Жанна дАрк - Марк Твен

Дюнуа признался, что совет считает этот путь наиболее желательным, но трудноисполнимым. И он постарался оправдать совет, заметив, что поскольку не было разумных оснований надеяться на что-либо иное, кроме продления осады и изнурения англичан измором, то естественно было со стороны всех военачальников побаиваться воинственных замыслов Жанны.

— Видите ли, — говорил он, — мы уверены, что выжидательный образ действий является наилучшим, а между тем вы желали бы всего добиться натиском.

— Желала бы — и желаю! Извольте получить мои распоряжения: завтра, на рассвете, мы двинемся к крепостям на южном берегу.

— И возьмем их приступом?

— Да, возьмем их приступом.

В этот момент вошел, побрякивая шпорами, Ла Гир и услышал последние слова.

— Клянусь моим baton [11]! — воскликнул он. — Вот это песня на верный лад, и отличные слова: мы возьмем их приступом!

Он размашисто отдал честь, подошел к Жанне и пожал ей руку. Кто-то из членов совета пробормотал:

— Значит, мы должны будем начать с бастилии Сен-Жан, а тем временем англичане успеют…

Жанна повернулась в сторону говорившего и возразила:

— Не беспокойтесь о бастилии Сен-Жан. Англичане будут настолько догадливы, что освободят ее и отступят к бастилиям на мосту, лишь только заметят наше приближение. — И она добавила с оттенком сарказма: — Даже военному совету надлежало бы догадаться и поступить так же точно.

После того она попрощалась, Ла Гир, обратившись к собранию, обрисовал Жанну в общих чертах:

— Она — ребенок, и больше вы ничего в ней не видите. Оставайтесь при этом предубеждении, если не можете иначе; но вы ведь заметили, что это дитя понимает сложную игру войны не хуже любого из вас; и если вы желаете узнать мое мнение, не трудясь о нем спрашивать, то вот оно, без всяких прикрас и приправ: по-моему, она, ей-богу, самого опытного среди вас сумела бы научить, как надо вести эту игру!

Жанна сказала правду: догадливые англичане увидели, что в стратегии французов произошел переворот; что стратегии хитростей и переливания из пустого в порожнее настал конец; что теперь начнут сыпать удары те, которые до сих пор только получали их. А потому они поспешили приспособиться к новому положению вещей и перевели значительные отряды войск из бастилий северного берега в бастилию южного.

Город узнал великую новость: как в былые годы нашей истории, Франция, после стольких лет унижения, снова перейдет к наступательным действиям; Франция, привыкшая отступать, снова пойдет вперед; Франция, научившаяся пресмыкаться, повернется лицом к врагу и первой нанесет удар. Народный восторг был безграничен. Городские стены почернели: там собрались толпы людей, желавших посмотреть на утреннее выступление войска, столь чудесно преображенного — обращенного фронтом к английскому лагерю, а не тылом. Представьте же себе, как велико было возбуждение и как шумно выражался народный восторг, когда во главе армии появилась Жанна и знамя развевалось над ее головой.

Наша огромная армия переправилась через реку: задача скучная и долгая, потому что лодки были малы и немногочисленны. Мы беспрепятственно высадились на острове Сент-Эньян. При помощи нескольких лодок мы перебросили через узкий пролив мост к южному берегу и в полном порядке, не встречая никаких затруднений, возобновили путь. Правда, там была крепость — Сен-Жан; но англичане покинули ее и разрушили, отступив вниз к крепостям у моста, лишь только наши первые лодки отчалили от орлеанского берега. Случилось именно то, что предсказывала Жанна, когда оспаривала мнение совета.

Мы направились вдоль берега по течению, и Жанна водрузила свое знамя против бастилии Августинцы — первой из грозных крепостей, охранявших конец моста. Трубы возвестили наступление, и мы провели подряд две доблестные атаки; но мы пока были недостаточно сильны: главная часть войска еще не подоспела. Прежде чем мы успели приготовиться к третьей атаке, показался гарнизон из Сен-Привэ, спешивший на подмогу к большой бастилии. Они прибежали, а Августинцы сделали вылазку; оба отряда соединились, обратили нашу маленькую рать в бегство и погнались за нами, рубя нас и крича нам вслед оскорбительные и бранные слова.

Жанна всеми силами старалась ободрить своих солдат, но они растерялись: на минуту в их сердцах воскрес укоренившийся страх перед англичанами. Жанна загорелась гневом; остановившись, она приказала трубить наступление; затем, круто повернув коня, она крикнула:

— Если среди вас найдется хоть дюжина мужчин, то этого достаточно — пусть следуют за мной!

И она поскакала, а за ней — несколько десятков людей, которые слышали ее слова и воодушевились ими. Преследователи были поражены, когда увидели, что она несется на них с горсткой воинов; настала и их очередь испытать смертельный ужас: несомненно, что она — действительно ведьма, что она — дитя сатаны! Такова была их общая мысль, и, не дав себе времени призадуматься над этим вопросом, они показали спину и побежали в паническом страхе.

Наши беглецы услышали трубный призыв и обернулись; и когда они увидели, что знамя Девы мчится в противоположную сторону и что неприятель бежит врассыпную, то их мужество воскресло, и они поспешили вдогонку за нами.

Услышал и Ла Гир звук трубы; он поторопил свой отряд и подоспел к нам как раз в ту минуту, когда мы водружали знамя на прежнем месте — против окопов Августинцев. Теперь у нас было достаточно сильное войско. Нам предстояла тяжелая и долгая работа, но мы справились с ней до наступления вечера. Жанна все время поощряла нас и в один голос с Л а Гиром говорила, что мы не только способны, но и должны взять эту огромную бастилию. Англичане сражались, как… можно сказать, сражались, как англичане, — этим все сказано. Атака следовала за атакой, мы прокладывали себе путь сквозь дым и огонь, среди оглушительных пушечных выстрелов; солнце склонялось уже к закату, когда мы наконец дружным натиском взяли крепость и на ее стенах водрузили свое знамя.

Августинцы были в наших руках. Турелли тоже будут наши, если мы освободим мост и снимем осаду. Мы довели до конца один великий замысел, а Жанна решила осуществить и другой. Мы должны были переночевать здесь, не снимая вооружения, крепко держать то, что было в наших руках, и быть наготове утром снова приняться за работу. Поэтому Жанна не могла позволить солдатам предаваться разгулу, грабежу и пьянству: она приказала сжечь Августинцев со всеми их припасами, за исключением артиллерии и склада оружия.

Все были утомлены тяжелой работой, доставшейся нам в этот день; разумеется, утомлена была и Жанна. И тем не менее она желала остаться вместе с армией против Туреллей, чтобы поутру быть готовой к приступу. Военачальники отговаривали ее и, наконец, упросили отправиться домой и надлежащим отдыхом приготовить себя к великим трудам; к тому же она была ранена в ногу и нуждалась в помощи лекаря. Итак, мы переправились назад и пошли по квартирам.

Как и прежде, город был охвачен неистовой радостью: колокола звонили, люди кричали, а некоторые были пьяны. Ни разу не случалось нам уходить или возвращаться, не давая основательного повода к этим милым неистовствам, а потому буря всегда была наготове. В течение последних семи месяцев ни разу не было причины шумных ликований, и население с тем большим восторгом ликовало теперь.

ГЛАВА XXI

Желая избавиться от обычной толпы посетителей и отдохнуть, Жанна прошла с Катериной прямо в их общую комнату; там они поужинали, там же была перевязана рана. Однако она не легла спать, хотя и была страшно утомлена, а послала Карлика за мной, не внимая просьбам и увещеваниям Катерины. Она сказала, что ее тревожит какая-то мысль и что она должна отправить в Домреми гонца с письмом к нашему старому патеру Фронту, чтобы тот прочел послание ее матери. Как только я пришел, она начала диктовать. После ласковых слов и приветствий матери и родным письмо продолжалось так:

«Но вот причина, побуждающая меня писать теперь: я должна предупредить вас, что если вы вскоре услышите, что я ранена, то не беспокойтесь обо мне и не верьте тому, кто сказал бы вам, что рана моя опасна».

Она хотела продолжать, но Катерина прервала ее, сказав:

— Ах, она так испугается, прочитав эти слова. Вычеркни их, Жанна, вычеркни их непременно и подожди только один день — ну, два дня, самое большее, а только напиши, что ты была ранена в ногу, но теперь поправилась: ведь, конечно, к тому времени твоя нога заживет или почти заживет. Не тревожь свою мать, Жанна, поступи, как я советую.

Ответом Жанны был смех, подобный смеху минувших дней; то был задушевный, свободный смех безмятежной души, похожий на звон серебряных колокольчиков. Она сказала:

— Моя нога? Чего ради стала бы я писать об этой ничтожной царапине? Я не о том думала, дорогая.