Живун - Иван Истомин

Сколько это длилось — миг или вечность… Сандра! Саша!.. Сашенька…

Эгрунина ладонь дрогнула на его плече, Куш-Юр очнулся.

Туман рассеялся. Стоит он, Роман… в избе утопшей Эдэ!

Куш-Юр резко оттолкнул от себя Эгрунь и выбежал из избы, даже не заметив, что без фуражки. Холодок лизнул ему голую голову. Вот ведь незадача, придется вернуться за картузом.

Кляня свою оплошку, он вошел в избу и заметил — на лице Эгруни мелькнула торжествующая усмешка.

Хотел влепить ей что-нибудь злое, обидное, чтоб не радовалась, змея, но подумал: все равно неверно расценит бегство. Присел на лавку с намерением объясниться начистоту, стал крутить самокрутку.

Цигарка и так получилась ладная, а он ее еще старательнее приглаживал и поправлял, чувствуя, что это его успокаивает. Но вместе с успокоением приходил стыд — стыд за недавнюю растерянность. Вот показал себя…

Эгрунь опустилась рядом на корточки. Довольная и счастливая, положила ему голову на колени. Своим поспешным уходом он поверг ее в недоумение — ведь нравится же она ему! Не может быть иначе! А отшивала его, чтоб посильнее приманить. Вот и целовал, как еще никто из парней ее не целовал… И вдруг сбежал! Но коль вернулся, так насовсем.

— Что хочу тебе сказать… — Она подняла голову, заглянула ему в глаза. — Перебирайся сюда, на квартиру… И я… Вместе будем… с Улей. Квартирантам скажешь — съедут.

Он закурил, перевел дух, почувствовал, что вполне устоит перед ней.

— Не быть нам вместе… Помиловаться можно. Но не по-моему это — жизнь тебе калечить… Не барин я какой… — К нему вернулась рассудительность.

— Отчего же не быть?! — у нее увлажнились глаза.

— Понимать должна. — Куш-Юр все же старался не встречаться с ее взглядом.

— Или не скусна? Целовал — не отрывался. — Эгрунь пыталась улыбнуться, чтоб не показать, как уязвлена его словами.

— Не в том дело. Девушка ты — лучше не надо. Разные мы…

— Отцом попрекаешь? Да что я — не сама по себе?! Да мне из его добра и капли не пришлось бы! Отдал бы замуж — и позабыл, как и звать!

— Нет, Эгрунь. У нас говорят: яблоко от яблони недалеко падает. А по-вашему — шишка возле кедра ложится… Совесть не позволит с Озыр-Митькой породниться. Да и народ не простит.

— Какой народ? Биасин-Гал?! — гневно сверкнула она глазами.

— Вот видишь… Нет уж, прости, а лучше прямо, по-хорошему. За целование спасибо — и прощай!

Он нахлобучил на голову фуражку и вышел из избы, даже не взглянув на нее.

— А все ж таки люба буду тебе! — бросила она ему вдогонку.

Куш-Юр радовался, что вырвался. Вдругорядь такое не случится. Он чувствовал какую-то ее силу над собой. И дал себе слово — никогда больше не видеться с Эгрунью. Верно сказал Варов-Гриш — стреножит она его.

Но быть верным слову не всегда удавалось.

Эгрунь не оставляла его. Дня не проходило, чтобы где-нибудь не подловила. Увидит Куш-Юра, постарается задержать его хоть на минуточку, перебросится любезностью, шуткой. И все так заманчиво глядит на него. И даже людей не стыдится. Куш-Юр находил повод побыстрее отвязаться, уйти. Вот напасть! Сдурела девка! А может, нарочно, с умыслом заманивает? Он теперь не исключал и этого. Бродила мысль: Озыр-Митька, может, чего задумал? От такого всего жди, и сестру не пожалеет, что ему баба… Куш-Юр стал еще строже разговаривать с Эгрунью.

Как-то он переправился на лодке за Юган — обмерить поленницы заготовленных для Нардома и школы дров. Эгрунь, узнав об этом от Писаря-Филя, вырядилась во все лучшее и переправилась следом.

Она возникла перед Куш-Юром неожиданно и бесшумно. Плавно, играя тонким станом, выступила из-за поленниц. Он оторопел, отступил назад, чем немало развеселил ее.

— Испужался. А еще вояка…

— Как ты попала сюда?

— Как и ты — на лодочке-калданочке. Выследила милого.

— Для чего?

— Для свидания. Понравилось с тобой целоваться.

«У-у, нечистая сила, приползла искушать!» — Он со злостью взмахнул в воздухе палкой, приготовленной для обмера поленниц.

— Полегче! А то зашибешь невзначай, как Биасин-Гал жену…

— Ты мне не жена. Уходи! Слышь?

— Не уй-ду! — Она шагнула к нему, прошептала: — Хочешь, стану женой? Сейчас? Вон на той лужайке? Без венчания! Все одно в Бога не веришь.

У него перехватило дыхание:

— Дура!.. Вырядилась… Поезжай, говорю! Не мешай.

Эгрунь и бровью не повела. Оглянувшись, посетовала, что кругом опил да мусор и посидеть-то негде. Велела Куш-Юру расстелить плащ.

Он помедлил, но расстелил.

Эгрунь легла, закинула руки за голову, потянулась. Увидев, как он зажмурился, поманила:

— Иди, иди сюда. Да не жмурься, слепцом не сделаю, не съем.

Куш-Юр подсел к ней, закурил.

— Вот что, Эгруня… — Он впервые назвал ее по имени.

Девушка встрепенулась, придвинулась к нему.

— Как ты сказал? Повтори. Ведь я знаю, любишь ты меня. Ох и глаза у тебя! Все душу мою жгут. Гляди же на меня! Гляди! Милый, любимый… — Она уронила голову ему на руку. — Люблю ведь тебя…

— Верю… Но не быть нам парой. Пойми!

Эгрунь подняла голову. Насмешливо спросила:

— Опять про отца? Если любишь — все нипочем!

— Про отца — одно. Я люблю другую.

— Чурку-Сандру? — она беспечно махнула рукой. — Что с возу упало, то пропало.

— А забыть ее не могу.

— Не отберешь же ее назад у Караванщика. Или отберешь? По вашим безбожным законам…

— Не бреши…

— Любил ты ее когда-то. А сейчас меня любишь! Правда ведь?

— Нравишься ты мне. А любви не имею. — Куш-Юр прямо посмотрел ей в глаза. И она отвернулась. — У тебя ведь суженый есть, Яран-Яшка. Зачем же другого ищешь?

Эгрунь подскочила как ужаленная.

— Яшка?! Яран-Яшка мой суженый! — И захохотала.

— Все село об этом говорит. И Яшка сам сказывал мне… Объяснял, скоро свадьба ваша. И Озыр-Митька за вашу женитьбу. Разве не так?

Эгрунь помрачнела, насупилась.

— Да чхала я на них, на Митьку-живодера и на Яшку-недотепу. Пара ли он мне. Яшка-то? Тьфу…

— Зато работящий.

— Работящих много. Я сама такая, даром что из богатого рода. От меня все парни без вина хмелеют. Какого хочешь кликну — пойдет за меня в огонь и в воду. Да никого за тыщи не возьму. Ты мне нужен! А уже коль надумала, будешь моим!

«А может, вот оно — твое счастье!» — застучало у Куш-Юра в голове. Но, тут же устыдившись своих мыслей, он поднялся.

Глава одиннадцатая

Встань-трава

1

У больного Ильки было много разных игрушек. Сделал их отец из дерева: конь с выгнутой шеей, лодки с веслами, пароход с мачтой и трубой. Был даже блестящий стеклянный шар. Но всего больше любил мальчик ваньку-встаньку, подарок дяди Пранэ.

— Дивная игрушка! — хвалил дядя Пранэ. — Как ни положь — встанет. Во, гляди. — И опрокидывал ваньку-встаньку. Но едва дядя отнимал руку, разрисованный деревянный человек вскакивал. — Недаром он ванька-встанька. Вот и ты тоже встанешь на ноги, коли стараться будешь.

Илька не расставался с игрушкой даже ночью. Привез ее с собой в Вотся-Горт. За долгий летний день кем только не бывал ванька-встанька: и всадником, и солдатом, и капитаном, и рыбаком.

А уж как старался мальчик перехитрить деревянного человечка, уложить его.

— Вот какой ловкий, — изумлялся Илька. — А я вот не могу встать. Стараюсь, стараюсь — и не могу.

— И не встанешь никогда, — безжалостно донимал черномазый Энька. — Ты — Илька-сидячка, а встанька — я. Энька-встанька. Во! — И, вскочив на ноги, он принимался прыгать, кривляться, дразнить: — Ты не можешь! Ты не можешь!

Илька терпел это, сносил. Но однажды заплакал горько-горько.

— Мама! Мама! Почему я не встанька? — всхлипывал он.

Елення сидела на корточках у раскрытого сундука и перебирала вещи.

— Ой, не знаю, детка! Богу, видно, так угодно. — Голос у нее надломился, она припала на край сундука, в беззвучном рыдании уткнула лицо в маленькие ярко-синие чулочки и детскую пыжиковую шапочку, порыжевшую от времени.

— Мамочка, а чего ты заплакала?

Елення зарыдала пуще.

— Ничего-то ты, милый мой, не помнишь… Ничего-то ты не знаешь… В чулочках этих бегал ты когда-то на своих проворных ноженьках, бабочек ловил… Да как еще бегал. А теперь… — Елення захлебывалась слезами.

Нет, Илька не помнил, как ходил и резвился на ножках. Но горестный рассказ о своей беде слышал не раз.

Приключилось это два года назад — летом тысяча девятьсот двадцатого года. Гражданская война на Севере только-только закончилась, и люди наконец вздохнули облегченно. Началась путина. Мужики выехали на промысел. Надо было запасаться рыбой на долгую зиму да и подзаработать немного. Гриш с двумя братьями уехал рыбачить за тридцать верст от Мужей. Разместились в маленькой промысловой юрте. Братья ловили рыбу ставными сетями на двух калданках. Поначалу дело не ладилось: часто перепадали дожди, штормило. И рыбаки отсиживались в юрте, коротая время кто как мог.