Бархатные коготки - Сара Уотерс

Как же изменилось с тех пор мое ощущение этого мира! Я узнала, что лондонская жизнь еще необычней и разнообразней, чем мне казалось прежде, но не все ее гигантское разнообразие открыто взгляду случайного наблюдателя; что не все составляющие части города сочленяются с другими гладко и благополучно, что они задевают, толкают и теснят друг друга; что иные из страха держатся в тени и показываются только тем, кто заведомо их не обидит. И вот, без моего ведома и согласия, меня приметил один из этих таящихся и признал за своего.

Я посмотрела на снующую по сторонам толпу. Тут было три или четыре, а может, пять сотен людей. Сколько из них подобных тому джентльмену, которого я только что ласкала? Задумавшись об этом, я перехватила один, потом другой направленный на меня взгляд.

Быть может, с тех пор как я вернулась в мир юношей, таких взглядов было брошено множество, просто я их не замечала или не понимала, что они означают. Теперь же я, напротив, очень хорошо их поняла… и меня вновь бросило в дрожь, одновременно от удовольствия и от злорадства. Вначале я надела брюки, чтобы избежать мужских взглядов, но теперь, под взглядами этих мужчин, решивших, что я на них похожа, что я такая… я не досадовала, нет, я в некотором роде чувствовала себя отомщенной.

Неделю или две я продолжала бродить, наблюдать и изучать признаки и повадки мира, куда я ненароком попала. Бродить и наблюдать — вот на чем был этот мир сосредоточен; бродишь и показываешь себя, наблюдаешь, пока не встретишь лицо или фигуру, на которых остановится взгляд; тогда кивок, подмигиванье, поворот головы, демонстративный шаг в сторону закоулка или меблированных комнат… Вначале, как было сказано, я не участвовала в этом обмене знаками, но просто их подмечала и ловила на себе бесчисленные пытливые взгляды… иногда ради шутки на них отвечала, но в большинстве случаев с беззаботным видом отводила глаза в сторону. Однако в один прекрасный день мне снова встретился джентльмен, отдаленно похожий на Уолтера. Все, что ему было нужно, — это чтобы я его гладила и шептала в ухо непристойные нежности — требования вполне умеренные. Если я немного поколебалась, он этого не заметил. Я назвала свои условия — тот же соверен — и отвела джентльмена в тот же закоулок, где обслужила его предшественника. Его член показался мне довольно маленьким, но, как в прошлый раз, я похвалила его вид и размеры.

— Ты красивый мальчик, — шепнул мне потом клиент.

Монета перекочевала в мою руку незамедлительно.

И вот, с той же судьбоносной легкостью, какой было отмечено начало моей карьеры в мюзик-холле, я довела до совершенства свой новый образ и сделалась продажным мужчиной.

Глава 9

Неожиданный, казалось бы, поворот: сначала певица, изображающая петиметра, а затем проститутка мужского пола. Но, собственно, мир артистический и мир голубой любви, где я начала подвизаться, не так уж меж собой различны. Родная страна обоих — Лондон, столица — Уэст-Энд. Оба представляют собой чудное смешение волшебства и необходимости, блеска и пота. В обоих имеются свои типы: инженю и гранд-дамы, восходящие и заходящие звезды, главные имена на афишах и рабочие лошадки…

Все это я медленно, но неуклонно познавала в первые недели моего ученичества, точно так же как изучала рядом с Китти ремесло певицы. К счастью, я встретила друга и советчика в лице юноши, с которым разговорилась как-то поздним вечером, когда мы оба спрятались от внезапного ливня в дверях дома на краю Сохо-сквер. Он принадлежал к женственному типу, из тех, кого кличут марианнами, и, как у них принято, присвоил себе женское имя — Элис.

— Так зовут мою сестру, — сказала я, когда это услышала, и он улыбнулся.

Его сестру, сказал он, тоже звали Элис, только ее нет в живых. Я поведала, что не имею понятия, жива ли моя сестра, и не особенно об этом забочусь; его это не удивило.

Согласно моим прикидкам, Элис был мне ровесником. Он был хорош собой, как настоящая девушка — мало кто из них (себя я не исключаю) мог сравниться с ним красотой, ибо у него были блестящие черные волосы, сердцевидное личико и темные ресницы, необычайно длинные и густые. Он торгует собой, сказал мой новый знакомый, с двенадцати лет; другой жизни не знает и по сю пору, потому что эта вполне по нему.

— Во всяком случае это лучше, — сказал он, — чем работать в конторе или лавке. Если бы пришлось день-деньской просиживать в одной и той же тесной комнатушке, на одном и том же узком стуле и любоваться одними и теми же скучными рожами, я б как пить дать сошел с ума!

В ответ на его расспросы я рассказала, что приехала в Лондон из Кента, что со мной плохо обошлись и теперь мне приходится добывать себе пропитание на улице. Все это по-своему соответствовало истине. Наверное, Элис меня пожалел или его расположило ко мне совпадение имен наших сестер — так или иначе, он взялся за мной понемногу присматривать и помогать мне советами и предостережениями. Мы встречались иногда у кофейных палаток на Лестер-сквер и понемногу хвалились успехами или, наоборот, жаловались на жизнь. Пока шла беседа, Элис так и стрелял глазами по сторонам, выискивая новых или старых клиентов, а также любовников и приятелей.

— Полли Шоу, — пояснял он, склоняя голову, когда мимо нас с улыбкой проскальзывал очередной худощавый юнец. — Она чудо, как есть чудо, но только не слушай никогда, если она попросит у тебя в долг. — Или не столь благожелательно: — Что я вижу! Кто-кто, а эта девка всегда всплывет! — И другой юноша, подкативший в экипаже, исчезал в «Альгамбре» под руку с джентльменом в подбитом алым шелком цилиндре.

В конце концов, разумеется, его блуждающий взгляд останавливался и застывал, и он, кивнув или мигнув, поспешно опускал на столик чашку с кофе.

— Оп! — говорил он. — Вот тебе и контролер, что желает прокомпостировать Милашке Элис билетик. Adieu, cherie.[5] Целую стократно твои чудные глазки!

Тронув губы кончиками пальцев, он легонько касался ими моего рукава; далее я видела, как он осторожно пробирался через запруженную народом площадь к парню, который сделал призывный жест.

Раньше, когда Элис спросил, как меня зовут, я ответила: Китти.

Именно Милашка Элис познакомил меня с различными разновидностями продажных мужчин и объяснил, у кого какие одежда, повадки и уменья. Главенствующими среди них являлись, конечно, марианны, то есть мальчики вроде него самого, которых можно было в любое время дня и ночи видеть прогуливающимися по Хеймаркету; губы у них были накрашены, шея и грудь напудрены, узкие брюки облегали ногу тесно, как балетное трико. Клиентов они водили в меблированные комнаты и в гостиницы; целью устремлений было произвести впечатление на какого-нибудь молодого джентльмена — возможно, лорда — и в качестве его любовника получить содержание и квартиру. Вы не поверите, но не так уж редко эти мечты сбывались.

Существовали опять же юноши не столь приметной внешности, клерки или продавцы из лавок; марианн они презирали и путались с джентльменами не из интереса, а за деньги (так, во всяком случае, они утверждали); у иных, подозреваю, имелись даже жены и любовницы. Аристократией и ведущими представителями этого профессионального разряда были гвардейцы: как раз за гвардейца меня и можно было принять в алой униформе, которую я, конечно, надела без задней мысли, ничего не зная об их репутации. Эта разновидность, как меня уверили, обслуживала клиентов исключительно руками или ртом. В редких случаях, из особой симпатии, они могли позволить джентльмену большее, но интимных ласк и поцелуев не принимали ни от кого. Помешались на своей гордости — говорил о них Милашка Элис.

Я, как представитель профессии, являла собой странное смешение типов. Будучи не очень мужественной, я не привлекала к себе джентльменов, любящих грубую руку у себя в ширинке или шлепки в темных уголках, но я не могла и подражать тем лилейно-белым юнцам, каких любят и вовсю употребляют работяги. Опять же я была разборчива. По улицам вокруг Лестер-сквер слонялось немало мужчин со странными запросами, однако не все они принадлежали к интересовавшему меня разряду. Честно говоря, большинство мужчин, пользующихся услугами юнцов-проституток, делают это походя, так же как заглядывают в пивную по пути домой с рынка: удовольствие — отрыжка — и вспоминать не о чем. Но есть и другие — я научилась распознавать их издалека; как правило, это джентльмены, то ли с капризами, то ли грустные, то ли сентиментальные; от такого можно было ожидать поцелуя (как от парня из Берлингтонского пассажа), слов благодарности или даже слез.

Когда они это делали — когда напрягались, и ловили воздух, и где-нибудь в переулке, во дворике или в кабинке общественной уборной, под журчание воды, нашептывали мне свои желания, я отворачивала лицо, пряча улыбку. Если они походили на Уолтера, тем лучше. Если нет — что ж, все они были мужчины и (что бы они сами о себе ни думали) с расстегнутой ширинкой ничем не отличались друг от друга.