Валентин Гиллуа - Густав Эмар

— Ах, сеньор! Делаешь что можешь, — отвечал разбойник плачущим голосом.

— Гм! Стало быть, теперь вы сделались вором!

Негодяй величественно выпрямился.

— Нет, сеньор, я оказываю услугу вместе с этими благородными кабальеро тем, кто просит моего содействия.

Благородные кабальеро, видя, что дело улаживается миром, заткнули кинжалы за пояс и казались довольными этой неожиданной развязкой, кроме бедняги, который получил последний удар рапирой и просто решил отдать свою скверную душу дьяволу — довольно жалкое приобретение, будет сказано между нами, для духа тьмы.

— Разве кто-нибудь просил вашего содействия против меня, сеньор Царагате? — спросил полковник, вкладывая шпагу в ножны.

— Совсем нет, сеньор; я имел уже честь заметить вам, что вышло недоразумение. Мы ждали здесь одного молодого любезника, который несколько дней назад взял дурную привычку шататься под окнами любовницы одного сенатора, которому это очень не нравится и который дружески просил меня освободить его от этого докучливого человека.

— Сеньор Царагате! Вы действуете слишком круто, и ваш сенатор, кажется мне, несколько запальчив; но так как ваше дело, кажется, не удалось в эту ночь…

— И мне так кажется, сеньор; любезник верно услыхал бренчанье шпаг и остерегся подойти.

— Если так, он сделал хорошо. Во всяком случае, если другие причины вас не удерживают и вы согласны идти со мной, я буду говорить с вами об очень серьезных вещах. Я вас искал.

— Вот что значит случай! — вскричал разбойник.

— Гм! Постараемся, чтобы в другой раз он не был так крут.

Царагате расхохотался.

— Вот отдайте это от моего имени этим благородным кабальеро, — продолжал полковник, положив в руку разбойника золотую монету, — и попросите их простить мне, что я принял их несколько сердито.

— О! Они на вас не сердятся — будьте в том уверены.

Разбойники, совершенно примирившись с полковником посредством золотой монеты, низко раскланялись с ним, предложили ему свои услуги и, обменявшись несколькими словами шепотом со своим предводителем, повернули направо, между тем как полковник и Царагате повернули налево.

— Эти молодцы, кажется, довольно решительны, — сказал полковник, чтобы приступить к делу.

— Настоящие львы, сеньор, и препослушные.

— Прекрасно; а их много у вас под рукой?

— В случае надобности, мне будет очень легко набрать дюжину.

— И все такие храбрые?

— Все.

— Это прекрасно! Знаете, сеньор Царагате, что вы пресчастливый кабальеро.

— Вы мне льстите, сеньор!

— Нет, я вам сообщаю свое мнение — вот и все.

— Извините, сеньор — но позвольте спросить, куда мы идем?

— Вы имеете желание идти куда-нибудь?

— Вовсе нет, сеньор; однако, признаюсь вам, что я вообще люблю знать, куда я иду.

— Это показывает человека здравомыслящего. Мы идем ко мне — вам это неудобно?

— Вовсе нет! Вы говорили, сеньор, что я человек счастливый.

— Да, я повторяю: я нахожу вас очень счастливым.

— Гм! Вы знаете пословицу, сеньор: «Каждый знает отчего ему ногу жмет»?

— Справедливо, а разве у вас «жмет» ногу?

— Увы!.. — сказал Царагате, вздохнув.

Полковник поглядел на него с лукавым видом.

— Я понимаю ваше горе, — сказал он, — оно тем сильнее, что ему помочь нельзя.

— Вы думаете?

— Утверждаю.

— А может быть, вы ошибаетесь?

— Полноте! Вы так любезно отдаете себя в распоряжение тех, кто хочет отмстить за обиду, а принуждены отказаться от своего собственного мщения.

— О-о! Сеньор, что это вы говорите?

— Я говорю правду: вы ненавидите этого француза, о котором еще сегодня мне говорили, но вы его боитесь.

— Боюсь! — вскричал Царагате с гневом.

— Я так думаю, — бесстрастно отвечал полковник, — и для доказательства моих слов я, не зная даже этого человека и не имея никакого интереса во всем этом, буду держать с вами пари, если вы хотите.

— Пари?

— Да.

— Какое?

— А такое, что в двадцать четыре часа, даже при помощи ваших двенадцати товарищей, вы не осмелитесь отмстить вашему врагу.

— А в чем будет состоять ваше пари, сеньор?

— Боже мой! Я так уверен, что ничем не рискую, что держу пари в сто унций. Хотите?

— Сто унций! — вскричал разбойник и глаза его сверкнули алчностью. — За такую сумму я убью родного брата.

— Вы хвастаетесь, сеньор!

— Вот ваша дверь! Стало быть, мне не нужно идти дальше. Вы сказали сто унций, не правда ли?

— Сказал.

— Прощайте! Начинающийся день не кончится без того, чтобы я не был отмщен.

— Что ж, увидим. Спокойной ночи, сеньор Царагате!

Полковник вошел в свой дом, бормоча про себя:

— Кажется, я недурно устроил, если проклятый француз ускользнет от ищеек, которых я напустил на него, то это будет настоящий демон, как думает дон Себастьян!

Глава XXI

ПОСЛЕ СВИДАНИЯ

Дом, выбранный для Валентина банкиром Ралье, находился, как мы сказали выше, на улице Такуба, и по странной случайности, нисколько не преднамеренной, только в нескольких шагах от отеля дона Себастьяна Герреро, чего тот никак не подозревал, потому что до той минуты, когда охотник счел необходимым сделать ему визит, он не знал о его присутствии в Мехико, несмотря на кучу шпионов, которым он платил для того, чтобы они наблюдали за всеми действиями Валентина и донесли ему о его приезде в столицу.

Стало быть, охотнику стоило сделать только несколько шагов, чтобы вернуться домой по выходе от генерала; но, подозревая, что дон Себастьян прикажет следовать за его каретой, он приказал кучеру отправиться в Аламеду, а оттуда в Букарели.

Было уже довольно поздно, так что аллеи Аламеды были совершенно пусты.

Этого, без сомнения, желал Валентин, потому что посреди аллеи он сделал знак кучеру остановиться и вышел из кареты со своими товарищами, приказав кучеру внимательно смотреть за лошаками (в Мехико в экипажи не запрягают лошадей) и не позволять подходить к карете, из боязни одного из тех неожиданных нападений, которые так часты в этом месте и, в особенности, в этот час; три товарища вошли в тенистые аллеи, где скоро исчезли, стараясь, однако, и не слишком удаляться, чтобы в случае тревоги успеть прийти на помощь кучеру.

Валентин, как и все люди, привыкшие к жизни в пустыне, то есть к обширным просторам не доверял каменным стенам, толщина которых, по его мнению, была неплохим убежищем для шпионов; поэтому, когда ему приходилось толковать о важном деле или сообщать своим друзьям что-нибудь серьезное, он предпочитал (несмотря на старание, с каким был выбран его соотечественником дом для него, несмотря на то, что слугами у него были преданные друзья) — отправляться или в Аламеду, или в Букарели, или в окрестности Мехико, где, поставив часовым Курумиллу, то есть человека, которому он доверял вполне и которого чутье, да простят нам это выражение, было непогрешимо, он надеялся безопасно доверить свои задушевные тайны друзьям, которых он созывал на эти странные совещания на открытом воздухе.