А порою очень грустны - Джеффри Евгенидис

Площадь Пигаль оказалась местом злачным и одновременно туристическим. Четверо американцев, судя по акценту — южане, стояли перед «Мулен Руж», мужья пялились на фотографии танцовщиц, а одна из жен приставала к ним: «Вы нам, ребята, купите что-нибудь у „Картье“, тогда мы вас, может, и отпустим посмотреть шоу». Позади входа в метро, отделанного в стиле ар-нуво, уличная шлюха движениями таза подзывала водителей. Куда бы Митчелл ни пошел, по какой бы крутой улочке в округе ни направился, отовсюду был виден белый купол Сакре-Кер. Наконец он взобрался на холм и вошел в массивные двери церкви. Оказавшись под ее сводами, он словно подтянулся кверху, как жидкость в шприце. Он перекрестился, преклонил колени у скамьи, подражая остальным молящимся, и, проделав это, немедленно преисполнился благоговения. Поразительно, что так все продолжается до сих пор. Закрыв глаза, Митчелл минут пять-шесть читал молитву Иисусу.

Направляясь к выходу, он остановился у сувенирного ларька, чтобы все внимательно рассмотреть. Тут были золотые кресты, серебряные кресты, наплечники различных цветов и форм, что-то под названием «Вероника», что-то еще под названием «Наплечник семи печалей Марии, черный». В витрине под стеклом блестели четки: каждая черная бусинка — округлое приглашение к исповеди, вытянутое распятие на конце.

Рядом с кассой на видном месте была выставлена маленькая книжечка. Она называлась «Нечто прекрасное во имя Бога», на обложке была фотография матери Терезы с глазами, возведенными к небесам. Митчелл взял книжечку и прочел первую страницу.

Прежде всего следует пояснить, что мать Тереза просила автора не предпринимать никаких попыток написать ее биографию или какое бы то ни было биографическое исследование о ней. «Жизнеописание Христа, — говорится в ее письме, — было составлено не при его жизни, хотя он совершил величайшее из земных деяний — спас мир и научил человечество любви к своему Отцу. Это Деяние есть его Деяние, таковым оно и останется, мы все лишь его орудия, делаем то малое, на что способны, и уходим». Ее желания в этом, как и во всех остальных вопросах, для меня закон. В данном сочинении мы намеренно ограничились теми деяниями, что вершит она, а вместе с нею «Миссионеры милосердия» — орден, основанный ею. Целью нашей было описать ту жизнь, которую ведут эти верные служители Христа в Калькутте и по всему миру. Их выбор — посвятить себя в первую очередь беднейшим из бедных — воистину являет собою широчайшее поле для деятельности.

Несколько лет назад Митчелл положил бы эту книжку на место, а то и вообще не обратил бы на нее внимания. Но теперь, пребывая в этом новом душевном состоянии, обострившемся от посещения собора, он пролистал иллюстрации, приведенные в следующем порядке: «Объявление перед Домом для умирающих»; «Слабый младенец покоится на руках у матери Терезы»; «Больная женщина обнимает мать Терезу»; «Больному проказой подстригают ногти»; «Мать Тереза помогает ослабевшему мальчику, не способному есть самостоятельно».

Превысив свой бюджет во второй раз за одно утро, Митчелл купил «Нечто прекрасное во имя Бога», заплатив двадцать восемь франков.

На тихой улочке возле рю де Труа-фрер он вытащил серийные номера чеков из кошелька и записал их на обложке книги.

Весь день голод то приходил, то уходил. Потом он пришел и остался. Прогуливаясь по тротуарам мимо уличных кафе, Митчелл не сводил глаз с еды на чужих тарелках. В половине третьего он сломался и выпил кофе с молоком, прямо у стойки, чтобы сэкономить два франка. Остаток дня он провел в Музее Жана Мулена, потому что туда пускали бесплатно.

Когда вечером Митчелл добрался до квартиры Клер, дверь ему открыл Ларри. Митчелл ожидал застать в их гнездышке ленивую посткоитальную атмосферу, но уловил некое напряжение. Ларри, откупорив бутылку вина, пил из нее в одиночку. Клер сидела на кровати и читала. Она не поднялась, чтобы поздороваться с Митчеллом, лишь улыбнулась ему для проформы.

— Ну что, нашел отель? — спросил Ларри.

— Нет, на улице ночевал.

— Врешь.

— Ни в одном отеле мест не было! Пришлось с каким-то мужиком ночевать. В одной постели.

Ларри эти новости заметно повеселили.

— Извини, Митчелл, — сказал он.

— Ты спал с мужиком? — подала голос с кровати Клер. — В первую ночь в Париже?

— Гей-Пари. — С этими словами Ларри налил Митчеллу вина.

Прошло несколько минут, и Клер отправилась в ванную, умыться перед ужином. Стоило ей закрыть дверь, как Митчелл наклонился к Ларри:

— О’кей, Париж мы посмотрели. Поехали дальше.

— Ну ты, Митчелл, шутник.

— Ты говорил, что нам есть где остановиться.

— Нам и есть где остановиться.

— Это тебе есть где.

Ларри понизил голос:

— Мы с Клер полгода не увидимся, если не дольше. Что же мне теперь, побыть одну ночь и отваливать?

— Неплохая мысль.

Ларри уставился на Митчелла:

— Что-то ты бледный какой-то.

— Потому что целый день не ел. А знаешь, почему я целый день не ел? Потому что сорок долларов потратил на отель!

— Я тебе отдам.

— Так мы не договаривались.

— Мы договаривались ни о чем не договариваться.

— Да, но сам-то ты договорился. Приехал и рад — сразу в койку.

— А ты бы не рад был?

— Конечно был бы.

— Ну вот видишь.

Они сидели, уставившись друг на друга, ни тот ни другой не желал уступать.

Из ванной вышла Клер с щеткой для волос. Она наклонилась, и ее длинные локоны свесились вперед, едва не касаясь пола. Двигая рукой сверху вниз, она расчесывала свою гриву целых полминуты, потом распрямилась, отбросила волосы за спину, и они превратились в аккуратно взбитое облако.

Она спросила, куда они хотят пойти ужинать.

Ларри натягивал свои модные кеды в стиле унисекс.

— Может, кускуса поедим? — предложил он. — Митчелл, ты кускус пробовал когда-нибудь?

— Нет.

— Ой, тебе непременно надо попробовать!

Клер поморщилась:

— Стоит человеку приехать в Париж, он всегда обязательно идет в Латинский квартал есть кускус. Кускус в Латинском квартале — это же так избито.

— Хочешь, пойдем в другое место? — спросил Ларри.

— Нет. Что уж тут оригинальничать.

Когда они вышли на улицу, Ларри взял Клер под руку, что-то шепча ей на ухо. Митчелл поплелся сзади.

Они кружили по городу в вечернем свете, придававшем всему вокруг новый шарм. Парижане и так выглядели хорошо, теперь же они выглядели еще лучше.

Ресторан, куда привела их Клер узкими улочками Латинского квартала, был маленький, суматошный, стены покрывала марокканская плитка. Митчелл сидел лицом к окну и наблюдал, как мимо текут людские толпы. В какой-то момент перед самым стеклом прошла девушка, на вид лет двадцати с небольшим, подстриженная под Жанну д’Арк. Когда Митчелл взглянул на нее, она совершила нечто поразительное — оглянулась в ответ. В ее взгляде сквозило нечто откровенно-сексуальное. Дело не в том, что она непременно хотела заняться с ним сексом. Просто этим вечером в конце лета ей приятно было подтвердить, что он — мужчина, а она — женщина, и если она кажется ему привлекательной, то в этом нет ничего плохого. Американские девушки на Митчелла так еще ни разу не смотрели.

Дини оказался прав: Европа — хорошее место.

Митчелл не сводил с незнакомки глаз, пока та не скрылась из виду. Когда он снова повернулся к столу, Клер смотрела на него и качала головой.

— Глаза сломаешь, — сказала она.

— Что?

— Пока мы сюда шли, ты каждую женщину, идущую в одиночку, разглядывал.

— Неправда.

— Правда.

— За границу приехал. — Митчелл попытался обратить разговор в шутку. — У меня антропологический интерес.

— Значит, женщины тебе представляются племенем, которое надо изучать?

— Ну все, Митчелл, ты влип, — сказал Ларри.

Было ясно, что помощи от него ждать нечего.

Клер смотрела на Митчелла с нескрываемым презрением:

— Ты всегда смотришь на женщин как на предметы или только когда по Европе путешествуешь?

— Просто смотрю на женщин, и все. Вовсе не как на предметы.

— А как на что же тогда?

— Просто так смотрю.

— Потому что хочешь затащить их в постель.

В общем-то, так оно и было. Внезапно под обличающим взглядом Клер Митчеллу сделалось стыдно за себя. Он хотел, чтобы женщины любили его — все женщины, начиная с матери и так далее. Поэтому стоило любой женщине разозлиться на него, как он ощущал свалившееся на него материнское осуждение, словно нашаливший мальчик.

Устыдившись, Митчелл снова повел себя как типичный парень. Он перестал разговаривать. После того как им принесли заказанные еду и вино, он принялся сосредоточенно есть и пить, почти ничего не говоря. Клер и Ларри, казалось, забыли о его присутствии. Они болтали и смеялись. Кормили друг друга, каждый из своей тарелки.