Аня из Шумящих Тополей - Люси Монтгомери

— Это, вероятно, весна так на вас действует, — заметила она без всякого сочувствия.

— Ах, мисс Дью, хорошо, если все дело только в этом. Но боюсь, со мной то же самое, что и с бедной миссис Гейдж. Прошлым летом она поела грибов, но среди них, должно быть, попался какой-то ядовитый, так как с тех пор она чувствует себя не так, как прежде.

— Но ты-то еще не могла есть грибы в этом году, — возразила тетушка Четти.

— Нет, но боюсь, я съела что-то другое. Не старайся ободрить меня, Шарлотта. У тебя добрые намерения, но это бесполезно. Слишком многое я испытала… Ты уверена, Кейт, что в кувшинчике со сливками не было паука? Боюсь, я видела его, когда ты наливала сливки в мою чашку.

— В наших кувшинчиках со сливками никогда не бывает пауков, — угрожающе заявила Ребекка Дью и хлопнула кухонной дверью.

— Может быть, это была лишь тень, — кротко предположила кузина Эрнестина. — Глаза у меня уж не те, что были. Боюсь, скоро я совсем ослепну. Да, кстати, заглянула я сегодня к Марте Маккей, а ее знобит и вся она покрылась чем-то вроде сыпи. «У тебя, похоже, корь, — говорю я ей. — И скорее всего, после нее ты останешься почти слепой. В вашей семье у всех слабые глаза». Я подумала, что следует подготовить ее к этому. Ее мать тоже не совсем здорова. Доктор говорит, что это несварение, но боюсь, на самом деле это опухоль. «А если им придется делать тебе операцию и давать хлороформ, — сказала я ей, — то боюсь, ты потом не придешь в сознание. Не забывай, ты из Хиллисов, а у всех Хиллисов слабое сердце. Ты же знаешь, твой отец умер от сердечного приступа».

— В восемьдесят семь лет! — вставила Ребекка Дью, быстро унося тарелки.

— А ведь ты знаешь, что семьдесят лет — это предел, положенный человеку Библией, — бодро подхватила тетушка Четти.

Кузина Эрнестина взяла третью ложечку сахара и печально помешала чай в своей чашке.

— Так сказал царь Давид[53], Шарлотта, но боюсь, он был не очень хорошим человеком в некоторых отношениях.

Аня поймала взгляд тетушки Четти и, не удержавшись, рассмеялась.

Кузина Эрнестина взглянула на нее неодобрительно.

— Я слышала, вы большая хохотушка. Что ж, хорошо, если так будет и впредь, но боюсь, вы слишком быстро поймете, что жизнь — вещь печальная. Да-а, я и сама была когда-то молода.

— В самом деле? — язвительно спросила Ребекка Дью, внося оладьи. — Я думаю, что вы, должно быть, всегда боялись быть молодой. Поверьте мне, мисс Бьюгл, для этого нужна смелость.

— У Ребекки Дью такая странная манера выражаться, — пожаловалась кузина Эрнестина. — Не то чтобы мне это досаждало, конечно… Это хорошо — смеяться, когда можешь, мисс Ширли, но боюсь, вы искушаете Провидение тем, что так счастливы. Вы ужасно похожи на тетю жены нашего покойного священника. Она всегда смеялась и умерла от удара. Третий удар бывает смертельным. Боюсь, наш новый лоувэйлский священник склонен к легкомыслию. Как только я увидела его, так сразу сказала Луизе: «Боюсь, мужчина с такими ногами должен увлекаться танцами». Я полагаю, он бросил танцевать, с тех пор как стал священником, но боюсь, эта черта проявится в его детях. У него молодая жена, и говорят, что она влюблена в него самым возмутительным образом. Мне, похоже, никогда не свыкнуться с мыслью, что кто-то может выйти замуж за священника по любви. Боюсь, это проявление ужасного неуважения. Он читает неплохие проповеди, но боюсь, он слишком вольно толкует Библию, если судить по топу, что он сказал в прошлое воскресенье о лакомке Илии[54].

— Я узнала из газет, что Питер Эллис и Фанни Бьюгл поженились на прошлой неделе, — сказала тетушка Четти.

— А, да. Боюсь, это будет брак на скорую руку да на долгую муку. Они знакомы друг с другом всего лишь три года. Боюсь, Питер очень скоро убедится, что красота ох как обманчива. Боюсь, Фанни очень ленива. Она гладит столовые салфетки только с правой стороны. Совсем не то что ее безгрешная мать. Если уж была на свете женщина, которая все делала на совесть, так это она. Когда она была в трауре, то всегда надевала черную ночную рубашку. Говорила, что ей так же грустно ночью, как и днем. Я была у Энди Бьюгла — помогала им готовить парадный обед, и когда утром в день свадьбы я спустилась в кухню, то — вы только подумайте! — увидела Фанни, которая ела яйцо на завтрак! Ела в тот самый день, когда ей предстояло выйти замуж! Я думаю, вы не верите. Я сама не поверила бы, если бы не видела это собственными глазами. Моя бедная покойная сестра не ела ни крошки целых три дня перед тем, как выйти замуж. А после смерти ее мужа мы все боялись, что она никогда больше не будет есть. Бывают моменты, когда я чувствую, что уже не в состоянии понять нынешних Бьюглов. Было время, когда человек знал, чего ждать от своей родни; совсем не то теперь.

— Это правда, что Джин Янг собирается снова выйти замуж? — спросила тетушка Кейт.

— Боюсь, что так. Конечно, считается, что Фреда Янга нет в живых, но я ужасно боюсь, что он еще объявится. Этому человеку никогда нельзя было доверять. Она собирается замуж за Айру Роберта. Боюсь, он женится на ней только для того, чтобы она была довольна. Его дядя Филип когда-то хотел жениться на мне, но я сказала ему: «Бьюгл я родилась, Бьюгл я и умру. Брак — это рискованный шаг, — говорю, — и я не допущу, чтобы меня подбили на такой прыжок в неизвестность». Этой зимой в Лоувэйле было ужасно много свадеб. Боюсь, теперь все лето будут похороны, чтобы восстановить равновесие. В прошлом месяце поженились Анни Эдвардс и Крис Хантер. Боюсь, через несколько лет они уже не будут так любить друг друга, как любят сейчас. Он просто увлек ее своим бахвальством. Его дядя Хайрам был сумасшедший. Много лет он считал себя собакой.

— А где проводит эту зиму миссис Лили Хантер? — спросила тетушка Четти.

— У сына в Сан-Франциско, и я ужасно боюсь, что там произойдет еще одно землетрясение[55], прежде чем она оттуда выберется. Когда путешествуешь, вечно не одно, так другое. Но люди, похоже, помешались на путешествиях. Мой кузен Джим Бьюгл провел зиму во Флориде. Боюсь, он становится богатым и суетным. Я сказала ему, перед тем как он уехал — помню, это было вечером, накануне того дня, когда у Коулманов сдохла собака… или не тогда?.. Да, тогда. «Погибели, — говорю, — предшествует гордость, а падению надменность»[56]. Его дочь работает учительницей в школе на Бьюгл-роуд и все никак не может решить, за кого из поклонников выйти замуж. «Единственное, в чем я могу заверить тебя, Мэри-Аннетта, — говорю я ей, — так это в том, что ты никогда не получишь в мужья того, кого любишь больше всех. Так что тебе лучше выйти за того, кто любит тебя… если, конечно, можно быть в этом уверенной». Надеюсь, она сделает более разумный выбор, чем Джесси Чепмен. Боюсь, та собирается выйти за Оскара Грина просто потому, что он всегда крутится поблизости. "И этого ты выбрала?" — говорю я ей. Его брат умер от скоротечной чахотки. «И ни в коем случае не выходи замуж в мае, — говорю я ей. — Май — ужасно несчастливый месяц для свадеб».

— Как вы всегда умеете ободрить! — вставила Ребекка Дью, внося блюдо с миндальными пирожными.

— Не можете ли вы сказать мне, — продолжила кузина Эрнестина, не обращая внимания на Ребекку Дью и накладывая себе вторую порцию грушевого варенья, — кальцеолярия — это цветок или болезнь?

— Цветок, — ответила тетушка Четти.

Кузина Эрнестина, казалось, была несколько разочарована.

— Ну, что бы это ни было, у вдовы Сэнди Бьюгла это есть. Я слышала, как она сказала своей сестре в церкви в прошлое воскресенье, что теперь у нее появилась кальцеолярия. У вас, Шарлотта, ужасно чахлая герань. Боюсь, вы неправильно ее удобряете… Вдова Сэнди Бьюгла уже не носит траур, а ведь прошло всего четыре года с тех пор, как умер ее бедный муж. Да-а, в наши дни мертвых быстро забывают… Моя сестра носила траур по мужу двадцать пять лет.

— А вы знаете, что у вас не застегнуты крючки на юбке? — спросила Ребекка Дью, ставя на стол кокосовый пирог.

— У меня нет времени, чтобы вечно таращиться на себя в зеркало, — отозвалась с кислой миной кузина Эрнестина. — Если и не застегнуты, что из того? Разве на мне не три нижние юбки? Мне говорили, что теперь девушки носят только одну. Боюсь, мир становится ужасно легкомысленным и беспечным. Думают ли они когда-нибудь о Судном дне, вот что я хотела бы знать.

— Вы полагаете, что в Судный день нас спросят, сколько на нас нижних юбок? — поинтересовалась Ребекка Дью и ускользнула в кухню, прежде чем кто-либо успел изобразить на лице ужас.

— Вы, вероятно, прочли на прошлой неделе в газетах о смерти старого Алека Крауди, — вздохнула кузина Эрнестина. — Его жена умерла два года назад — буквально вогнали в могилу бедняжку. Говорят, Алеку было с тех пор ужасно одиноко, но что-то не верится. И его родне предстоит еще немало хлопот из-за него, даром что он уже похоронен. Я слышала, он не оставил завещания, и боюсь, все теперь передерутся из-за наследства…