Русская критика - Капитолина Кокшенева

В литературном произведении мы всегда различаем голос героя и голос автора. В данном случае (как и во всех других, о которых речь пойдет ниже) автор не дает никакой оценки мыслям, словам и поступкам своей героини. В таком случае можно утверждать, что его восприятие реальности совпадает с точкой зрения героини. Учитывая, что произведение рассчитано на молодого читателя, авторская оценка просто необходима. Но, повторю, ее нет. Но есть другое — сознательное авторское наполнение образа героини-подростка взрослыми идеологическими штампами, мыслями и чувствами. С одной стороны, как уже говорилось выше, это «линия антисемитизма» (не думаю, что об этом знают тринадцатилетние дети, но прочитав Севелу — узнают), с другой стороны, — это линия дедушки-Душегуба, майора КГБ в отставке, портрет которого в повести достаточно отвратителен (распущен в словах, пьяница, и пр.). К культурным характеристикам героини можно отнести следующие ее «открытия»: «В России самые любимые и распространенные песни — воровские, блатные. Часто с непристойнейшими словами» (С. 36) Далее повествуется усвоение героиней именно такого репертуара. Так ли это? Кажется, тут не нужны доказательства авторской тенденциозности. Не мало страниц своей книги автор отдает описаниям «чувств женщины» своей героини: «Я себя уже чувствую женщиной. Меня волнует близость мужчины» (С. 90 и пр.). Никакой юношеской романтики! Никаких волнений души и тонких оттенков чувств вне физиологии! Все в этой книги предельно просто и материально — вплоть до описания «крови между ног», вплоть до описания «детского секса» в пионерском лагере под видом игры «Здрасьте-здрастьте, раздвинь ножки» (С. 128–130) Уровень «философских размышлений» героини определяется все той же «эстетикой ниже пояса» автора книги — на странице 119 читаем: «Отчего, в сущности, все зависит в этом мире? Меня не было бы на свете в помине, если б мой папа чуть раньше испытал влечение к мужскому заду. Тогда бы сперматозоид, от которого я была зачата, не проник бы в мамину яйцеклетку, а бесславно погиб бы в чьей-нибудь волосатой заднице. Мне даже стало жаль себя». Комментарии здесь, кажется, излишни.

Автор книги явно тенденциозен — тенденциозность его, к сожалению, аморального свойства. На страницах повествования все время даются рассказы о физиологических отправлениях людей («в штаны наделал») и животных, о «постельных сценах» матери с любовником (героиня подглядывала за ними), о том, что «у бабушки Симы климакс», весело описывается игривый «половой акт» любимой в семье собачки Бобика с бабушкиным ухом (с. 31). (Этой мерзкой сцене язык филолога не может дать определения, очевидно, нужно обращаться к специалисту по сексуальным извращениям). Героиня о себе сообщает, что она «с удовольствием воспроизводит на бумаге бранные слова, ругательства» (с.62–63), где далее следует описание удовольствия от «страшных ругательств», она читает порнографические журналы, смеется на похоронах («веселые похороны» описываются дважды!) и прочее.

Автором книги производится насилие над читателем, которое можно квалифицировать как диктатуру аморальности. У ребенка есть право не только знать, но и право не знать о целом комплексе извращений, который дается в книге. Книга принципиально не может доставить художественного наслаждения от ее чтения. Она спекулятивна, безнравственна, низкопробна, негативна. Все это — бульварное чтиво низкого сорта, увы, для детей. Книга «Зуб мудрости», написанная эмигрантом Эфраимом Севелом, разрушительна для детской души и детского сознания, ибо она напрочь отменила стыд как главное укрепляющее ядро человеческой личности. Тем более личности становящейся — подростка. Наверное, нормальной реакцией от чтения этой книги будет, действительно, тошнота…

2004 г.

РАЗДЕЛ III

На границе

Империя без народа

О романе Павла Крусанова «Укус ангела»

Роман петербургского писателя Павла Крусанова (СПб.: Амфора, 2001) обладает всеми качествами прозы, относимой сегодня по ведомству «альтернативной истории». И хотя термином этим все чаще пользуются, никакого сколько-нибудь точног его описания нет. Ясно только одно: этот новый романный тип пришел на смену всеобщего увлечения историческим романом, имеющим большую литературную традицию в XIX и XX веках. В традиционном историческом романе есть сюжет, реальные исторические лица, их деяния, связанные с темиили иными известными историческими событиями. При всей вольности трактовки, художественном домысле автор таког романа все же видел свою цель в «постижении истории», развертывании исторической драмы, которую часто соотносил с опытом дня нынешнего. Роман Крусаова — сплошь вымышленный, сплошь фантазийный (и в этом, и только в этом качестве он привлекателен, как привлекателен сегодня Толкиен). Да, в нем тоже называются некоторые реальные лица (например, М.О.Меньшиков, последний Государь Российской империи, З.Фрейд. революционеры-нигилисты XIX века), но они в фактуре романа ничего неопределяют, так как «используются» скорее как символы и знаки различных идей. История России также представлена в романе в виде идеи — идеи Мировой Империи. Нет, это не царская Россия, не советская красная империя. Здесь напрочь отменено время: оно приципиально не историческое, не футуристическое (как возможный в будущем вариант истории роман тоже нельзя воспринимать), а скорее «космическое».

«Укс ангела» написан без последовательного развития сюжетных линий (это тоже стало сегодня эстетической нормой): роман начнется с «оных времен» войны с турками, окрашенных блестящим героизмом и выправкой «гвардейских мундиров» (аллюзии с XVIII веком?). В главе первой читатель узнает авантюрную историю рождения главного героя — Ивана Некитаева (он рожден от простой китайской девушки и русского офицера); здесь же повествуется о воспитании осиротевшего Ивана и его сестры в дворянской семье в имении под Порхово. А 26-й странице повествование прервется — Крусанов расскажет на «немного предыстории», суть кторой в том, что за четверть века до рождения главного героя империя была расколота смутой и распалась на две части — Гесперию (со стоицей в Петербурге) и Восток империи (со столицей в Москве) и двумя выборными консулами. В сущности, стремительному восхождению Ивана Некитаева к единоличной власти (через воссоединение Империи под именем России) будут посвящены оставшиеся шесть глав романа, заканчивающегося такой уже катастрофической и нечеловеческой мощью не прекращающей воевать Империи, что для «окончательной точки» в последней Мировой войне Иван Некитаев должен прибегнуть к инфернальным силам, ваыпуская в мир сов Гекаты (древней боги мрака, ужаса и колдовства).

В рваном литературном пространстве романа существует, собственно, не историческая ткань как главная, но два «этажа» смыслов: во-первых, описание политтехнологий, обеапечивающих приход к власти (тут у читателя возникают самые совремннные аллюзии); во-вторых, насыщенность романа мистическими интуаициями (гаданитями героев на картах Торо с целью посвящения в свою будущую судьбу. «переходами душ», заселением романа «странными героями» типа Старика пламенника, которому убиенный последний Государь отдал «завещательную привеску» — он должен ее вручить новому «помазаннику», коего он обрел в лице Ивана Некитаева; к этому же разряду героев можно отнести и №василеостровского мога» Бадняка, знающего судьбы Мира через владение «Закатными грамотами»). Таким образом, роман держится сопряжением современного мифа (как сущностью новейших политтехнологий) и мистической реальностью (как сущностью новейших и модных идеологий). В чем же тогда заключается его «альтеративность»?

О романе Павла Крусанова «Укус ангела» высказаны по крайней мере две вполне определенные точки зрения: автор информационного иллюстрированного журнала «Афиша» видит его «агрессивной литературно-военной доктриной… основанной на пренебрежении всеми традиционными западными ценностями». Завершает же свое рассуждение следующим образом: «Унижение Европы для русской словесности беспрецедентное…» «Самым идеологическим романом последнего десятилетия» назвала его критик, историк литературы Л. Сараскина в «Литературной газете», сконцентрировав свое внимание на технологии и философии власти, геополитической стратегии «активистов хаоса», полагая, что «Россия, ее история, ее реальное и метафизическое существование в контексте романа Крусанова оказываются ахиллесовой пятой бытия всего человечества, его слабымЮ слабейшим местом». Выводы, кА мы видим, решительные. Оценки — совершенно не типичные для нынешней инфантильной критики.

Есть ли действительно «военная доктрина» и «геополитическая стратегия» в романе «Укус ангела»? Я понимаю, сколь «страшно» критикам произносить эти слова о художественном произведении, — критикам, воспринимающим с опаской все разговоры об «особом пути» России и вычитывающим в романе Крусанова ее будущий путь как имперский только на том основании, что на всем романном поле постоянно идет война, расширяющая и «обозначающая» пределы империи, названной Россией. Вот толстовская «Кысь» с ее унижением страны, с ее констатацией деградации человека никого не напугала и даже получила награду. В литературе можно сколько угодно описывать безобразия, доходить до полного самоистязания, кипеть ненавистью в отношении своего еста жительства (России), но вот написать, что главный герой Иван Некитаев — губернатор Царьграда, являющегося частью России, вытолкнуть в литературный мир идеологию действия и силы — так ту же тебе напомнят об аморальности этого писательского жеста. Впрочем, для либерального слуха в этом романе действительно много геополитически вызывающего. Так, брат главного героя Петруша Легкоступов (идеолог империи) позволил себе еще в блистательные дни юности заявить: «Начнем с того, что североамериканские штаты неинтересны мне как собеседник — ведь им нечего вспомнить…» Это «геополитическое заявление», кажется, готовы воспринимать с каким-то прежним (почти советским) пылом, вычитывая в словах литературного героя идеологию, имеющую последующие практические шаги.