Жизнь волшебника - Александр Гордеев

считая? Почему бы не попросить помощи у него? Ну, хотя бы на то время, пока она все свои дела

переделает. А потом, закончив с заботами, подходит Алка к кровати Романа чтобы забрать яйца,

как обещала, да думает: «А зачем их забирать? Всё равно он просто так лежит…» Так у Романа и

появляется своё, важное для их семьи дело. Цыплята выводятся исправно. И это оказывается

удобным. Можно заложить и следующую партию. Цыплята ведь нужны не только им, но и соседям,

которые за них заплатят. Этот вредный хорёк, пока его не выловили, почти всех кур на полустанке

повывел. Соседки, иной раз навещающие её, даже не подозревают ни о чём. Алка содержит своего

сына хорошо – в чистоте и тепле. А цыплята выводятся наседками. Кому придёт в голову откинуть

одеяло и посмотреть?

А однажды в гости заглядывает старый географ Алексей Тихонович, из-за которого, по сути-то

Алка когда-то и осталась на полустанке «Брусничном». Приходит он с просьбой: в избе бы

побелить. Год назад учитель овдовел, и с той с поры стены его дома не видели кисти. А он привык

жить в чистоте.

– Вот такая у меня к вам великая просьба, Алла Николаевна, – говорит гость Алексей

Тихонович, специально ради такого разговора узнав её отчество. – Конечно, я вам заплачу, не

обижу. Пенсию, слава Богу, получаю исправно.

Алка ради такого редкого гостя ставит на стол самовар. Раздумывать-то здесь особенно не о

чём, подумаешь избу побелить. За день управится. А в обед домой сходит, чтобы за сыном

посмотреть, да накормить его.

Алексей Тихонович между тем осматривается в избе. Эх, какая хозяйка-то пропадает. . С

некоторой опаской смотрит и на кровать, где лежит её неподвижный сын.

– Как же у вас всё обихожено, – говорит он, желая как-то похвалить хозяйку. – Чистенько всё,

аккуратненько. А как вы за сыном-то ухаживаете. Вижу: он у вас вроде бы даже на крахмаленых

простынях лежит. Уж так заботливо вы к нему относитесь… Н-да… Не то, что как у Мопассана

описано. Ну, это писатель такой французский был. А я, знаете ли, люблю на пенсии классику

перечитывать. Так вот в одном небольшом произведении, название забыл, описал он, значит, одну

бессовестную французскую бабу, которая содержала кабачок. Представляете, её муж был такой

толстый, рыхлый. Так когда его хватил удар, эта баба заставила его куриные яйца своим телом

греть, чтобы он хоть какую-то пользу приносил. Причём все, кто ходил в кабачок, знали об этом и

даже ждали, когда же он цыплят выведет. А потом радовались все вместе. Вот вы только

подумайте – это до какого же свинства надо дойти… Вот уж французы так французы…

Алка смотрит на него, не замечая, что из её открытого рта вытекает чай. Потом спохватывается,

быстро передником стирает со стола. Но говорить после этого уже не может. Долго сидит,

уставившись в одну точку. Алексей Тихонович смотрит на неё, ничего не понимая. Что это с ней? И

чего он такого сказал? Наконец, Алка поднимается из-за стола, подходит к кровати сына,

поправляет уголок одеяла. Возвращается к столу и садится.

– Нет, Алексей Тихонович, не помогу я вам побелить, – говорит она. – Некогда мне. Нельзя его

одного оставлять…

Роман их разговора не слышит и про историю, описанную Мопассаном ничего не знает. Ему

достаточно и своей, совсем, совсем не французской. Ну ладно, случилось однажды так из-за

хорька – тут уж дело безвыходное. Ну, а дальше, когда дело встало на поток, на обеспечение

цыплятами всего полустанка? Как это понять? Роман много думает о матери. Трудно совместить

полюса этой женщины: с одной стороны – Библия и вера, пришедшая к ней извилистыми путями,

похожими на древесину перевитого берёзового ствола, а с другой – такое утилитарное отношение к

сыну Божьему, да в придачу, и своему…

Однако, и своё отношение, и даже свои эмоции по поводу этого факта Роман тоже не может

определить точно. С одной стороны – это же замечательно, что он ещё хоть чем-то, пусть даже

самим своим теплом нужен прежнему миру, отделённому от него словно перегородкой. Приятно

ведь представлять, как эти жёлтые пушистые комочки (можно сказать, в каком-то смысле твоё

потомство) бегают потом по двору и подрастают, как петушки пытаются хрипло кукарекать и

драться. Конечно, здорового человека это, наверное бы, оскорбило, но не того, которому, в

545

сущности, уже отказано в жизни. Так что, ему ерепениться ни к чему… У него своя, если можно так

сказать, жизнь, у него всё своё, всё не такое, как у других: иные радости, горести, утешения. Мать о

нём заботится, значит, и он должен чем-то отдавать. И не надо её осуждать, она поступает в этом

случае нормально и непосредственно. Ей это надо, и она это делает. И всякая там мораль здесь

вовсе ни при чём. Спасибо матери за то, что она даёт ощущение хотя бы такой его необходимости.

Однако на одной-то благости тоже долго не протянешь. Ему необходимы и отрицательные

чувства. И тогда неплохо ощутить себя униженным и оскорбленным. Как же это возможно, что он,

живой человек (а человек – это звучит гордо!), используется, как инкубатор, как машина для

производства цыплят!?

* * *

Время между тем, как и обычно, идёт всё теми же рывками и толчками, без всяких внешних

впечатлений, запахов, ощущений, и поэтому всё в нём размыто, как на бледной, малоконтрастной

фотографии. Отмерять и чувствовать его (даже не само время, а какую-то его тень) по-прежнему

нелегко. Мысленные часы, вывешенные в углу тёмного внутреннего пространства, очень

приблизительны. Мышление даёт сбои, как при проскальзывании шестерёнок. Иногда Роман не

может даже считать из-за сомнения в правильном порядке цифр. В его отдельном мире ничто не

подтверждает их принятой последовательности. Для счёта ему нет необходимости произносить

про себя название цифр, потому что они сами возникают перед воображаемым взглядом. И если

вместо очередной цифры вдруг появляется какая-то другая, то он не сразу замечает ошибку.

Иногда мышление зависает в замешательстве, теряясь, в какую сторону (в сторону нарастания или

в сторону уменьшения) следует двигаться. Нечто похожее – и с воспоминаниями. Случается, что на

общей пластинке жизни оказываются сбитыми все дорожки, все дни и годы. И тогда трудно точно

установить, например, то, с кем из своих женщин он жил сначала: со Смугляной или с Голубикой?

Какие события следовали за какими? Всякая естественная для реальности временная связь

разрушена, и, чтобы сохранить хоть какую-то последовательность событий, приходится намеренно

сцеплять их логическими