Украденное воскресенье - Наталья Александрова

Да начать даже с его профессии. Он постоянно повторял: «У нас в Эрмитаже, у нас в Эрмитаже…», так что у собеседника возникало впечатление, что он, как минимум, научный сотрудник музея, но я‑то теперь знала, кем он там работает. Может быть, именно из‑за противоречия между его постоянными упоминаниями Эрмитажа и вульгарностью его истинной профессии у меня сложилось ощущение его фальшивости? Спору нет, у нас всякая профессия нужна, но все же тут было все не просто… Нет, я видела Карамазова как бы со стороны и не сомневалась: он не тот, кем хочет казаться. Вовсе он не скромный непрактичный интеллигентный старичок, а жесткий, умный, циничный, прекрасно знающий, чего он хочет, и на все готовый ради осуществления своих целей человек. Такой человек ничего не делает случайно…

— Как себя чувствует Мария Михайловна? — спросила я, чтобы переменить тему, потому что молчание наше неприлично затягивалось.

Карамазов погрустнел и сказал, что Мария Михайловна чувствует себя плохо, а кто на ее месте чувствовал бы себя хорошо? Она потеряла единственного сына и невестку.

— Насколько я знаю, террористический акт был направлен против Валентины, а Женя погиб случайно.

— Да, да, ужасная трагедия! — поддакнул Карамазов. — Это нелепица, случайное стечение обстоятельств.

Я посмотрела на него в смятении — ведь я слышала уже эту фразу, сказанную тем монотонным голосом по телефону. Неужели? Я опустила глаза, чтобы Карамазов ни о чем не догадался, он и так уже смотрел на меня с подозрением.

— Извините, Николай Петрович, мне пора на работу. — И я помчалась прочь от этого места, чтобы хорошенько подумать по дороге на работу обо всем. Кириллу я позвоню позднее, хотя такой разговор лучше провести не по телефону. .

Весь день на работе я была сама не своя, меня преследовали ужасные мысли. Неужели, неужели это все Карамазов? Звонил мне этим ужасным голосом, угрожал… Шантажировал Аськой, подлец! И ведь все сходится, ведь, идя в кафе, мы с Аськой встретили именно его, и все время он попадался на моем пути, все время следил за мной. Что‑то еще не давало мне покоя, какая‑то мысль смутно брезжила в мозгу, даже голова заболела. Это было похоже на навязчивый мотив, который звучит в голове, но вслух напеть его никак не можешь, и от этого очень неприятно. Я села в уголок, включила компьютер и стала усиленно вспоминать, дело было во вчерашнем сне, у него была какая‑то связь с сегодняшней встречей с Карамазовым. Значит, опять я бегу по лестнице, вижу незапертую дверь квартиры Вадима, вхожу, не задерживаясь в прихожей, останавливаюсь на пороге, пораженная открывшимся мне зрелищем — замученный человек привязан к креслу. Дальше вместо того, чтобы бежать из этой квартиры, я совершаю идиотский поступок — хочу подойти к нему поближе, чтобы помочь, если он еще жив. Я делаю неуверенный шаг вперед, спотыкаюсь обо что‑то и лечу вперед. Перед моим мысленным взором так ясно встало все, случившееся в квартире на Некрасова, что наконец‑то до меня дошло все. Я встала и набрала номер Кирилла. Опять у него было занято. Куда же идти — прямо в милицию? Ладно, дадим Кириллу еще один последний шанс.

— Миша, мне надо уйти, — сказала я не терпящим возражений тоном.

Он так удивился, что ничего не сказал. Как ненормальная, я выскочила на улицу, поймала первого попавшегося частника и назвала адрес Кирилла. Если его не будет дома, пусть пеняет на себя. У меня уже лопнуло терпение.

Как видно, Кирилл был в прихожей или увидел меня в окно, потому что открыл дверь сразу же, не успела я позвонить. Я влетела как вихрь, в маленькой прихожей было тесно, поэтому, чтобы затормозить, мне пришлось схватить Кирилла за плечи.

— Ты зачем здесь? — отшатнулся он.

Я вспомнила, какое у него вчера было несчастное лицо, когда я ушла от него, как он думал, к пьяному Игорьку, и решила, что он сердится за вчерашнее. Но какое это имело значение, когда я знала имя убийцы Вадима?

— Кирилл, я все знаю, это Карамазов.

— Что ты знаешь?

— Я вспомнила, я все вспомнила! Это он говорил тем мерзким голосом, и он убил Вадима!

— Что? — заорал он.

— Да‑да, Кирюша, милый, послушай, я знаю, ты мне не веришь, думаешь, что я не в себе, но послушай, послушай скорее…

Я рассказала ему свой сон, вернее, это был не сон, а воспоминание, как я шагнула туда к Вадиму, стараясь разглядеть и помочь, если можно, как споткнулась о деревянную резную трость с трогательной галошкой внизу, чтобы не сильно стучала.

— И по голове меня он потом стукнул тоже этой палкой!

Не может быть! — задумчиво проговорил Кирилл. — А хотя… Значит, он тогда в воскресенье утром отправился туда к Вадиму, чтобы проследить. Где тот живет, он уже давно знал, он все знал. Дождался, пока уйдут бандиты, потом пошел туда сам, чтобы поразнюхать. А Вадим, очевидно, очнулся и попросил у него помощи, стал кричать… Тот испугался, что люди услышат, ну и выстрелил в него со страху. А потом ты пришла, он решил тебя подставить. Сфотографировал рядом с трупом и бросил там без сознания. Сам слинял, а тебя нашли вернувшиеся бандиты. Видят — тот уже покойник, может, ты что знаешь — и забрали тебя на дачу.

. — Как в машине ехали, я помню!

В это время зазвонил телефон. Кирилл махнул мне рукой — подожди, мол, — и бросился к аппарату. Он не снял трубку, а нажал какую‑то кнопку, и в комнате громко зазвучал слишком хорошо мне знакомый тусклый механический голос:

— Надеюсь, мне нет нужды представляться?

— Опять вы! — закричал Кирилл. — Какого черта вам от меня надо?

— Наше дело еще не закончено, — проскрипел голос, — мне надо получить от вас одну вещь…

— Какую еще вещь — мы так не договаривались!

— Это не важно, как мы договаривались, важно то, что с помощью вашего плана произошло ограбление квартиры коллекционера и два убийства.

Услышав такие слова, я дернулась было, но Кирилл свирепо посмотрел на меня и показал здоровенный кулак. Я закрыла рот рукой, чтобы не заорать.

— Так вот, повторяю, или вы отдаете мне эту вещь, или компетентным органам станет немедленно известно, что сигнализацию в квартире коллекционера делал Кирилл Михайлов, он же сделал для злоумышленников план размещения датчиков, и на плане этом есть его отпечатки пальцев.

Уму непостижимо, я уже перестала что‑либо понимать. Чтобы Кирилл связался с уголовниками, я не могла поверить, но тогда почему он так испугался вчера, когда я застала его, можно сказать, на месте преступления. Я решила послушать дальше.

— Хорошо, допустим, я соглашусь, — осторожно сказал Кирилл,. — какие вы можете дать мне гарантии?

— Условия тут буду ставить я! — закричал голос. — А ты, щенок, будешь делать только то, что я тебе скажу. А теперь запоминай инструкции, куда надо принести брошку.

Вот это да! Оказывается, эта злополучная брошка‑паучок, из‑за которой у меня было столько неприятностей, из‑за которой опасность угрожала моему ребенку, из‑за которой я тряслась и не спала ночами, из‑за которой погиб Женя, — она у него! У этого монстра, у этого лживого чудовища! И он молчал и ни слова не сказал мне об этом, видя, в каком я состоянии, и еще симулировал, подлец, сочувствие ко мне и какие‑то чувства!

Этот жуткий монотонный голос начал долго диктовать ему инструкции, но я уже ничего не слышала. Хорошо, что передо мной не было зеркала, наверное, я выглядела так, что сама себя испугалась бы. Я не стала кричать, потому что у меня перехватило дыхание от злости. Но, дождавшись, когда он положит трубку на рычаг, я тут же набросилась на него с кулаками. Он пытался увертываться от моих ударов и делал это, мерзавец, довольно ловко, еще бы — мастер спорта по самбо!

— Скотина! Мерзавец! Уголовник!

— Таня, да подожди же, я все объясню…

— Не желаю слушать твоих объяснений, опять все наврешь!

— Стой же ты да прекрати царапаться! — Я пустила в ход ногти, и это действительно получилось намного эффективнее, чем кулаки, — ведь этот метод ведения боя более свойствен женщинам.

Я чувствовала себя дикой кошкой, прямо озверела, визжала и царапалась, Кирилл никак не Мог со мной справиться.

— Негодяй! С самого начала брошка была у него! Я с ума схожу от страха, ребенка отдала чужим людям, а он, нагло глядя мне в глаза, врет, что ничего не знает! Мало тебе досталось от арабов, жаль, что они тебе вообще…

— Да прекрати ты! Ой, больно! Ну перестань, я все объясню…

— Убийца! Бандит! Извращенец! На… насильник…

Дело в том, что, понимая, что в честной борьбе с моим маникюром ему не выстоять, этот уголовник и растленный тип лишил меня свободы слова долгим поцелуем. И я как‑то сразу забыла, за что я на него разозлилась и почему мы вообще ссоримся. Только одна мысль вертелась у меня в голове — почему он не сделал этого раньше, тогда я бы раньше поняла, зачем я пришла к нему вечером в воскресенье и что я нашла в этом человеке с такими ласковыми губами и сильными руками.