Дом Павлова - Лев Савельев

— Что поделать, товарищ старший политрук! Набежит беда — и с ног собьет, — в тон ему ответил Павлов.

— Беда, Яша, невелика, — успокаивал тот. И уже серьезно добавил — Малость подлатают, а там… Мы с тобой еще заставим его рылом хрен копать, — закончил Кокуров.

Вскоре пришел бронекатер. Заторопились с погрузкой. Тяжелораненых снесли в трюм, а остальные — Кокуров с Павловым в их числе — устроились на палубе.

Целую ночь катерок боролся с рекой — скованная льдом, она вот-вот должна была застыть. Небольшому суденышку приходилось с трудом пробираться сквозь шугу, густо покрывавшую Волгу. Впрочем, катеру-работяге в его усилиях помогал сам противник. То тут, то там снаряды разбивали ледяные заторы. Ухнет разок поблизости — и вот уже новая полынья, и можно хотя бы на несколько метров продвинуться вперед. Правда, от такой «помощи» не очень-то было весело…

Утром бронекатер причалил наконец к левому берегу Волги.

Тяжелоранеными занялись санитары, а для остальных последовала команда:

— Кто в состоянии — марш своим ходом!

В толпе высыпавших на берег людей Кокуров отыскал Павлова, протиснулся к нему и подставил свое здоровое левое плечо:

— А ну, Яша, берись! Фашист, как по заказу, разукрасил разные бока…

— И на том спасибо большое, — отозвался Павлов, цепляясь правой рукой за огромную фигуру замполита.

Так и брели — высоченный старший политрук и чуть не повисший на нем сержант — все полтора километра до медпункта. Здесь раненых рассортировали, и вскоре они расстались. На этот раз навсегда.

Вылечившись, Кокуров вернулся в свой полк. Он прошел в его рядах почти всю войну и погиб в начале 1945 года при освобождении Польши. Там, на польской земле, в городе Ченстохове и похоронен коммунист Николай Сергеевич Кокуров из Кировской области.

Для Павлова потянулись госпитальные дни, скрашиваемые встречами с боевыми друзьями.

На одном эвакопункте, когда он на костылях входил в перевязочную, оттуда выкатывали носилки. Человек со свежими бинтами на лице — то был Илья Воронов — сразу узнал боевого друга. После тяжелой операции пулеметчик был еще очень слаб, но как всегда, бодр духом. Он попросил санитаров на минутку задержаться и стал расспрашивать о делах в роте, совсем позабыв, что ранены-то они в одном бою!..

А в городе Энгельсе, куда напоследок перевели Павлова, он оказался в одном госпитале с Глущенко.

Лежа на койке, Василий Сергеевич услышал разговор о каком-то Павлове, из соседней палаты.

Не наш ли это сержант? Нашего звали Яковом…

Павлов был за дверью. Он сразу узнал знакомый голос и прискакал на одной ноге. То-то было радости!

Сержанту оставалось долечиваться семь дней, и все это время он не отходил от постели друга. Столько, кажется, не было обговорено за долгих два сталинградских месяца, сколько за эту неделю… Когда Павлов выписывался, Глущенко еще оставался в госпитале — его рана была более тяжкой.

Друзья трогательно распрощались, чтобы встретиться только через четырнадцать лет в Москве.

А в Доме Павлова напряженная боевая жизнь текла своим чередом. И хотя самого Якова Павлова здесь уже не было, все равно дом продолжал носить его имя. Он продолжал жить и бороться.

Участок, на котором находился дом, по-прежнему занимала седьмая рота. Но люди в ней теперь были; почти все новые. Погибшего командира роты Ивана Наумова заменил старший лейтенант Алексей Драган.

Сильные бои шли вдалеке отсюда, на внешнем обводе кольца окружения. Но и тут, на участке сорок второго полка, противник хотя и утратил инициативу, но еще был силен. И возможны всякие неожиданности.

Где, например, гарантия, что враг, пытаясь прорваться из охвативших его тисков, не бросится всеми силами на Сталинград, чтобы выйти через замерзшую Волгу?

И Дом Павлова продолжал стоять, как крепость. Появилась новая огневая точка с двумя «максимами» посредине хода сообщения на мельницу, на том, примерно, месте, где раньше стояла злополучная стена, — причинявшая столько бед.

Здесь обосновался командир взвода лейтенант Иван Афанасьев — он уже оправился от контузии. Не задержались в медсанбате и пулеметчики Алексей Иващенко с Иваном Свириным: они тоже вернулись в свою боевую семью. Только эти три человека и остались от прославленного пулеметного взвода. А кроме них, теперь в строю остались немногие из тех, кто долгих два месяца защищал Дом Павлова. Это бронебойщики Файзерахман Рамазанов, Григорий Якименко и Мабалат Турдыев да двое из стрелкового отделения сержанта Якова Павлова — Андрей Шаповалов и его земляк Вячеслав Евтушенко.

С зимними холодами прибавилось хлопот и у санинструкторов Марии Ульяновой и Вали Пахомовой — пухленькой черноглазой дивчины. Даже в те редкие дни, когда не случалось раненых, у этих девушек не выпадало ни минутки свободного времени: надо было предупреждать обморожение. По нескольку раз в сутки ползли они в самые опасные места, чтоб с банкой мази добраться до каждого бойца.

В развалинах Дома Заболотного почти бессменно находился в боевом охранении Тимофей Карнаухов. С тех пор как погиб его брат, он стал напрашиваться туда, где больше вероятности встретить живого врага. Таким оказался секрет в сотне метров от все еще занятого противником военторга. Приползая сюда, Маруся старалась принять серьезный вид — солдат ей чуть ли не в отцы годился. Тем не менее и тут она произносила свою стандартную фразу:

— Береги нос в большой мороз!

Не в пример другим Карнаухов не уклонялся от неприятной процедуры. Десяток секунд, и вот уже все лицо покрывал густой слой мази — и нос, и щеки, и лоб, и подбородок… Напоследок Маруся стаскивала с бойца рукавицы и смазывала его озябшие руки, приговаривая:

— Вот теперь хоть и холодно, да не оводно…

— Оводу сейчас не сезон, — следовал угрюмый ответ, — а вот Гитлер ужалит, не обрадуешься… Мотай-ка лучше отсюда, пока цела, да поскорей…

В те декабрьские дни настроение в третьем батальоне, как и у всех на Сталинградском фронте, было приподнятое, хотя сводки Совинформбюро говорили о фронтовых делах очень скупо. Лишь впоследствии официально сообщили, что за две последние декады декабря наши войска южнее Сталинграда продвинулись вперед на сто — сто пятьдесят километров и освободили более ста тридцати населенных пунктов. Но радостные вести об этих победах опередили сводки.

Волгу уже сковал лед, улучшилось снабжение и боеприпасами, и продуктами. Это тоже способствовало хорошему настроению.

Исполнилась заветная мечта бойцов — попариться в баньке. Теперь заботами командира хозяйственного взвода лейтенанта Макарова на самом берегу реки, в маленьком домике под откосом, вмуровали в плиту котел — и вот тебе настоящая русская баня. Даже с паром! В баню люди ходили вооруженные. Пока мылись — караулили часовые.

После короткой передышки на участке сорок второго полка снова начались бои. Противника тут сильно потеснили. Бои шли и на всем фронте, занимаемом шестьдесят второй армией. Штурмовые группы атаковали врага там, где он меньше всего ждал. Десятки опорных пунктов и дзотов ежедневно переходили в руки советских войск.

Стремительным ударом вышибли наконец противника и из «молочного дома». Теперь это удалюсь с гораздо меньшими жертвами, чем в том, ноябрьском бою. Сидя в «котле» на голодном пайке, гитлеровцы были порядком измотаны, но они еще ожесточенно огрызались.

Потом фашистов выгнали и из здания военторга, превращенного ими в сильно укрепленный опорный пункт. Отогнали их от дома железнодорожника и от Г-образного дома подальше туда, за Пензенскую улицу.

Приближался новый, девятьсот сорок третий год.

Его ждали с нетерпением. Казалось, что с последним листком календаря уйдет все горькое, все тяжелое. Хотелось верить, что грядущий год принесет перемены к лучшему. Правда, понимали, что до полной победы далеко. Но вот зверю уже ломают хребет. И это наполняло сердца радостью.

Новому году устроили радостную встречу.

В канун праздника заместитель командира батальона Алексей Дорохов — он сменил уехавшего на учебу капитана Жукова — обошел огневые точки в Доме Павлова. Вдвоем с новым командиром роты Драганом они пробрались через подземные ходы в дзоты, побывали в секретах, поздравили бойцов с наступающим Новым годом. Командиры лично проверили боевую готовность оружия.

— Сегодня жарко будет, — говорили они пулеметчикам, бронебойщикам, минометчикам, артиллеристам, — так что ждите…

Стоял ясный морозный вечер. Причудливые каменные коробки зданий нарядились в зимнее убранство. Выпавший снежок еще белел во всей своей пушистой свежести на изъеденной воронками площади, на остовах разбитых танков и автомашин. Празднично разукрашенным казалось даже темное звездное небо, исчерченное пунктирами трассирующих пуль.