Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Он носил его на жилете, — подтвердила Цуйпин. — Я ему в гроб положила.

После принесения жертв на могиле Чуньмэй с Цуйпин пригласили Айцзе и Ван Шестую в монастырь, где, испив чаю, все сели за трапезу.

Близился закат. Родители стали торопить дочь, но она не спешила.

— Не хочу я идти к отцу с матерью, — опустившись на колени перед Чуньмэй и Цуйпин, со слезами говорила Айцзе. — Мне хотелось бы остаться с вами, сестрица, чтобы вместе нам блюсти траур по мужу. Ведь и я удостоилась его милости. Я была его наложницей и желаю умереть рядом с его дщицей.

Цуйпин не проронила ни слова.

— Но ты еще совсем молода, сестрица! — отвечала ей Чуньмэй. — А жизнь вдовья нелегка. Смотри, не упустить бы лучшую пору.

— Что вы, матушка! — возразила Айцзе. — Да пусть мне грозят глаза выколоть или нос отрезать, я все равно ему верной останусь. Я поклялась замуж не выходить. — Айцзе обернулась к родителям и продолжала. — А вы, батюшка и матушка, поезжайте домой. Я с госпожой и сестрицей останусь.

У Ван Шестой на глаза навернулись слезы.

— А мы-то надеялись на тебя, — с плачем говорила она. — Думали, ухаживать за нами в старости будешь. Едва мы спасли тебя из пасти тигра, как ты бросаешь нас.

— Не пойду с вами, — только и промолвила Айцзе. — А заставите, смерть на себя накличу.

Убедившись в твердом намерении дочери, Хань Даого и Ван Шестая громко зарыдали. Со слезами они простились с Айцзе и отбыли на пристань в Линьцин к себе в кабачок. А Хань Айцзе вместе с Чуньмэй и Цуйпин отправилась к ним в паланкине. Ван Шестая всю дорогу тяжко вздыхала, будучи не в силах смириться с мыслью, что их покинула дочь. Мать то и дело давала волю слезам. Вечерело. Хань Даого поспешил нанять двух лошадей, и они пустились в путь.

Да,

Сердце разрывается от боли,долог путь, а конь нетороплив.Словно ряска на воде проточной,путник нынче здесь, а завтра там.Месяц поднялся по небосклону,у ворот столичных осветивТех, кого разлука истерзала,кто печально истомился сам.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава сотая

Афоризмы гласят:

Чтобы славным стать героем,одного желанья мало:Этот человек талантлив,а другой, увы, бездарен.Преградит дорогу тигрузверь не менее свирепый,И страшатся даже змеиядовитой сколопендры.Чжунгэ Ляном семикратнобыл пленен Мэн Хо когда-то,[1770]Дважды туго приходилосьГуань Юю от Люй Мэна.[1771]Не терял Ли Ань рассудка,он разумным оказался:Побороть сумел соблазны,избежал беды великой.

Итак, Хань Даого и Ван Шестая вернулись на пристань в кабачок Се. Но лишившись дочери, они лишились и доходов, оказавшись перед угрозой полного разорения. Тогда послали они Чэня Третьего за купцом Хэ. Теперь, когда не стало Лю Спрута и бояться было некого, купец как и раньше зачастил к Ван Шестой.

— Раз ваша дочка Айцзе решила блюсти траур и не собирается возвращаться домой, — обратился как-то купец Хэ к Ханю, — тогда давайте так договоримся. Я распродам товары, получу деньги и возьму вас обоих к себе в Хучжоу. Вы согласны? Чем тут в нужде-то жить…

— Вы так добры, сударь! — воскликнул Хань Даого. — Лучшего и желать не приходится.

И вот однажды, распродав товар и получив деньги, купец нанял джонку и вместе с Ханем и Ван Шестой отправился в Хучжоу.

А Хань Айцзе тем временем оставалась вместе с Гэ Цуйпин. Обе они пребывали в трауре, близко сошлись и звали друг дружку сестрами. Целыми днями просиживали они в покоях у Чуньмэй. Цзиньгэ к тому времени исполнилось шесть лет,[1772] а Юйцзе, дочке Сунь Второй, уже пошел десятый.[1773] Делать молодым женщинам было нечего, вот они и забавлялись с детьми.

С гибелью Чэнь Цзинцзи и отбытием в поход командующего Чуньмэй продолжала вкушать редкие яства и рядиться в шелка и парчу. В прическе у нее, как и раньше, переливался жемчуг, блестели золото и серебро. Все было бы хорошо, если бы не длинные ночи, которые ей приходилось коротать в одиночестве, когда вожделение так и жгло ей сердце. Тут-то она и обратила внимание на Ли Аня. Был он недурен собой, а после расправы с Чжан Шэном караулил вокруг дома с большим старанием.

Настали зимние дни. Ночевал как-то Ли Ань у себя в сторожке. Вдруг слышит стук в заднюю дверь.

— Кто там? — тут же спросил он.

— Открой-ка, послышалось в ответ.

Ли Ань торопливо отпер дверь. В сторожку промелькнула фигура. Только при свете он узнал кормилицу Цзиньгуй.

— А, это ты! — протянул Ли Ань. — Что тебя привело в такой поздний час?

— Не от себя пришла, — говорила Цзиньгуй. — Матушка прислала.

— Зачем же я матушке понадобился?

— Какой ты несообразительный! — засмеялась кормилица. — Хочет знать, спишь ты или все еще бодрствуешь. Наказала вот кое-что тебе передать. — Тут она положила перед ним узел, который принесла за спиной и продолжала. — Это тебе одеться и кое-что женское, для твоей матушки. Досталось, говорит, тебе, когда батюшкино добро-то вез. Ты ведь матушке жизнь спас, а не то расправился бы с ней насильник Чжан Шэн.

Кормилица оставила узел и удалилась, но вскоре вернулась.

— Да, самое главное-то чуть было не забыла, — проговорила она и, вручив Ли Аню слиток в полсотни лянов, поспешно ушла.

Ли Ань переночевал в сторожке, а рано утром отнес узел домой и передал матери.

— Это у тебя откуда? — спросила она.

Ли Ань рассказал, как было дело.

— Не к добру это, сынок, — заключила мать. — Сперва Чжан Шэн провинился — до смерти забили, теперь она тебя вещами одаривает. Что бы это могло значить, а? Мне ведь за шестьдесят. После смерти отца на тебя вся моя надежда. Случись с тобой беда, на кого мне, старухе, положиться? Не ходи больше туда.

— А пришлет за мной, что буду говорить?

— Я за тебя отвечу. Простудился, скажу, лихорадку подхватил.

— Не пойду, а ну-как хозяин на меня разгневается?

— Поезжай-ка ты в Шаньдун к дяде Ли Гую, — посоветовала мать. — У него и поживи пока, а там приедешь, увидишь, как дело обернется.

Будучи послушным сыном, Ли Ань последовал совету матери. Собрал он вещи и отправился в Цинчжоу к своему дяде Ли Гую по прозванию Шаньдунский демон.

Вскоре Чуньмэй обнаружила исчезновение Ли Аня. Много раз посылала она за ним слуг. Мать все ссылалась на болезнь сына, но когда посыльный настоятельно пожелал увидеть Ли Аня, мать призналась, что он выехал в родные края за деньгами. Чуньмэй затаила на Ли Аня обиду, но не о том пойдет речь.

Быстро летело время, как челноки проносились дни и месяцы. Миновала зима, и наступили солнечные дни. Давно уж стояло под Дунчаном двенадцатитысячное войско Чжоу. И вот в первых числах первой луны отправил он с Чжоу Чжуном домой письмо, а в нем распоряжение, чтобы Чуньмэй и Сунь Вторая вместе с Цзиньгэ и Юйцзе, слугами и домочадцами переезжали к нему в Дунпин. Дома он приказал оставить Чжоу Чжуна, а за восточным поместьем просил приглядеть своего младшего брата Чжоу Сюаня, который, надобно сказать, и жил в поместье. Так Чжоу Чжун остался дома, а к Чжоу Сюаню в поместье переехали Гэ Цуйпин и Хань Айцзе. Чжоу Жэнь с отрядом солдат сопровождал отбывающих в Дунпин. Не ради личной славы и почестей покидали они родной край. Кто знал тогда, что большинству из них не суждено будет увидеть его вновь!

Вот панегирик, как раз воспевающий полководческий гений командующего Чжоу, который в лихую годину мечтал уничтожить варваров и избавить Отчизну от полчищ насильников.

Только поглядите:

С четырех сторон, как осиный рой, налетели разбойники. Пляшут сигнальных факелов огни, бушующее пламя обагрило небеса небеса. Едва вырвется гнев из груди полководца — и начисто развеет скотскую вонь, с лица Поднебесной варвары сгинут, как ветром их сдует. Он давно уж о личном забыл, отдаваясь служенью Отчизне. Отечеству он посвящает себя, не щадя живота. Копье золотое, затмившее Солнце, — наградой ему за сраженье. Его подвиги первого места достойны в палате Единорога-цилиня[1774]. Неистовый ветер осенний встречает его за заставою Дикий гусей[1775]. Он в латах железных закованный дремлет под хладной луною. В ратных трудах на неутомимом скакуне, потеющем кровью[1776], он двадцать лет жизни провел. Истомил его стук колесниц монотонный, и виски — словно снег. Обозревает Сын Неба всевидящим оком земли Китая, простирающиеся за десятки тысяч ли. Не раз полководца заслуги государь поощрял хвалебною грамотой. Украшает ее печать золотая, с небесный Ковш величиной[1777]. Поражений не знает, он грозен, солиден, высок!