Волки - Евгений Токтаев

самым занимался его побратим и советник Амазасп. Снаружи шатра раздавалось мерное треньканье — один из царских дружинников, Урызмаг, играл на трёхструнном фандыре. В нехитрую монотонную мелодию время от времени вторгалось конское фырканье.

Дардиолай, совершенно не стесняясь царя и его побратима, лежал на спине возле блюда с мясом, положив руки под голову, и смотрел, как тонкая струйка дыма утекала сквозь решетчатый круг, что скреплял гнутые жердины, основу царского шатра. Здесь, в роксоланском кочевье он, дакийский пилеат, был настолько своим, что давно уже мог плевать на всякие условности, коих у степняков было ещё меньше, чем у даков.

— Чего не ешь? — спросил царь.

— Кусок в горло не лезет, — ответил Дардиолай.

— Так ты запивай, — посоветовал Амазасп.

Дардиолай поморщился.

— Не хочу.

Сусаг небрежно отбросил кость и потянулся к блюду. Выбрал новый жирный кусок.

— Вино не нравится? — нахмурился Амазасп, — хорошее вино.

— Это из Ольвии? — чавкая спросил царь, — то, что ты весной привёз?

— Не, из Мёзии, — ответил царский побратим.

Дардиолай приподнялся на локте.

— Старое? Той зимой взяли?

— Не-е, — протянул Амазасп, — что взяли той зимой, то уж всё выпили давно. Что ты думаешь, брат Дардиолай, мы четыре года будем вино по степи возить? Мы же не эллины.

Сусаг заулыбался.

— Да, не эллины!

— Это вино сторговали, — объяснил Амазасп.

— А какое вино слаще? — спросил Дардиолай, — что сторговали или взяли мечом?

— Ну, мечом-то, конечно, завсегда слаще, — ухмыльнулся Сусаг.

— Так я о том и толкую, — подхватил Дардиолай, — хорошо ведь той зимой сходили?

— Хорошо, — сказал царь, — кто не дурак-то.

— Кто не Инисмей! — добавил Амазасп и оба роксолана заржали.

Дардиолай оскалился. По роже и не понять — поддерживает веселье или наоборот. Он посмотрел за спину Сусага. Там, на жердинах-рёбрах шатра висел царский доспех. Панцирь, широкие наплечники, набедренники. Всё набрано из железных чешуек. Некоторые покрыты золотом с тонкой чеканкой.

— Без дела висит, — заметил Дардиолай.

— Придёт час — найдётся дело, — хмыкнул Сусаг.

— Так дело-то уже есть.

Царь усмехнулся.

— Э, брат, дай срок, боги рассудят. Кинут кости так — садись Сусаг на коня, бери копьё, коли «красношеих». Кинут эдак — пируй Сусаг, вино пей, жену люби. Всё в их власти.

— В чьей власти-то? — переспросил Дардиолай, — жён?

— С чего бы? Я про богов тебе толкую.

— Среди людей царя моего, — задумчиво произнёс Дардиолай, — встречал я одного грамотея-эллина, так он заливал, будто роксоланы во всём жён своих слушаются, те им, вам то есть, как госпожи.

— Дурак твой грамотей, — сказал Сусаг.

— Дурак, — согласился Дардиолай, — я ему так и сказал.

— А вот прадеды прадедов наших с ним бы спорить не стали, — заметил Амазасп.

— Чудное было время, — усмехнулся Збел.

Сусаг, работая челюстями, согласно кивнул.

Вот бы сейчас его вернуть. Уж Збел своего бы не упустил, к Фидан под бочок подкатился бы, да на ушко нужные слова и нашептал. Жаль. Теперь-то другие времена, а о тех, когда только одни жёны с богами говорили и мужей вводили в род, а не наоборот, нынче мало вспоминают. Хотя и посейчас ни у кого из соседей женщины столько воли не имеют, сколько у жён сарматских. Фидан может ножкой топнуть и отцу перечить. Она дочь любимая и по имени «отчая». Отец слова не скажет, не прикрикнет, не возмутится, что девка поучает. Правда и её воли не послушает. Это Дардиолай чуть ли не первым делом постарался провернуть.

Он задумчиво поглядывал в щель у входа, оставленную не до конца задёрнутым пологом. Оттуда продолжал доноситься немного дребезжащий звон старого рассохшегося фандыра, да серебряными колокольчиками звенели голоса перекликавшихся девушек. Слышал Фидан. А брата её что-то давно не видать.

— Куда Распараган-то уехал?

— В Пиробуридаву я его послал, — ответил царь.

— Зачем?

— Посмотреть, да послушать, как у Децебала дела идут. Ты, я вижу, брат, совсем у нас поник.

Дардиолай печально вздохнул. Кивнул.

— Эй, Урызмаг! — позвал царь, — хватит там бренчать, поди сюда.

Звон прекратился, раздалось кряхтение. Старый Урызмаг помянул недобрым словом поясницу. Откинул полог шатра.

Солнце, проникнув внутрь, хлестнуло дака по глазам, он прищурился. Сел, давая место старому песнопевцу, хотя этого самого места в большом шатре роксоланского царя было достаточно. Урызмаг тоже уселся на ковёр. Проворчал:

— Эх, будь не ладны…

Кого он так помянул, Дардиолай не понял, но царь и его побратим на свой счёт слова старика явно не приняли. Видать, о хрустящих коленях сетовал дед.

Сусаг указал ему на чашу с кобыльим молоком.

— Выпей.

Урызмаг с достоинством пригладил пегую бороду, торчащую клином. Вознёс хвалу богам и отпил из чаши. Царь последовал его примеру, цокнул языком и прищурился от удовольствия. Сейчас он, склонный к тучности (и как хоть кони до сих пор носят), выглядел, будто обожравшийся кот, разомлевший на солнышке.

«Как вы можете пить эту кислятину», — подумал Дардиолай.

Сам-то он, хоть и был среди роксолан «хвата», сиречь «свой», но поклонником кобыльего молока всё же не стал.

— Чего-то брат наш загрустил совсем, — сказал царь, — давай-ка, развлечём его. Сбацай ту песнь.

— Какую? — не понял Урызмаг.

— Ну эту, про дурака и волка.

— Да ну, — поморщился Дардиолай, — слышал сотню раз.

— И не убудет, — возразил Сусаг, — как не прославить нашего побратима? Степь ещё не видала столь могучего воина!

Урызмаг ударил по струнам и запел низким густым голосом. В песне-то он, на удивление, звучал совсем не по-стариковски.

Урызмаг пел о подвигах Молнии, что мчался на врагов быстрее ветра и поражал их сотнями. Пел о том, как Молния пробрался в лагерь «красношеих» и выкрал осквернёное нечестивцами тело великого царя аорсов Инисмея. Да при этом порубил множество легионеров. Серп его не знал пощады, а руки усталости. И стал Молния братом всем роксоланам и аорсам на вечные времена.

Царь аорсов в сём сказе звался великим, сильномогучим и достославным, но Дардиолай в каждом слове о нём слышал насмешку. Не случайно же песнь эту роксоланы звали «песней о дураке и волке». Кто тут «варка», волк, объяснять никому не нужно, а вот кто дурак…

Впрочем, при аорсах такое не произносили.

Дардиолай всё же выпил предложенного вина и сказал:

— А чего-то давно я не слышал, чтобы Урызмаг о ваших героях пел. И девушки не поют.

— Ты дорогой гость, — ответил царь, не открывая глаз, — тебя и славят.

— А я, признаться, уж стал опасаться, будто оскудела степь славными витязями. Неужто, думаю, «красношеие» не только аорсовым женщинам реку слёз пустили?

Сусаг разлепил один глаз.

— Нет, брат Дардиолай, степь витязями не оскудела.

— Но, как видно, старые-то песни