Вызов принят. Остросюжетная жизнь работника скорой помощи - Дэн Фарнворт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы с напарником Полом находимся всего в нескольких километрах от нужного дома, поэтому, включив проблесковый маячок и сирену, приезжаем уже через считаные минуты. Это относительно неблагополучный район с рядными домами. Автомобили припаркованы вдоль всей улицы, и нам придется перегородить дорогу. Соседи, несомненно, разозлятся. Ну, что делать.
Обычно, когда мы приезжаем к ребенку, охваченные паникой родители ждут нас на пороге, и нам приходится одновременно успокаивать их и работать с пациентом. Сегодня нас никто не встречает. Я стучу в дверь. Ответа нет. Я стучу снова. Ответа нет. Я думаю: «Это странно. Если бы мой ребенок упал и ударился так, что потерял сознание, я бы открыл дверь нараспашку, чтобы работники скорой помощи сразу вошли».
Мы приезжаем на вызов, и мужчина буквально бросает мне в руки ребенка, словно это стопка грязного белья.
Рядом с домом идет тропинка, поэтому мы пробираемся по ней через сорняки и свисающие ветви, неся тяжелое оборудование. Мы подходим к полуразрушенной деревянной калитке, открываем ее, снова пробираемся через траву и кучи мусора, стучим в заднюю дверь и кричим: «Скорая помощь!» Ответа нет.
Я дергаю дверь, но она заперта. Мы начинаем сомневаться, тот ли это дом. Вдруг слышим тяжелый топот ног по лестнице. Дверь открывается, и мы видим крупного мужчину с обмякшим ребенком на руках. За ним стоит еще один ребенок лет трех. Несколько секунд мужчина просто стоит и таращится на нас, словно мы пара коммивояжеров. Наконец он говорит: «Заходите, парни» – и бросает мне в руки девочку так, словно это стопка грязного белья или банка пива.
Взглянув на ребенка, я сразу понимаю, что у этой девочки лет двух чудовищные травмы. Ее лицо и ноги черно-синие, глаза полуоткрыты, зрачки расширены, а дыхание шумное и медленное, что всегда плохой знак. Она абсолютно сухая, и это значит, что история о падении в душе выдуманная. Пол говорит: «Она в очень плохом состоянии». Я взглядом показываю ему, что нужно ехать быстрее.
Мы говорим мужчине собираться как можно скорее и взять с собой второго ребенка. Я передаю пациентку Полу, который чувствует, как щелкает внутри ее тела: кости сломаны. Мы оба знаем, что нечто страшное не было сказано, но не можем произнести это вслух. Нам нужно попытаться спасти жизнь и оставить все остальное полиции. Пара автомобилей начинает сигналить: водители беспокоятся только о себе, а не о маленькой девочке, которую мы пытаемся спасти. Эгоизм некоторых людей зашкаливает. Они не видят, что именно мы делаем, но это не имеет значения.
Я включаю рацию и говорю: «Ребенок в критическом состоянии. Без сознания. Нас должна встретить вся команда». Мы с Полом так часто работаем в паре, что научились понимать друг друга без слов. Мы делаем все возможное, но вскоре девочка перестает дышать. Я везу ее в больницу так быстро, словно еду на угнанной машине, но дорога занимает целую вечность. Все это время я думаю о том, что эта девочка сильно напоминает мне собственных детей: голубые глаза, светлые волосы…
Когда мы приезжаем в больницу, нас ждет вся бригада: медсестры, врачи и анестезиолог. Мы рассказываем то немногое, что известно, и перечисляем, какие процедуры провели. После этого девочку у нас забирают. Всегда приятно наблюдать за тем, как высококвалифицированные медицинские специалисты работают вместе, словно разные детали одного ладного механизма. Им удается интубировать девочку и стабилизировать состояние, но травмы настолько серьезны, что ее самочувствие может быстро ухудшиться. Поэтому медики вызывают вертолет, чтобы перевезти ее в специализированную больницу в другом городе. Мы с Полом сопровождаем пациентку к вертолету и наблюдаем, как он взлетает, а затем медленно возвращаемся в отделение неотложной помощи, не говоря ни слова.
В больнице к мужчине присоединилась мать девочки. Врачи уже сказали им, что ситуация тяжелая, но парню, похоже, все равно. Мать, наоборот, в панике. Насколько я понял, этот мужчина – новый бойфренд матери, который присматривал за детьми, пока та была на работе. Врачи соглашаются с тем, что такие травмы не могли быть получены в результате падения, поэтому я звоню в полицию, сообщаю о наших подозрениях, и они незамедлительно начинают серьезное расследование. Мы даем показания и уходим, а мужчину вскоре арестовывают.
Мы едем на станцию скорой помощи в полной тишине. Приехав, оба решаем, что уже не в состоянии что-либо делать сегодня. Мы достаточно поработали, пора домой. За десять лет службы здесь я ни разу не был настолько грустным и изможденным.
Дома я не мог забыть, как маленькая девочка у меня на руках, вся покрытая синяками, хрипела и задыхалась. Это была невинная малышка, которая должна играть в саду или веселиться с друзьями. Я не могу не размышлять об очевидном равнодушии мужчины. Несколько часов просто сижу на диване и думаю: «В каком испорченном мире мы живем».
Я рассказал жене о произошедшем, и она пригласила меня выпить чаю в кафе, чтобы немного отвлечь. Той ночью я не мог уснуть, снова и снова прокручивая в голове произошедшее. Все ли я сделал правильно? Мог ли я сделать что-то еще? Я все еще чувствовал стоявший в доме запах горелых тостов и пережаренных овощей. Я вспоминал лицо другой девочки, которая смотрела на нас. Меня преследовали воспоминания о черно-синем маленьком теле. Я не мог выбросить все это из головы.
Умение держать свои проблемы при себе считается благородной чертой. Вот только после всех ужасов, увиденных в скорой, это чревато букетом психических заболеваний.
На следующий день я спросил Пола, как он себя чувствовал. Мне показалось, что он в порядке. Не хотелось грузить его, поэтому я сказал, что у меня тоже все хорошо. Однако это было совершенно не так, и вечером я не мог взять себя в руки, а просто сидел и таращился в телевизор. Не смотрел телевизор, а именно таращился на него. Картинки в моей голове становились все живее. Когда мне наконец удалось заснуть, мой разум попытался собрать пазл. Я увидел, как мужчина избивает плачущего ребенка, и картина стала еще более жестокой. Я проснулся мокрый от пота, и мне казалось, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. В итоге я стал отчаянно бороться со сном.
После двух выходных я вернулся на работу, но был тише, чем обычно, не смотрел людям в глаза и
