Шаги по стеклу - Иэн Бэнкс

Но это было ничтожным огорчением в сравнении с тем огромным удовольствием, которое принесла ей находка ключа к исконным языкам замка. Она начала методично штудировать классику из прошлого безымянной планеты, в чем ей очень помогла одна книга, служившая путеводителем по всей литературе того мира. Если не считать нескольких раз, когда любопытство заставило ее забежать вперед, она придерживалась строгой самодисциплины и при чтении книг, которые хранились у нее в покоях, не отступала от хронологической последовательности. Сейчас, дойдя до конца первой и — ей хотелось надеяться — последней партии в китайскую крестословицу, она приступила к английской драматургии Елизаветинской эпохи и с восторгом предвкушала, как возьмется за Шекспира; она надеялась, что не разочаруется в нем и что позднейшие критики, которых она уже читала, его не перехвалили.

Но, тем не менее, даже в охваченном сравнительно кратком периоде она многое упустила; некоторые тома ей еще предстояло отыскать, к некоторым предстояло вернуться, когда будут прочитаны книги, относящиеся к эпохе заката книгопечатания (хотя, возможно, тут просто исчерпывались анналы замка; она не знала, как в действительности обстоит дело — то ли мир потрясли какие-то катаклизмы, то ли появились новые формы общения, то ли в замке хранились произведения, написанные лишь до определенного этапа всемирной истории?).

— Что же ты так долго, Аджайи? — упрекнул Квисс. — Я давным-давно вышел. А ты все копаешься.

Аджайи подняла глаза на старика с сединой в волосах, с бритыми щеками и круглым морщинистым лицом. Она изогнула одну бровь, но ничего не сказала. Ей бы хотелось думать, что ее компаньон шутит, но она догадывалась, что он недоволен всерьез.

— И в самом деле, пошевеливайся, — поддакнула красная ворона. — От этого долбаного снега у меня сигара гаснет.

Только тут Аджайи подняла глаза и осознала, что идет снег. Впрочем, она замечала, как Квисс пару раз обдувал доску, но была так занята поисками места для последнего хода или двух, что не обратила на это внимания.

— И впрямь, — сказала она.

На мгновение она растерялась, потом поплотнее запахнула шкуры, хотя с началом снегопада погода сделалась не холоднее, а, наоборот, теплее. Она хмуро взглянула на доску, а затем опять подняла глаза на Квисса:

— Вернемся в игровой зал?

— Еще чего! — заголосила красная ворона. — Кончать пора! Ах ты, чтоб тебя разорвало! — Она вытащила из клюва сигару и злобно уставилась на замусоленный, потемневший окурок, а потом отбросила его щелчком черной когтистой лапки. — У вас, кретинов, даже огоньком не разживешься, — пробормотала она, яростно тряхнула головой, слегка расправила крылья и распустила хвост. У нее со спины слетели два маленьких красных перышка, которые упали на мягкий белый снег, как брызги крови.

Аджайи вернулась к созерцанию доски.

Квисс давно отказался от мысли устроить дворцовый переворот. Положение сенешаля оставалось незыблемым, потому что он стоял вне времени. Пятьсот дней назад несколько служек, которых склонил на свою сторону Квисс, работали на кухне; там рухнула временная печка, с нее свалился огромный котел с похлебкой — и прямо на сенешаля, который случайно проходил мимо. Кухонные служки — их было не меньше полудюжины — своими глазами видели, что произошло вслед за этим; вот только сенешаль был там, шел себе мимо — и вот его уже накрыл необъятных размеров металлический котел, который тут же треснул и раскололся, а кипящая похлебка растеклась по всей кухне. Двое очевидцев стояли буквально в нескольких метрах, они запрыгнули в мойку с грязной посудой, чтобы не обвариться, и тем самым спасли себе жизнь.

А буквально через мгновение сенешаль показался с другой стороны мойки и повелел ученику повара найти тех, кто устанавливал временную печку, заставить их соорудить новую, а потом в ней же сжечь их заживо. Отдав эти распоряжения, он как ни в чем не бывало удалился к себе в кабинет. Когда подняли обломки печки и разбитый котел, под ними никого не нашли. Одно кухонное существо, которое до сих пор не могло прийти в себя, утверждало, будто сенешаль просто материализовался прямо у него на глазах.

Квисс еще не выжил из ума. Он понял, что с такой силой сражаться бесполезно.

Отказался он и от другой затеи — попытаться как-нибудь действовать в обход процесса, имевшего место всякий раз, когда они заканчивали игру и давали ответ на загадку. Красная ворона все ему объяснила; от нее Квисс меньше всего ожидал такого участия, но она, очевидно, решила, что этим способом отобьет у него охоту бороться и подтолкнет на шаг ближе к самоубийству.

Квисс сейчас не мог вспомнить все подробности, это была длинная история, там говорилось, что официант отправляется в закуток, где полно пчел, и шепчет им ответ, потом пчелы строят некое подобие гнезда, которое затем съедает почтовая ворона, после чего она куда-то летит.

В этой цепочке также участвовали какие-то нелепые звери, в конечном счете пожиравшие друг друга, потом действие переносилось в некую местность, где были тысячи маленьких озер, куда устремлялись тысячи животных, у них происходило спонтанное самовозгорание, и лед на озерах таял в определенной последовательности, которую распознавал своего рода органический спутник связи и отправлял лазерограмму... а дальше было еще запутаннее.

Иными словами, система была абсолютно надежной. Заменить собой или каким-либо образом склонить на свою сторону официанта, призванного прошептать ответ, не представлялось возможным; ведь те одушевленные или неодушевленные существа, которые явятся, чтобы забрать их из замка, для контроля расспросят грачей и ворон, дабы убедиться, что все без обмана.

Разумеется, на все это накладывалось искажение времени, вот почему и получалось, что при всей невообразимой сложности процесса окончательный вердикт всегда поступал в течение нескольких минут. Квисса это страшно угнетало.

Так или иначе, игра близилась к концу. Возможно, говорил он себе, на этот раз им повезет. У них, похоже, оставалась только одна разумная отгадка, что с одной стороны было тревожно, а с другой — радостно. Может, этот ответ будет правильным, может, они наконец-то скажут заветное слово и выберутся из замка.

Квисс решил подумать о том, о чем обычно старался не думать, — о тех вещах, которых ему поначалу так не хватало, что даже мысли о них причиняли боль. Теперь о них думалось легко, безболезненно. Обо всем хорошем в жизни, о многочисленных радостях духа и плоти, о счастье битвы, о стратегических замыслах, о пирах победителей.

Все это казалось теперь очень далеким. Можно было подумать, это происходило не с ним, а с каким-нибудь юным сыном или внуком, просто с другим человеком. Неужели он начал думать как старик? Что из того, что он выглядел стариком? Наверно, было какое-то давление из прошлого, обратная связь следствия и причины, так что содержание начинало соответствовать форме. Неизвестно. Быть может, это все из-за того, что случилось здесь, в Замке Дверей, из-за всех разочарований, утраченных возможностей (те коричневые женские руки, манящий белый след и солнце — солнце среди здешних туч!), из-за хаоса и порядка, из-за бессмысленного на первый взгляд, но явно режиссируемого безумия замка. Видимо, такое не проходит бесследно.

Да, думал он, этот замок... Похоже, он делает из нас то, что есть, то, что предначертано. Похоже, он придает нам форму, как тем цифрам, которые проходят вечный круговорот разрушения и перевоплощения. В самом деле: разложение и распад, эпилог при рождении... почему бы и нет? В каком-то смысле ему будет даже жалко покидать эти пределы. Юркие существа, с коими он свел знакомство на кухне, едва ли заменят боевую элиту, которую он привык возглавлять; из них не выйдет даже стойких наемников, но в их беспокойстве и вечной суете виделось что-то притягательное; он развлекался, наблюдая за этими созданиями. Ему будет их не хватать.

Он посмеялся, обратившись мыслями к парикмахеру, а потом вспомнил главного каменщика и управляющего шахтами — эти двое, мрачные, гордые и внушительные, заслуживали того, чтобы познакомиться с ними поближе. Да и сам сенешаль был колоритной фигурой, если его разговорить; а чего стоит эта его поразительная способность уходить от неминуемой гибели.

Но провести здесь всю жизнь, а то и дольше?..

От этой непрошеной мысли он преисполнился отчаяния. Да, если удастся покинуть замок, его будет преследовать странная тоска по этим чертогам, но это естественно: как места лишения свободы они были не слишком суровы, а любое место; в котором есть хоть что-то сносное, с течением времени вызывает ностальгические чувства, потому что память сохраняет хорошее и отбрасывает плохое. Но дело не в этом, дело совершенно в другом.

Остаться здесь было бы равносильно неудаче, поражению, умножению и усугублению ошибки, которая привела его сюда. Но в том-то и состоял его долг. Не перед своей стороной, даже не перед товарищами по оружию — они тут были ни при чем. Долг перед самим собой.