Чародей - Валентина Гончаренко

Юрий прекрасно ориентировался среди наших грядок, научил Костю и Карла Ивановича, как поступать, если воды пришло много. В этот раз огород быстро заполнился водой, и ее перепрудили дожидавшимся соседям. Земля так напиталась влагой, что два дня ступить на нее будет нельзя, сразу провалишься. Юрий знает это, поэтому загодя они набрали три корзины овощной благодати, чтобы на кухне в эти дни было все в достатке. Воюя с водой, мужики громко перекликались, с хохотом перебегали от грядки к грядке, проваливались в ямы и с головы до ног обрызгались грязью… Тряся корзинами, разбойничьей шайкой, они влетели во двор — и сразу под душ. И оттуда доносился громкий хохот и вскрики. Потом в награду себе соорудили шашлык. И нас с мамой угостили. Карл Иванович сказал, что нас нужно судить, мы провокаторы, толкающие честных людей на преступление, заражая желанием бросить все, подселиться к нам, чтобы кукурузу варить, огород поливать, каждый день есть изумительную окрошку с петушиной ножкой, писать стихи и запивать рифмы бесподобным квасом. Но самое большое преступление — это соблазнять приличных мужчин ходить при дамах босиком и, извините, без штанов (плавки не в счет)! И спать в таком виде! на полу!

— А это хмельное чувство первобытной вольности, когда орешь благим матом и в упоении щлепаешь по воде почти нагишом, грязь летит во все стороны, ты обрызган ею до ушей! И не замечаешь этого! — восхищенно закончил Карл Иванович. — Такое нужно пережить, чтобы оценить достойно…

Поужинав, мужики отправились на лежбище, но не запели. Юрий читал им лермонтовского "Мцыри". Читал в своей манере, будто дождался, наконец, встречи с любимыми друзьями и теперь откровенно рассказывает им, что с ним произошло, пока они не виделись. Карл Иванович постанывал от восторга, а Костя воскликнул:

— Тысяча чертей, как хорошо! В школе проходили — чушь собачья! Написано великолепно! И прочитано не хуже! Жаль, уезжаю… В дорогу возьму Лермонтова…

Гости начали прощаться. Карл Иванович, по своему обычаю, галантно поцеловал мне руку:

— Честное слово, не хочется уходить! Так бы и остался в вашей идиллии! Но долг зовет в лагерь, к детям и Костю завтра очень рано нужно отвезти на вокзал. Спасибо, что целый день терпели наше присутствие… Извините, что невольно причинили вам некоторые неудобства…

Милости прошу ко мне в лагерь… Отдохнете от жары… Приезжайте, когда вздумается… Наш грузовик вас довезет без лишних хлопот.

— Спасибо… Юрий Николаевич непременно навестит вас, поживет пару деньков в ореховом лесу, а я воздержусь от такой демонстрации…И вы не забывайте нас… Заглядывайте при любом удобном случае. Здесь живут ваши искренние друзья, которые всегда вам рады…

Костя повторил жест Карла Ивановича, тоже приложился к моей руке:

— К сожалению, у меня не было такой учительницы, но зато теперь я знаю, какой будет у меня жена….

Юрий хмыкнул, одобрительно ткнув его под бок:

— Ну, начинающий Макаренко, выбрал цель, топай до конца, не вихляйся и не суетись…Чтоб ты не сбился с верной дороги, вот тебе путеводитель, педагогическая библия, проверенная двумя поколениями педагогических романтиков! Дорога длинная, читай, просвещайся! Захочешь написать, адрес известен… Ты нам побратим, значит, стал родным и очень дорогим… Ну, пошли… Я провожу.

Сунул Косте подмышку "Педагогическую поэму" Макаренко, снабженную дарственной надписью от нашего имени, и полуобнял за плечи. Подходя к воротам, все трое обернулись и гаркнули: "Но пасаран!" Я ответила тем же.

Юрий запровожался… Не дождавшись его, прилегла с журналом. Дневное перенапряжение сказалось, и я тут же задремала. Пробудилась от прохладного прикосновения Юрия, укладывавшегося рядом. Ополоснулся под душем перед сном.

— Почему так поздно?

— Спорили… До кулаков… до драки…

— Смешно! О чем же спорили?

— Не поверишь! О коммунизме! Карл Иванович уходил — заходил, а Костя затеял полемику…Столько, говорит, героев погибло! За что они сложили головы? Не за то же, чтобы теклям жилось вольготно и не пыльно! Он мечтает о новом человеке, о таком поколении людей, среди которых теклям не будет места… С детства, с пеленок будет уничтожаться теклинский дух! А я говорю, что текли были и будут всегда, их нельзя искоренить, нельзя уничтожить, нельзя изменить! Ни богатство, ни лишения, ни награды, ни тюрьма, ни угроза смерти их другими не сделают… Церковь столько веков старалась внушить идеалы добра, бескорыстия и сострадания! И что же? Есть успехи? Их нет, хотя текли посещают Божьи храмы, молятся, слушают проповеди, умиляются до слез, но лучше от этого не становятся… Верю, были и есть разные праведники, великомученики, даже святые, но их единицы, и воспринимаются они не как правило, а как исключение… Коммунизм — это общество праведников, чистых праведников, а такое невозможно! Текли и туда пролезут, там им будет особенно вольготно… "От каждого по способностям, каждому по потребностям!" Вот текли и покажут свои способности жить за чужой счет и удовлетворят свои потребности, подгребая все под себя. А Костя орет, что за двадцать пять лет Советской власти мы создали новое общество, новую психологию… Вспомни, говорит, фронт, наших солдат, сравни их с фашистами! Фрицы в большинстве своем скоты и звери, а наши в большинстве своем настоящие человеки… Были среди них скрытые подонки, предатели, трусы и жулики! Но их мало, и они теряются в массе, камуфлируются под всех! Всего одно поколение выросло при Советской власти, и такой скачок! А если пройдет пять поколений, да во всем мире! Можно, дескать, построить коммунизм, и мы уже начали это делать…А ты, говорит, Юрий Николаевич, совсем чужой для Татьяны Павловны человек… Как она тебя не разгадала?.. Я, дескать, поманил тебя счастьем, а принесу много горя из-за своего эгоизма… Хотел ему врезать, да тут Карл Иванович вошел и поддержал этого молокососа… А я им: ""Спросите у нее, счастлива ли она, хотела бы она от меня отказаться?" Они оба заорали, что это счастье временное, что нас все равно разлучат, и я не смогу оградить тебя от позора, потому что у меня не хватило духу развестись с фронтовой женой…. Если я тебе чужой, то кто же свой? Костя? Вполне может им быть… Сказал же он, что теперь знает, какая у него будет жена. Зачем ему искать похожую на тебя? Он на тебе может жениться. Подумаешь, шесть лет разницы! Зато красив, как Аполлон, умен, как Цезарь, и жизни хлебнул не сравнить с тобой…. Вполне подходящая пара…

— Хотелось бы знать, по какому праву ты решаешь за меня, кто мне подходит в мужья, а кто нет. И почему ты, вот так походя, вдруг предлагаешь мне Костю? Или меня Косте? Почему ты так легко отдаешь меня другому? Пусть даже Косте, умному и божественно красивому? Почему?

— Не говори глупостей! Никому я тебя не отдаю и тебе никого не предлагаю… Такой оборот попал на язык. Знаешь, что еще он сказал? Говорит, что в учителя и воспитатели нужно так отбирать, как отбирают для работы в зарубежной разведке, а платить, как платят верхолазам и горнякам! А ведь прав, гаденыш! Многое зависит от учителей и воспитателей… Вон как ты подпалила Костю и всех ребят за пятнадцать минут!

— Слушаю тебя и думаю, врезать ли тебе в морду, звездануть ли по сопатке? Или погодить, может, еще что сморозишь?

— Почто такая немилость?

— Немилость? Это мягко сказано… Никак не могу уразуметь, почему ты, вот так, к слову, взял и швырнул меня к себе под ноги… Костя — необыкновенный человек, жена его станет счастливейшей женщиной в мире… Будет она на меня походить или не будет, не имеет значения! Но я-то здесь причем? Похоже, ты и ему брякнул то же, чем меня только что порадовал? Как ты мог так уронить себя и меня! Как на аукционе: кто больше даст…Не дай Бог, если и Карл Иванович это слышал! Выставка-распродажа! Бери любой… Я попользовался, попользуйся и ты…. Бери, не пожалеешь, гаденыш этакий! Не жаль!

Лицо Юрия свела судорога. Он рывком отбросил простыню, бешено вскочил и выметнулся на улицу. Я села на постели, не зная, что делать с собой. Так было противно на душе. И обидно. Приподнялась, чтобы уйти к маме, но вспомнила "Голубку", свою клятву не оставлять его одного ни при каких обстоятельства, и зло заплакала… Снова легла… И уже спокойнее подумала: "Ведь это ревность! Слепая ревность!" Она туманит рассудок!" Ну, и дура же я! Пришла в себя, поставила чайник на плитку и вышла взглянуть, что там делает мой ревнивец… Огонек папиросы на ступеньках перед учительской… Страдает, бедный… Подошла спокойно, ласково положила руку ему на плечо:

— Чайник сейчас закипит… Поздно уже… Пойдем… Обаятельно — чуткий злодей — чародей…

Привычным движением он усадил меня к себе на колен… Дрожит весь. Я жарко его обняла, и затрещали, заныли мои многострадальные косточки! В порыве благодарной признательности он забыл умерить свою медвежью хватку… Я хлопнула его по рукам: