И смех, и слезы, и любовь… Евреи и Петербург: триста лет общей истории - Наум Синдаловский

По легендам, Сонька дважды бежала с каторги, будто бы только затем, чтобы повидать своих малолетних детей, которых у нее, по одним сведениям было двое, по другим – четверо. Сонька умерла на Сахалине, где отбывала свой последний срок. Там же будто бы и похоронена. Однако в Москве живет легенда о том, что могила Соньки находится на московском Ваганьковском кладбище. Могилу украшает привезенный из Италии памятник – женская беломраморная фигура под огромными черными пальмами. На могиле всегда живые цветы и россыпи монет. Пьедестал памятника покрыт надписями: «Соня, научи жить», «Солнцевская братва тебя не забудет», «Мать, дай счастья жигану», «Соня, помоги», «Соня, научи». Памятник будто бы заказан на деньги одесских, неаполитанских, лондонских, питерских или прочих мошенников.

Имя Соньки Золотой Ручки приобрело такую популярность в преступном мире, что превратилось в метафору удачливости, везения. Так, еще до революции одну везучую, или, на воровском жаргоне, фартовую, питерскую воровку, промышлявшую в меховых лавках Гостиного двора, называли: «Сонька Меховая Ручка». А в Одессе «Бронзовой Рукой» называли ее сына Мордуха, такого же афериста, как и мать.

В 1920-х годах головокружительные успехи массовой коллективизации сельского хозяйства, достигнутые Советским союзом, подвигли Сталина на внедрение таких же принципов коллективной организации труда в творческих профессиях. Прекращалась деятельность разрозненных неофициальных и полуофициальных художественных и литературных групп, кружков и объединений, а всех свободных художников, композиторов, писателей приглашали «добровольно» вступить в творческие союзы. Они должны были подчиняться единому уставу, общей дисциплине, одному начальнику и нести коллективную ответственность за все, что происходит в их среде. Так было легче руководить и проще контролировать. Взамен им были обещаны социальные привилегии и забота партии и правительства о творческом благополучии. Издание книг, творческие командировки, дома отдыха, дачи, премии, продовольственные наборы и прочие блага, включая письменные принадлежности, нотную бумагу, холсты и краски, преимущественно предоставлялись только членам союза.

Одним из таких объединений стал созданный в 1934 году в Москве Союз советских писателей с отделениями во всех крупных городах и столицах союзных республик. В распоряжение Ленинградского отделения был отдан особняк графа Шереметева на бывшей Шпалерной, а в то время улице Воинова, который вскоре назвали Домом писателей имени В. В. Маяковского. Гипсовый бюст пролетарского поэта встречал посетителей в вестибюле. Говорят, ему не однажды отламывали голову, но каждый раз ее вновь водружали на могучие плечи трибуна революции.

В кулуарах Дома писателей любили рассказывать легенду о бывшей хозяйке особняка, выжившей из ума старухе Шереметевой. Будто бы она, большая любительница бездомных кошек, умирая, завещала особняк своей последней питомице, которая долгие годы встречала посетителей дома писателей с гордым достоинством хозяйки. Среди писателей эту местную мурлыкающую достопримечательность прозвали Графинюшкой и чуть ли не целовали ей лапку.

Нравственная атмосфера среди писателей была душной. Творческая критика на заседаниях секций в основном сводились к проработкам, а по сути к травле писателей. Доставалось всем, но особенно неординарным, талантливым и одаренным. Блестящих писателей-фантастов братьев Аркадия и Бориса Стругацких с легкой руки известного острослова Михаила Светлова даже прозвали Братьями Ругацкими, так часто под видом дружеских обсуждений произведений их унижали и втаптывали в грязь. Поводом для проработок могли послужить самые невинные строчки, показавшиеся бдительным идеологическим стражам излишне ассоциативными, а потому предосудительными. Сохранился анекдот о том, как это происходило. Однажды на заседании секции поэзии подвергли критике даровитого поэта Геннадия Григорьева за то, что он в одном из своих стихотворений позволил себе сказать: «Пусть Саша гуляет вдоль Мойки, // Мы Сашу с собой не берем». «Разве можно так о Пушкине», – с обидой за «наше все» возмутился председатель секции Семен Ботвинник. «Нет, нет, – возразил с места Александр Семенович Кушнер, которого недоброжелатели называли Скушнером – это не про Пушкина, это про меня!» Рассказывают, будто Геннадий Григорьев после этого приходил на собрания союза в противогазе, всем своим видом демонстрируя, что здесь «дурно пахнет».

И действительно, здесь происходили самые позорные события в жизни ленинградского писательского сообщества. Бурно приветствовали бесчеловечные погромные постановления ВКП/б/ 1946 и 1948 годов. Единогласно голосовали за лишение членства в союзе писателей Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, осуждали Бориса Пастернака и Александра Солженицына за их принципиальную позицию по отношению к советской власти. Клеймили Иосифа Бродского, позорно обвиненного в тунеядстве. Подвергали невиданному остракизму писателей, уезжавших за границу на постоянное место жительства, как самостоятельно, по собственной инициативе, так и насильно изгнанных из страны.

У ленинградской общественности большой счет к союзу советских писателей. Если верить городскому фольклору, между Домом писателей на улице Воинова и «Большим домом» на Литейном проспекте существовал подземный ход. Сотрудники в форме с Литейного и сотрудники в штатском из Дома писателей регулярно пользовались им для решения неотложных вопросов по сохранению в девственной чистоте и неприкосновенности советской идеологической системы.

Иногда цинизм и тех и других достигал наивысшей степени хамства и наглости. Известно, что ленинградские писатели, еще совсем недавно единогласно проголосовавшие за исключение Зощенко из писательского союза, после смерти писателя спохватились и решили оригинальным образом повиниться перед коллегой, устроив ему почетные посмертные проводы в Доме писателей. Это вызвало невиданный переполох в «Большом доме». Как отнестись к всенародным проводам опального писателя, они не знали. На всякий случай к Дому писателей стянули сотни сотрудников в парадной милицейской форме. Оскорбленный таким поведением работников КГБ, директор Дома писателей будто бы позвонил в отделение милиции: «В чем дело, товарищ начальник? Мы не привыкли хоронить писателей с милиционерами в форме». И услышал в ответ: «Так-так. Не привыкли в форме? Ну, в таком случае мы их переоденем в штатское». И переодели. Так, в сопровождении сотрудников в штатском тело писателя было доставлено в Сестрорецк, где он последнее время жил и работал и где на местном погосте был предан земле.

Что можно было ожидать от такого «творческого союза», хорошо известно. Впрочем, сами писатели это понимали.

Живет в Москве литературный дядя,Я имени его не назову.Одно скажу: был праздник в Ленинграде,Когда его перевели в Москву.

Ужель дерьмом бедна столица,Что Питер должен с ней делиться?

В городском фольклоре Дом писателей не жаловали. Его оскорбительно называли: «Дом макулатуры» и уничижительно: «Писдом». С самим зданием Дома писателей судьба распорядилась по-своему. Осенью 1993 года в особняке Шереметева случился пожар. Пикантность ситуации подчеркивалась тем, что граф Шереметев был основателем пожарного дела в Петербурге. Пожары в его особняке случались и раньше. Первый произошел еще при его жизни. Трижды горел особняк в советское время. В результате последнего пожара выгорело все внутреннее убранство и обрушилась кровля.

Со временем и союз писателей распался, разделившись на две конфликтующие организации. Только совсем недавно была предпринята попытка объединить петербургских литераторов под одной крышей. Что из этого выйдет – сказать трудно, но Дом петербургских писателей находится теперь уже на новом месте в другом районе города.

Недобрую память о себе оставил в петербургском городском фольклоре член Союза писателей, советский литературовед Лев Абрамович Плоткин. Это о его даче на Озерной улице дачного поселка Комарово, которую писатели называли «Дача-на-крови», Анна Андреевна Ахматова, каждый раз проходя мимо, говорила: «О, этот фундамент замешан и на моих капельках крови». Частица «и» в этой фразе вовсе не случайна. Известно отношение к Плоткину и других ленинградских писателей. Так, Михаил Зощенко в разговоре с одним из своих влиятельных приятелей как-то проговорился: «А знаете, каким я вижу вас в своем воображении?.. Я сижу в саду, в летнем ресторанчике, и попиваю пиво, и вдруг вижу: вдалеке клубится пыль, и вы на белом коне подъезжаете и кладете мне на стол отрубленную голову Плоткина».

Надгробие над прахом Плоткина на Комаровском кладбище представляет собой композицию из трех мощных, монументальных, вырубленных из красного гранита, стилизованных книжных томов критических трудов Плоткина. При жизни он был одним из самых яростных «проработчиков» и гонителей Михаила Зощенко и Анны Ахматовой. Знатоки утверждают, что каменные книги – это именно те три тома пасквилей, которые долгие годы отравляли жизнь великой поэтессы. Но справедливость восторжествовала, и каждому дано по заслугам его. Слава Ахматовой преумножилась, а сам Плоткин не выдержал тяжести облыжных каменных книг. И они навеки погребли под собой ныне всеми забытого советского литературного деятеля.