «Пайн-пойнт-инном» и «Аврора-сэндс».

Разве не удивительно, что взрослые люди культивируют подобные мифы — легендарные предрассудки, с незапамятных времен разделяющие обитателей двух гостиниц?

Вряд ли удастся перечислить все, что приходит на ум, когда я думаю о том, как мы ненавидим пайн-пойнтских, как возводим напраслину на все стороны их жизни, черним их вкус, их машины и браки, их культурную серость и отсутствие интеллектуальных интересов, их изнеженность, о которой свидетельствует бесконечная вереница тележек с клюшками для гольфа, хотя игровой круг включает всего-то девять лунок. А еще обнесенный стальной оградой бассейн возле океана.

Сегодня вечером мы проникнем на их территорию. Под видом гуляк На деле же лишь затем, чтобы вернуть Лили Портер домой.

113. В холле «АС» восседал на своих местах весь Стоунхендж во главе с Арабеллой, озирая поверх очков в стальной оправе окружающее пространство. На верхней площадке лестницы я помедлила: не забыла ли, как сделать свой выход эффектным, не скатиться по ступенькам? Я прижала руку с сумочкой к бедру, приподняла тяжелую тафтяную юбку. Мне вспомнились многие годы, когда мы с мамой каждый вечер спускались вниз в парадных туалетах. Но так было года до 1955-1956-го, тридцать, а то и больше лет назад.

Это платье я надевала один-единственный раз, прошлой осенью, в тот вечер, когда официально стала членом Академии. Еще до сердечных недомоганий и смерти мамы. Держалась я тогда прямее, по-моему. Держалась прямее, казалась выше ростом, меньше боялась отвисшей груди. Такие платья — строгого покроя — Мег называет радость мазохиста. Сплошь прямые линии, квадратный вырез, бархатная вставка на груди, в самый раз для жемчуга. Ношу я его без пояса, хотя талия у меня есть. Мне нравится его отклик на движения, нравится его обманчивая тяжесть. Нравится прикосновение плотного шелка к ногам. Терпеть не могу ткани, которые как бы и не чувствуешь. Стало быть, платье у меня из тафты, черной, проплетенной нитями цвета зеленых листьев и берлинской лазури. Туфли же из зеленовато-синего атласа. А довершает наряд китайский жакет, затканный серебряными птицами и кобальтовыми драконами.

Памятуя об Арабелле, я еще на верхних ступеньках распахнула жакет. Хотела выгодно продемонстрировать подкладку. Темно-розовую. Выглядит она потрясающе, я знаю. Жаль, я не актриса! Ну да ничего, постараюсь сделать все, что могу — я приподняла подол и спустилась вниз, на свет.

Арабелла увидела меня, и нить в ее пальцах поползла сквозь вышивку чуть медленнее. Иголка блеснула, словно рыбка, выпрыгнувшая из моря крепа на Арабеллиных коленях, — хорошо бы, она прыгнула по собственной воле, прямо ей в глаз.

Я улыбнулась. Но не сделала ни малейшего движения в ее сторону.

Весь Стоунхендж воззрился на меня.

— Несса… Ванесса… есса… — услышала я. Точь-в-точь змеиное гнездо.

С террасы неторопливо вошли Найджел и Мэрианн. Желтые ботинки Найджела были в ярко-зеленых пятнах от травы. Судя по всему, он их еще не заметил. И лучше бы не замечал, пока не окажется на ярком свету, посреди холла, в центре всеобщего внимания. Полный конфуз. И поделом, давно пора. Он приближался ко мне, но до сих пор ни разу не бросил взгляд вниз.

— Вы надели китайский жакет, — изрек Найджел, с бюрократической авторитетностью — очевидное ничем не грозит.

Я промолчала.

— Прелесть, — сказала Мэрианн и тотчас дерзко протянула руку, потрогать. — Настоящий?

Я отступила назад. Лучше сказать — отпрянула. Я отпрянула.

— Куда-то идете, мисс Ван-Хорн? — спросил Найджел.

— Танцевать, — ответила я.

— Прелесть, — повторила Мэрианн. — Мы тоже идем. — Она лучезарно улыбнулась, взяла Найджела под руку и добавила: — А на завтра вы приглашены?

Найджел побелел, лицо стало под цвет костюма.

Приглашена?

114. Петра подобрала длинную зеленую юбку на колени и жала на педали босыми ногами. Я сидела впереди, рядом с ней. Лоренс устроился сзади. Рыжеволосая Маргарет, наблюдая за нашим отъездом из-за сетчатой двери «Росситера», с серьезным видом подняла на прощание руку. Дениз и Хогарт, судя по всему, пребывали в ссылке, совершенно добровольной, — их нигде не было видно. Вечер начинался не слишком удачно.

Петра не только не соизволила поблагодарить меня за няню, но вообще словом об этом не обмолвилась, а Лоренс, прежде чем погрузиться в угрюмое молчание, произнес одну-единственную фразу. И сказал он вот что:

— Остановись возле Уолдо, сигареты надо купить.

Между тем мне вручили пластиковый пакет с туфлями Петры, предупредив, чтобы я их не уронила. Туфли лежали у меня на коленях, словно никому не нужные котята, которых везут топить.

Поездка, при всей ее нервозности, напомнила о том, какую огромную благодарность за то, что живешь на свете, можно испытывать, когда в окна задувает ночной ветер, насыщенный ароматом сосен и океана. Я сидела в завороженном молчании, глядя из-под ресниц на проплывающие мимо леса и болота, на темные силуэты птиц, летящих к гнездам, и яркие промельки неба, отраженного в спокойной серой поверхности узкого залива, справа от дороги.

Пансионат для престарелых «дочерей американской революции» мы оставили по левую руку, серые, аскетические постройки бледными пятнами мелькнули в просветах среди кленов и берез. Я невольно улыбнулась. Потом мы проехали мимо моего любимого заведения — хиллиардовской теплицы и питомника — с ящиками красной герани и мешками сфагнума во дворе, с небрежно свернутыми шлангами и пыльными штабелями фальшивых греческих урн, вязанками бамбуковых грабель и лопат, которые так и просятся в руки.

Потом мы очутились возле Уолдо.

Пансионат и теплица расположены на морской стороне дороги. «Уолдо» же — на противоположной, ярдах в десяти от границы между общественным сектором Мыса и частным Ларсоновским анклавом. В дальнем конце владений Уолдо, на маленькой песчаной автостоянке, высится первый из знаков, предупреждающий нарушителей: ЛАРСОНОВСКИЙ МЫС ОХРАНЯЕТСЯ ЧАСТНОЙ ПОЛИЦИЕЙ.

Петра остановила «бьюик» перед магазином, но мотор не заглушила. Лоренс выкарабкался наружу, демонстративно, с размаху, хлопнув дверцей. Двор освещали витрины этого заведения, которое хозяин, означенный Уолдо, нарек «Всякая всячина и пиво»; в витринах красовались коппертоновские лосьоны для загара, горки оранжевых теннисных мячей, пирамиды банок с кемпбелловским консервированным супом. Над дверью тучей толклись мелкие серые мотыльки, спешили свести счеты с жизнью у горящей красным огнем рекламы бутылочного пива «Миллер». Глядя на мотыльков, я вдруг подумала, как печальна их участь. Останки спаленных телец тонкой пылью устилали ступеньки. Я закрыла глаза, вдохнула запахи моторного масла и бензина, долетавшие от автостоянки, позволила им смешаться с запахом соленых болот, деревьев, проселочных дорог — квинтэссенцией летнего Мэна. Сквозь рокот работающего мотора мне слышались голоса козодоев, древесных лягушек и жаб, нервный стрекот сверчков. Вечерние сумерки, где угодно, в любом месте, — но, если добавить сюда крики тропических птиц, можно мысленно перенестись на Яву. Так и случилось со мной.

Я взглянула на Петру — давай поговорим, нельзя же все время молчать! Однако она сидела с обычной хмурой миной — рот упрямо сжат, взгляд безучастный, на лице написан полный отказ вступать в какой бы то ни было контакт. Я стала смотреть на витрины.

Там обнаружилось объявление, которого я раньше не видела.

Неровные, торопливо составленные строчки, буквы небрежные, самоклейки из алфавитных наборов, какие всегда можно найти в журнальных редакциях, где их используют для макетов. Здесь, в витрине Уолдо, отсутствие редакторов тотчас бросалось в глаза. Буквы прыгали, совершенно не держали строй, а в трех местах закрались орфографические ошибки. И сам текст производил странное впечатление — этакая смесь льстивой просьбы и приказа:

ПОСЕТИТЕЛИ ЛАРСОНОВСКОГО МЫСА!

ВСЕМ, КТО ЖЕЛАЕТ ОСМОТРЕТЬ

МУЗЗЕЙ ХАРПЕРА,

НАДЛЕЖИТ ВЕРНУТЬСЯ ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ,

ТАК КАК ЗДАНИЕ, ГДЕ РАЗМЕЩЕНА СТУДИЯ

ТЕОДОРА ХАРПЕРА[34], ДО СУББОТЫ 3-ГО АВГУСТА

ЗАКРЫТО НА РИМОНТ.

ПРИНОСИМ ИЗВЕНЕНИЯ ЗА НЕУДОБСТВА

С какой стати, подумала я, шефу полиции подписывать такое объявление? Подписи директора музея было бы вполне достаточно. С другой стороны, я имела счастье лицезреть этого начальника в деле, на пляже, и охотно верю, что все происходящее на Ларсоновском Мысу совершается под его неусыпным надзором. Судя по стилю и манерам, этот У-м Биллингс здорово смахивает на этакого мини-диктатора. И Мыс, несомненно, его личный Гаити.