Диктаторы обмана: новое лицо тирании в XXI веке - Сергей Маратович Гуриев

мобилизовать граждан на борьбу с режимом. Главная цель диктатора в этом процессе – оставаться популярным у народа, изолируя и лишая влияния информированные группы граждан, которые отлично распознают ложь, транслируемую СМИ.

Замечено, что сходные методы применяются и в несовершенных демократиях162. Ничего удивительного в этом нет. Как мы писали в первой главе, в реальном мире спектр политических режимов содержит много оттенков серого. Такие политики, как Нестор и Кристина Киршнер в Аргентине или Сильвио Берлускони в Италии, манипулировали общественным мнением с помощью инструментов, присущих диктатурам обмана. Киршнеры добивались расположения издателей газет государственными рекламными контрактами, видимо, чтобы те поменьше писали о коррупции163. За годы их правления госрасходы на рекламу взлетели с 16 млн долларов в 2000-м до 919 млн долларов в 2013164. Атака Кристины Киршнер на медиагруппу Clarín, включавшая налоговые проверки по сфабрикованным поводам, персональные оскорбления и один из лозунгов кампании по переизбранию «Clarín врет!», как будто сделана по лекалам из методички для диктаторов обмана165.

В Италии Берлускони контролировал шесть из семи общенациональных каналов телевидения в течение почти всего своего срока в должности премьер-министра – три из них принадлежали государству, а еще три входили в его собственную медиаимперию166. На просочившейся в прессу записи прослушки от 2010 года он яростно кричит, требуя от главы вещательной комиссии, чтобы государственные каналы отменили программы, в которых обсуждаются обвинения его в коррупции167. Когда переход на цифровое вещание внезапно предоставил зрителям доступ к большому числу независимых каналов, поддержка парламентской коалиции Берлускони на выборах сократилась на 5,5–7,5 %; это показатель того, какое влияние на общественное мнение имел контроль Берлускони над СМИ168. В США Дональд Трамп постоянно пытался дискредитировать ведущие СМИ, чтобы лишить их доверия аудитории. Он нападал на журналистов с оскорблениями, обвинял их в распространении «фейковых» новостей и объявлял «врагами народа»169.

И все же в демократиях – даже несовершенных – блокировать работу СМИ сложнее, чем в диктатурах обмана. Кто-то относит это на счет более прочных конституционных механизмов защиты или законов. Конечно, они важны – но их одних недостаточно. Журналистам, юристам, судьям и политикам приходится бороться с попытками деструктивного популиста отобрать у прессы ее свободу. Эта борьба требует организационных навыков, умения разбираться в законах, каналов связи и – как правило – финансовых ресурсов. Кроме того, необходим достаточный спрос на объективные новости и свободу СМИ. Коротко говоря, нужна большая прослойка информированных граждан. Полезна поддержка международных организаций и НКО. Без целеустремленных и компетентных защитников свобода прессы и структуры либеральной демократии остаются лишь словами и схемами в учебниках по основам государства и права. А с ними демократические институты наполняются жизнью. Ни Киршнерам, ни Берлускони не удалось закрепиться во власти. В конечном итоге они ее потеряли – на выборах.

ГЛАВА 5. ДЕМОКРАТИЯ ДЛЯ ДИКТАТОРОВ

Во главе революции, начавшейся в ночь с 3-го на 4-е февраля 1992 года, встал подполковник Уго Чавес Фриас, коренастый десантник в красном берете. Несколько танков окружили официальную резиденцию президента страны – дворец Мирафлорес в Каракасе, столице Венесуэлы, – и открыли огонь. Но уже через несколько часов операция закончилась провалом. Президент Карлос Андрес Перес ускользнул от заговорщиков и, добравшись до телестудии, выступил с обращением к нации – в костюме прямо поверх мятой пижамы1. К середине утра следующего дня Чавес сдался властям.

Поражение было горьким. Почему мятежники потерпели неудачу? Перес, ветеран венесуэльской политики, был крайне непопулярным; он превратился в символ партийных склок и коррупции. Когда три года назад он отказался от своих предвыборных обещаний и запустил программу мер жесткой экономии при поддержке МВФ, в Каракасе вспыхнули бунты, приведшие к большому числу жертв. На фоне ширившихся забастовок и протестов подскочила инфляция2. Запрос на перемены был по-настоящему массовым. Но молодой подполковник ошибся в выборе метода. Его голова была забита романтическими историями о Симоне Боливаре, революционном борце с колониализмом, и он промахнулся эпохой, переоценив способность группки вооруженных мятежников захватить власть в государстве в конце XX века. Власть Переса над телевидением пересилила винтовки мятежников.

Семь лет спустя Чавес снова штурмовал дворец Мирафлорес. Но в этот раз при поддержке избирателей, а не танков. Прорвавшись к победе в конкуренции с профессиональными политиками и местными знаменитостями, на президентских выборах харизматичный команданте получил 56 % голосов. В его руках оказалось мощнейшее оружие. Следующие 14 лет, по выражению Энрике Краузе, ведущего историка современной Латинской Америки, он «подрывал демократию демократией»3.

Трансформация Чавеса не была мгновенной. Даже после двух лет в подтапливаемой нечистотами тюрьме он продолжал мечтать о революции4. Избавлял Чавеса от этих иллюзий его наставник и ветеран левой политики Луис Микилена. Он предупреждал Чавеса, твердившего о необходимости вооруженного восстания, что того сочтут просто «очередным горлопаном с улиц Каракаса»5. Чавес, опросив своих сторонников, убедился, что Микилена прав. Большинство «не желало насильственных действий». Но те же опросы сулили неплохие перспективы: если Чавес будет избираться, он может рассчитывать на серьезную поддержку6. Чавес решил участвовать в выборах по одной простой причине, вспоминал Микилена: он был уверен, что сможет победить7.

Но для начала следовало поменять имидж. Из военной формы Чавес переоделся в «более-менее стандартный западный костюм», как он сам это называл. (Со временем его вкус дорос до марок Brioni и Lanvin8.) Он смягчил риторику. «Выступления Чавеса часто звучали до крайности агрессивно, – писали его биографы Кристина Маркано и Альберто Баррера. – В его лексиконе было много провокационных и мрачных слов – например, от него нередко можно было услышать слово “смерть”, и этим его кандидатура отпугивала людей»9. Советники велели Чавесу вставлять в свои речи слова, окрашенные надеждой.

Рафаэль Сеспедес, доминиканский политический консультант, отвечал за то, чтобы придать кандидату немного лоска. «Короткая военная стрижка, изнуренное лицо, – вспоминал Сеспедес. – Он… не умел улыбаться»10. Он отправил Чавеса на телешоу, в котором ведущая буквально препарировала биографию команданте. Она ожидала увидеть перед собой неотесанного десантника, а перед ней предстал очаровательный рыцарь: он вручил ей букет цветов и называл «юной дамой» (doñita). И успешно отбился от ее язвительных вопросов11.

Стал ли Чавес демократом? Вряд ли. «Если я попаду в Мирафлорес, – сказал он одному другу, выйдя из тюрьмы, – никто уже не отберет у нас власть»12. Оказавшись во