И отрет Бог всякую слезу - Николай Петрович Гаврилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы че? — недоуменно спросил один из слесарей, приподнимаясь с железного табурета, но Игорек сказал ему, — «пикнешь, воткну в глаз отвертку», и слесарь сразу замер, не окончив движения. Для беглецов сейчас уже не существовало ни своих, ни немцев, — были только они, и остальной мир.
Пока слесаря следили за ними в полном ошеломлении, они занимались каждый своим делом. Игорек бросился к броневику, Саша доставал из тайников патроны. В голове по-прежнему отстукивал секунды невидимый метроном. Диски для пулемета лежали тут же, в железном ящике, вместе с разными деталями. Их нужно было набить патронами, пока Игорек запускал двигатель. Дрожащие пальцы не слушались, патроны не защелкивались, падали на пол.
— А ты что стоишь? — прикрикнул Андрей на полицая. — Давай в казарму за винтовкой. Может, еще что получится прихватить. Давай, давай, шевелись….
— Страшно… — полицай облизал языком пересохшие губы и повторил, точно его не слышали. — Страшно. А вдруг меня уже ищут. Хрен с ней, с винтовкой….
— Давай, давай, — еще не остывший после своего первого убийства Андрей был страшен. Лицо искажено, губы дергались. К мокрому лбу прилип клок волос.
— У тебя семь минут. Успеешь. Не суетись. Без винтовки нам даже застрелиться нечем будет, если заглохнем…. Или останешься здесь, — звенящим голосом добавил он.
И бывший старшина пошел. Стараясь идти спокойным шагом, он пересек заснеженный двор, вышел из рабочего сектора и, чувствуя в сердце пустоту как перед прыжком, пошел по проходу между колючей проволокой. Чтобы попасть в казарму, ему было нужно пересечь плац. «Спокойно, спокойно», — шептал он себе как заведенный, хотя никакого спокойствия и в помине не было; во рту пересохло, ноги шли как чужие. Спина сжималась в ожидании крика, — «эй ты, а ну-ка стой, тебя Мирченко ищет», а в голове крутилась мысль, что его обманули как пацана, что вот сейчас, в эту самую минуту, позади взревет двигатель, броневик, набирая скорость, помчится к западным воротам, а он останется здесь, отвечать за всех. Даже представилось, как в подбородок с размаху входит стальной крюк.
Но все обошлось. Никто его не остановил. В казарме на него смотрели обычными взглядами. Мокрый от пота как мышь, он зашел в открытую оружейку, повесил винтовку на плечо, и через несколько минут подошел обратно к гаражу. Тяжесть винтовки давала некое облегчение, оружие дарило ощущение власти хотя бы над своей жизнью.
Бывший старшина вернулся в гараж, когда Игорек пытался завести двигатель.
Вначале что-то оглушительно стрельнуло, затем мотор на секунду заработал, захлебнулся, и смолк, наполнив помещение едким дымом. Не ожидая дальнейшего, все полезли вовнутрь. Саша с дисками уселся в кресло стрелка в кормовой башне. Игорек остался у руля, полицай и Андрей протиснулись где-то между ними. Было очень тесно, винтовка полицая упиралась Андрею в спину, а голова уперлась в какой-то выступ. В следующий момент пускач снова загудел, и двигатель, ахнув, вдруг затарахтел как трактор. Вся тесная, простывшая кабина наполнилась грохотом.
— Пусть хоть пару минут прогреется, — сквозь шум мотора крикнул Игорек.
Саша пропустил момент выезда из гаража. Он возился с дисками. Один пристраивая к пулемету, второй старался держать на коленях, но от тряски он постоянно норовил соскользнуть вниз. Бронезаслонки не успели поставить, смотровые щели оставались открытыми, и в них было видно, как стена гаража медленно поехала назад.
— Все! — сквозь грохот и тряску крикнул Андрей.
И это было действительно все. Побег начался.
Пусть не так, как они планировали, пусть скомканным, торопливым, без ощущения важности этой минуты, пусть даже без майора Зотова, который сейчас, наверное, плевался кровью в комнате для допросов. И Зотов должен был их услышать, а услышав, порадоваться, потому что все было не зря.
Назад им теперь пути не было.
Придавливая своей тяжестью свежий снег, броневик медленно проехал по двору. Затем зеленая бронемашина с черными пятнами свежей сварки пошла по лагерю. Пленные возле бараков, оборачиваясь на шум, с удивлением смотрели на проезжающую мимо бронированную черепаху. Никому и в голову не приходило, что в кабине беглецы. Торчащий ствол пулемета целился на ближайшую вышку. Часовые на вышках тоже видели двигающийся броневик, но это было уже не важно. Уже ничего не было важно.
На одном из поворотов бронемашина зацепилась передней частью за проволоку на угловом ряду ограждений; проволока, разматываясь, какое-то время тянулась за ней, потом порвалась.
К западным воротам вела прямая «улица» Новый путь, по которой из лагеря каждый день вывозили телеги с мертвыми. До ворот оставалось метров пятьсот. Дальше свобода, хотя там тоже немцы, но об этом сейчас не думалось. От разогревшегося двигателя шел жар. В кабине все тряслось. В углублении запасного люка под днищем плавало черное масло, покрытое от тряски мелкой рябью. В смотровые щели было видно, как к воротам уже бегут какие-то люди.
Немцы спохватились. Над лагерем протяжно завыла сирена.
— Господи, только не заглохнуть, — шептал наверху в тесной башне Саша.
— Давай, — широко оскалив рот, перекрикивая шум мотора, крикнул Андрей.
И броневик, окутанный снегом, на последней передаче помчался к закрытым воротам.
В этот же день, ближе к вечеру Алла, как и обещала, шла к лагерю. Снег почти перестал, в воздухе кружились последние мелкие снежинки. Спотыкаясь, она шла по протоптанной тропинке в легких туфлях на каблуке. Одна рука пряталась под муфтой из старого порыжевшего меха, другая держала сумку с солдатскими консервами и двумя самыми настоящими плитками шоколада. Им в лагере сладкое было просто необходимо. В кармане пальто лежали приготовленные дойч марки для полицая.
На подходе к лагерю она почувствовала какую-то царящую здесь суету. Мимо нее по снежной дороге по направлению к Ждановичам проехало сразу три военных грузовика. В грузовиках под крытым брезентом сидели немецкие солдаты, в глаза бросались каски и винтовки. Чем ближе она подходила к лагерю, тем меньше оставалось сомнений, что там что-то произошло. Несмотря на то, что сумерки еще не наступили, на вышках горели все прожекторы. Огромный, раскинувшийся на несколько километров лагерь выглядел непривычно тревожно. Где-то в его центре по рупору звучала отрывистая немецкая речь. Там где обычно стояли пленные, сейчас никого не было. Гражданские тоже куда-то подевались, лишь на заброшенной автобусной остановке курил какой-то мужчина.
Чернявого полицая звали Виталиком, сейчас должна была быть его смена, но по запретке, с другой стороны забора, прохаживался совершенно другой человек. Белая повязка, винтовка,
