Тихий океан - Герхард Рот

Он повернулся и велел Ашеру следовать за ним.

— Помощь там оказывать уже некому, — добавил он.

Двое жандармов, стоявших у двери, ждали, что будет дальше.

— Пропустите доктора, — приказал унтер-офицер, потом обернулся к Ашеру и предупредил:

— Когда захотите выйти, постучите!

Он поднес руку к козырьку фуражки, и Ашер, хотя и знал, что жандарм всего лишь сделал рутинный жест, почувствовал себя польщенным. Дверь дома была выкрашена зеленой и белой краской. Ашер вошел. Сквозь три маленьких окошка над одной из дверей, которые вели из сеней вглубь дома, проникал свет, поэтому Ашер толкнул эту дверь. Прямо перед ним выросла фигура часового, заслонявшего вход в комнату (за его спиной смутно виднелись только вторая дверь, кухонная лампа и коричневые обои на стенах).

В полутьме глаза часового скрывал козырек фуражки. Потребовав у Ашера назвать имя и род занятий, он пожал плечами и посторонился. На плече у него висела закинутая за спину винтовка, однако вид при этом был довольно мирный и уж никак не воинственный.

Кухня, открывшаяся взору Ашера, была небольшая. У стола с пластмассовой столешницей стояла деревянная скамейка. На ней полулежал человек, голова которого была укутана прозрачным полиэтиленовым пакетом. Там, где, вероятно, находилось лицо, пакет был запятнан кровью. Внимательно рассмотрев убитого, Ашер понял, что он не лежит, а все еще сидит, вот только склонившись в сторону, бессильно свесив левую руку до полу, а правую прижав к груди, так что виднелись несколько пальцев. Под головой натекла большая, темная лужа крови, а рядом с ней растекалась другая, поменьше, водянистая. Рядом со скамьей стояли домашние тапочки, на столе лежал нож для масла, брошенный среди клочков бумаги, на которых как будто рисовали дети, а потом оставили на столе, потеряв интерес к рисункам.

Ставни были закрыты, поэтому в комнате царил полумрак. Дешевые узорчатые занавески кто-то сдвинул в сторону, на одном из подоконников примостился утюг. На нижней половине окон, как Ашер часто видел и у пожилых горожан, висели коротенькие занавески. В углу на стуле он заметил стопку детского белья, чуть дальше рядом с диванной подушкой лежала шляпа. Под столом валялся листок бумаги с каким-то рисунком. На стене висело маленькое распятие, под ним — стеклянный флакончик, из которого торчали ветки. Кровь забрызгала даже дверь, на ней еще виднелись нестертые капли.

— Жена показала, что он ворвался с ружьем в руке, — сказал жандарм. — Выстрелил ее мужу в голову. Двое детей сидели с ним вместе за столом, а она у плиты варила кофе. Люшер, такова фамилия убийцы, после этого бежал, вероятно, пересек границу и — в Югославию.

— Вы его знаете? — спросил Ашер.

— А как же, — откликнулся жандарм.

У него-де было прозвище «брючник», потому что его дед шил кожаные штаны для штирийских костюмов. Он немного подумал. А отец его, получив повестку в, как он выражался, «гитлеровскую армию», утопился в колодце. Сын же был известен как «фанатичный поборник справедливости».

Теперь он точно решил вдоволь наговориться. Вероятно, он был рад, что может хоть с кем-то перемолвиться словом. По-видимому, здесь, в кухне, он провел с убитым не меньше часа и все это время вынужден был разглядывать мебель и застреленного. Ашеру было интересно, хорошо ли он знал убитого. В свете кухонной лампы он заглянул под козырек его фуражки. Лицо у жандарма оказалось длинным, морщинистым и загорелым, как у человека, привыкшего много бывать на солнце. От его плаща исходил запах нафталина, видимо, плащ ему приходилось надевать не часто.

Люшер судился с убитым и супружеской парой, которую он застрелил первой, и проиграл дело в суде, поведал жандарм. Он явно радовался, что может с кем-то поделиться. Спор разгорелся по поводу двух тысяч восьмисот шиллингов, а все из-за школы верховой езды, которую Люшер основал вместе с двумя приятелями. По условиям договора, ему причиталась доля прибыли от продажи выращенных лошадей. Но потом он рассорился с компаньонами, вышел из дела и потребовал деньги, которые вложил.

Жандарм слегка сдвинул фуражку на затылок, как будто ему стало жарко. Волосы надо лбом у него были густые и длинные, и, приподняв фуражку, он закинул их назад. При этом он, не прерывая своего рассказа, взглянул на Ашера так, словно был взволнован. Но Ашер понимал, что это всего лишь продиктовано правилами служебного поведения.

А кроме того, продолжал жандарм, Люшер настаивал на возмещении затрат на постройку забора, для которого он, кстати, поставил свои собственные пиломатериалы. Вложенные средства ему вернули, а деньги за забор — нет. Когда вскоре после этого продали лошадь, он потребовал свою долю, так как, по его мнению, ему не полностью компенсировали расходы. Но в этом ему было отказано.

— Он и в суд обращался, и в Палату. Под конец над ним уже стали смеяться, — закончил жандарм.

Ашер молчал. Они оба стояли над убитым, не сводя с него глаз. В сущности, смерть совершенно непостижима. Она приходит как нечто само собою разумеющееся, и все-таки это было самое непонятное и чуждое из всего, что он знал. Каждый раз, глядя на мертвого, он ощущал странное оцепенение, в котором хотя и мог по-прежнему видеть и чувствовать, совершенно утрачивал способность размышлять. Так случилось и сейчас.

Немного помолчав, жандарм продолжал, что Люшер сегодня рано утром похитил у своего соседа, охотника, два ружья и застрелил сначала супружескую пару, а потом Хербста.

— Больше я сам ничего не знаю, — подытожил он.

Ашер еще спросил у него, где дом супружеской четы, жандарм ему это описал, и Ашер вдруг осознал, что, пока ему подробно объясняют дорогу, в комнате лежит мертвец.

На улице, во дворе, по-прежнему дежурили жандармы.

— Все в порядке? — издалека крикнул ему унтер-офицер и, когда Ашер сказал, что да, кивнул.

С крыши хлева с громким журчанием в лужу стекала вода. В распахнутых дверях сарая виднелась повозка. Ашер, и сам не зная, почему, вдруг заторопился. Он пошел быстро, почти побежал. У дома на него с любопытством и, как ему показалось, с недоверием, уставились зеваки. Тогда он пошел медленнее. Жандармский патруль с автоматами на плечах и двое дородных пограничников с овчаркой двинулись к лесу, который серой чертой выделялся вдалеке за полем, разбитым на пологом холме.

— Мы прочешем лес до самой границы. Если поспешим, может быть, еще его возьмем, — сказал один из пограничников.

Мимо проехал автобус-«фольксваген» с жандармами и набрал скорость, как только разминулся с толпой любопытных.

Ашер свернул на федеральную трассу. Не было еще и полудня, но на витринах магазинов были опущены жалюзи, шторы на окнах — задернуты, а ставни — захлопнуты. У бензоколонки и старой пожарной части группа жандармов обсуждала свою оперативную задачу, а подъезды к бензоколонке блокировали жандармские машины. Теперь он заметил, что жандармерия охраняет также въезды и выезды из деревни. Вероятно, жандармы опасались, что преступник где-то прячется и попытается вернуться. Стоило Ашеру подойти поближе, как жандармы словно по команде замолчали и поглядели на него, потом кто-то из них заговорил снова, а остальные равнодушно отвернулись. Рядом с пожарной частью находилась парикмахерская, и Ашер обратил внимание, что занавески на втором этаже отодвинуты и улицу внимательно оглядывает лысый человек. Ашер поднял голову, тот на мгновение отпрянул, но потом опять вернулся к окну, притворившись, будто рассматривает группу жандармов. По обеим сторонам улицы находились трактиры, один — особенно большой, вероятно, с залом для танцев, уходящим в глубину за улицей. За трактирами возвышалась треугольная, недавно отремонтированная стела памятника павшим в Первую и Вторую мировые войны. Перед каким-то маленьким кабачком двое мужчин в синих передниках и шляпах спросили у него, не из уголовной ли полиции он будет. Когда он ответил отрицательно, они утратили к нему всякий интерес. Он прошел мимо припаркованных автобусов без табло с номерами и школьного автобуса. В доме перевозчика находилась пошивочная мастерская, но и на ее окнах были опущены жалюзи. Следующим за домом перевозчика шел маленький побеленный домик, который оцепили жандармы и держали в кольце любопытные. Значит, он пришел куда надо. Если в первом дворе все было заперто и отгорожено, то здесь царил беспорядок. Автобусы стояли как попало, жандармы перекрикивались, давая друг другу указания, и, насколько Ашер понял, собирались оцепить ближайшую опушку леса и готовились рассаживаться по машинам. Двор был большой, не обнесенный забором, так что он беспрепятственно мог войти. Люди вели себя так же, как и во дворе первой жертвы. Некоторые чего-то ждали возле дровяного сарая, к стене которого кто-то прислонил пугало. Дом и хозяйственные постройки имели запущенный вид. Кое-где осыпалась штукатурка, немного в стороне куры склевывали с земли кукурузные зерна. Однако двор выглядел просторным. Где-то в стойле, позвякивая цепью, мычала корова, скотина с глухим стуком чесала бока о деревянные ясли. Не успел Ашер пройти мимо какого-то сарая, как дорогу ему преградил жандарм.