Гадальщик на камешках (сборник) - Мирча Элиаде

Кукоанеш все понял. Бережно положил ее на грузовик, откуда мы потом помогли ей спуститься, и махнул рукой, чтобы мы уезжали. Лицо его окаменело. Улыбка больше не оживляла глаз, не приоткрывала губ. Я прокричал ему, что привез инструменты, припасы, башмаки… Он не хотел слушать, а когда я, думая, что он не понял моих слов, принялся выгружать из грузовика вещи, он рассердился и показал, что выкинет все это в долину, если мы не заберем с собой. Последней моей попыткой были башмаки. Он сердито схватил их и закинул куда-то за рощу, только бы не видеть больше.

— Бесполезно, — прошептала Ленора. — Лучше всего уехать. Это конец.

Я помахал ему, показывая, что мы уезжаем, и он пожелал нам доброго пути, помахав в ответ. Солнце стояло над его головой, словно над вершиной горы.

В последний раз я видел его две недели спустя. Чего только не произошло за эти две недели: пресса подняла кампанию против врача, который позволил нашему приятелю убежать, против полиции, которая его не ищет; какой-то южноамериканский миллиардер со странностями предложил награду тому, кто его отыщет и доставит живым; в Бучеджи организовали карательные отряды, а потом распустили их, сообразив, что ни в чем не повинное человеческое существо нельзя преследовать, как дикого зверя, — все это достаточно свежо в памяти читателей, и нет необходимости излишне задерживаться на всем этом. Время от времени приходили слухи из Синаи и Предяла, что макрон-тропа видели неподалеку от родника или в лесу, но слухи эти были столь противоречивы, а подробности столь фантастичны (то он напоминал гору со множеством рук и глаз, то катал огромные скалы по долине, то поедал живьем буйвола и т. д. и т. п.), что широкая публика стала вообще сомневаться в его существовании. Единственными неоспоримыми свидетельствами обитания моего приятеля в горах Бучеджи и Пьятра-Крайюлуй были сломанные деревья и огромные следы в рощицах. Впрочем, по словам тех, кто настаивал, что и в самом деле его видел, он бродил только по ночам, а днем прятался в глухих ущельях. Никаких других следов он не оставлял. Палатка и все, что мы привезли, исчезло словно по волшебству. В ложбине, где мы его видели в последний раз и куда повалили толпы любопытных, поскольку шофер дал достаточно точные сведения журналистам, не было ничего, даже пепелища от костра…

Так вот, две недели спустя поздним вечером ехал я на машине со своим приятелем по дороге от Мороени к электрическому заводу в Добреш-ти. И когда проезжали санаторий Мороень, возле однога из поворотов, которых так много на этой дороге, нас остановила группа людей. В свете луны было видно, что их лица искажены страхом. Это были землекопы, возвращавшиеся с работы, все они крепко сжимали в руках лопаты и кирки, словно приготовились к безнадежной борьбе со смертью.

— Призрак, господа, призрак в лесу… — едва выговорил один из них.

— Мутит лес, однако, — прибавил другой. — Великан, каких никогда и не бывало. Дьявол, не иначе!

В этот миг лес как-то странно зашевелился, и целый поток камней и камешков обрушился на дорогу. Мы и вовсе застыли. Люди сгрудились возле машины, подняв кирки. А между деревьями, согнувшись пополам, точно для того, чтобы спрятаться за их вершинами, появился мой приятель Кукоанеш. Он был совершенно наг, если не считать лохмотьев от одеял, которые болтались у него вокруг бедер. И когда на дороге он выпрямился, то показался мне раза в три выше, чем был, когда мы видели его в последний раз. (Что касается его роста, то мнения наши разделились: мой знакомый склонялся метрам к пятнадцати-шестнадцати, я — к двадцати-двадцати двум, а кое-кто из землекопов полагал, что было в нем метров тридцать.) Но он оставался все так же пропорционален, сохранял человеческий облик, устрашали только необыкновенные, немыслимые его размеры. Выросла у него и борода, ниспадавшая волнами на необъятную грудь. Он шел ни на что не глядя и, без сомнения, раздавил бы нас, если бы не заметил зажженные фары нашей машины. Эти огни словно бы напомнили ему о чем-то, пока еще важном, и на секунду он приостановился, повернулся к нам. Но в следующий миг пожал плечами и отвернулся. Он спустился в долину и медленно, не спеша, стал подниматься по другому, безлесному склону. Очень быстро он добрался до гребня, и мы опять увидели его во весь рост — посеребренного лунным сиянием, с развевающейся бородой, словно видение конца света.

Это и был конец. В последний раз Эуджена Кукоанеша видели те люди, которых нельзя обвинить в том, что им все примерещилось. Впоследствии его еще долго повсюду искали. Вести, которые доходили до меня, были недостоверны. В октябре говорили, будто его видели бэрэган-ские крестьяне, которые в полночь возвращались с полей, и будто один шаг его равен сорока, а то и пятидесяти метрам. Но, как всегда бывает в подобных случаях, следы его гигантских шагов стер дождь, потому что Кукоанеш выходил только в дождливую погоду (возможно, именно для того, чтобы не оставить следов, а может, боясь раздавить людей, он выходил только по ночам и в плохую погоду, когда все сидят по домам). К концу того же месяца его видели на севере от Констанцы, он шел по направлению к морю. Кое-кто даже утверждал, что видел, как он входил в море и как поплыл, но опрос, который провели несколько дней спустя, свидетельствует, что подобные заявления не имели под собой никакой реальной почвы. Больше я ничего уже не слышал об Эуджене Кукоанеше.

Февраль, 1945 года

Гадальщик на камешках

Его было видно издалека: он шел медленно по пляжу. У него была странная походка. Он ступал осторожно, опасливо, останавливался, пристально вглядывался в песок, словно что-то искал, потом вдруг менял направление и шел к морю, торопливо шагая по сырому песку, или резко сворачивал к дюнам, туда, где песок смешивался с глиной, а среди камней попадались колючие растения с бледно-голубыми цветами. Когда он подошел совсем близко, Эмануэль с изумлением понял, что это старик. На нем была летняя куртка, выцветшая, белесая, неопределенного цвета брюки, теннисные туфли и полотняная шляпа с загнутыми краями, издали похожая на матросский берет. Шагах в десяти от Эмануэля он остановился, провожая взглядом молодую пару: они только что встали со своего места и, набросив на плечи купальные халаты, шли вверх по берегу. Потом принялся ходить вокруг того места, где еще видны были следы лежавших тел, — осторожно, словно боясь разрушить что-то очень ценное. Наклонился, поднял камень, внимательно оглядел его, покачал головой и печально улыбнулся. Снова осмотрел следы тел на песке и нахмурился. Какое-то время он пребывал в нерешительности, играя камнем, подбрасывая его кверху, потом вдруг повернулся к морю и швырнул камень далеко поверх волн. Плюнул и направился к Эмануэлю.

— Вы их знаете? — спросил он, указывая рукой на уходящую парочку.

— Только в лицо. Это чета Вэлимэреску. Кажется, из Фокшень. Он, если не ошибаюсь, адвокат, а жена его учительница.

— Жаль их, они так молоды, а когда еще и радоваться жизни, коли не в молодости?

И он опять повернулся к морю и еще раз плюнул с досадой.

— А что? — спросил Эмануэль. — С ними что-нибудь случилось?

— Нет. Но непременно случится. Они пробудут здесь недолго. И уедут. Завтра-послезавтра…

Эмануэль выпустил из рук книгу и с улыбкой взглянул на него.

— Но ведь они только что приехали, — сказал он. — В прошлую субботу. И недели не прошло…

— Они уедут, — решительно повторил его собеседник. — Получат телеграмму и уедут.

— Какое-нибудь несчастье в семье, — равнодушным тоном произнес Эмануэль.

— Нет-нет, совсем другое. Видите ли, они уедут вместе, но очень скоро расстанутся, и дальше он поедет один. И долго пробудет вдали от всех. Он и представить себе не может, как долго он там пробудет. Очень жаль, потому что оба они молоды. Они будут очень редко видеться, — как говорится, раз в год по обещанию…

— Вот как! Возможно, вы и правы. Я заметил, когда разговаривал с ними, что он точно боится чего-то. Видимо, его пугает, что его призовут в армию.

— Вот-вот! — воскликнул старик. — Поэтому они и уезжают…

— Он говорил, что ему всегда и во всем везло. А вот с армией не посчастливилось. Он попал в противовоздушную оборону, и до поры до времени ему удавалось избежать призыва благодаря протекции и связям. Я почувствовал, что ему страшно…

— Теперь ему этого не миновать, — сказал старик.

— Два-три месяца в разлуке с женой… — улыбаясь, произнес Эмануэль.

Старик решительно покачал головой:

— Речь идет не о двух-трех месяцах. Я вам говорю: этот молодой человек долгие годы не сможет вернуться домой. Завтра-послезавтра начнется война, и, если он будет в противовоздушной обороне…

— Начнется война? — переспросил Эмануэль. — Впрочем, что тут удивительного? Все об этом знают. Сегодня, завтра, через год, через дна, но войны не миновать…