Шевалье де Мезон-Руж - Александр Дюма

— Напротив, друг мой, кажется, что сейчас отношения между нами стали еще более холодными, чем когда-либо.

— И чья же в этом вина? — спросил Диксмер.

— Мориса, конечно.

— Ну-ка, расскажите, я рассужу.

— Как! — покраснев, ответила Женевьева. — Вы не догадываетесь?

— Почему он рассердился? Не догадываюсь.

— Он, кажется, невзлюбил Мюгэ.

— Ах так? Ну, так нужно было ее отослать. Я не желаю из-за горничной лишаться такого друга как Морис.

— Но я думаю, — произнесла Женевьева, — он не будет требовать, чтобы ее вообще выслали из дома, будет достаточно…

— Чего?

— Что ее удалят из моей комнаты.

— И Морис прав, — сказал Диксмер. — Ведь он пришел к вам, а не к Мюгэ. Стало быть, Мюгэ ни к чему было находиться в комнате во время его прихода.

Женевьева с удивлением посмотрела на мужа.

— Но, друг мой… — пробормотала она.

— Женевьева, — продолжал Диксмер, — я думал, что вы — моя союзница, которая облегчит выполнение возложенной на меня миссии, а получается как раз наоборот, ваши страхи удваивают наши трудности. Я уже был уверен, что все наладилось, а оказывается, теперь придется все начинать сначала. Разве я не говорил, Женевьева, что уверен в вас и вашей чести? Разве я не говорил вам, наконец, что очень нужно, чтобы Морис вновь стал нашим самым близким другом? О, Боже! Ну, почему женщины вечно препятствуют нашим планам?

— Но, друг мой, нет ли у вас какого-нибудь другого средства? Я уже говорила, что будет лучше, если Морис станет находиться подальше от нас.

— Да, для всех нас, может быть. Но для той, которая выше нас, ради которой мы поклялись пожертвовать своим счастьем, жизнью и даже честью, нужно, чтобы этот человек вернулся к нам. Вы знаете, что тень подозрения уже пала и на Тюржи, и поговаривают, что узницам дадут другого лакея?

— Хорошо, я отошлю Мюгэ.

— Боже мой, Женевьева, — сказал Диксмер с нетерпением, которое он проявлял очень редко, — зачем вы мне все это говорите? Зачем раздувать пожар на пустом месте? Зачем создавать лишние трудности? Женевьева, будьте просто честной, преданной женой и делайте все как считаете нужным, вот и все. Завтра меня не будет, я заменяю Морана на земляных работах. Завтра я не обедаю с вами, а Моран во время обеда должен кое о чем просить Мориса. Он вам все расскажет сам. То, чего он должен добиться у Мориса, очень важно. Речь идет не о цели, к которой мы движемся, а о средстве ее достижения. Это последняя надежда этого человека, такого благородного, такого преданного, нашего защитника, которому мы обязаны жизнью.

— И ради которого я бы тоже отдала свою жизнь! — с воодушевлением воскликнула Женевьева.

— Да, Женевьева, это благороднейший человек, не знаю, как случилось, что вы не сумели сделать так, чтобы Морис полюбил его, а ведь очень важно, чтобы Морис полюбил его. А сейчас вы поставили Мориса в такое положение, что он может отказать Морану в просьбе, а вам нужно любой ценой добиться, чтобы Морис выполнил ее. Вы хотите, чтобы я сказал вам, Женевьева, до чего доведут Морана ваша деликатность и чувствительность?

— О, сударь, — воскликнула Женевьева, сжав руки и побледнев, — сударь, не будем говорить об этом.

— Хорошо, — ответил Диксмер, целуя жену в лоб, — будьте сильной и подумайте.

И он ушел.

— О! Боже мой! Боже мой! — прошептала Женевьева с тревогой. — Как они все добиваются, чтобы я приняла эту любовь, к которой сама стремлюсь всей душой!..

Следующий день, как мы уже отметили, был воскресеньем.

В семье Диксмеров, как и во всех буржуазных семьях того времени, существовал следующий обычай: в воскресенье обед был

более продолжительным, чем в обычные дни. Став близким другом дома, Морис был приглашен на эти обеды и старался их не пропускать. По воскресеньям, хотя за стол садились в два часа, он обычно приезжал к двенадцати.

Но после того, как Морис ушел, не попрощавшись, Женевьева почти не надеялась увидеть его на этом воскресном обеде.

И действительно, пробило двенадцать, а Мориса не было, потом — половину первого, потом — час.

Невозможно объяснить, что в эти часы ожидания происходило в сердце Женевьевы.

Сначала она оделась, как обычно, потом, видя, что он опаздывает, из чисто женского кокетства приколола один цветок к корсажу, другой — в волосы. И снова стала ждать, чувствуя, что сердце сжимается все сильнее и сильнее. Скоро уже было нужно садиться за стол, а Морис все не приходил.

Без десяти два Женевьева услышала стук копыт лошади Мориса, который знала очень хорошо.

— Ну, наконец-то, — воскликнула она, ее гордость не могла больше бороться с любовью. — Он меня любит! Он меня любит!

Морис спрыгнул с лошади, передал поводья встречавшему его садовнику и приказал ждать его у ворот. Женевьева с беспокойством заметила, что садовник не повел лошадь в конюшню.

Морис вошел. Он был в этот день во всем блеске своей мужской красоты. На нем был черный камзол с широкими отворотами, белый жилет, замшевые штаны подчеркивали стройность ног с мускулами Аполлона, а воротничок белого батиста и красивые волосы, обрамлявшие лицо, оттеняли элегантность и мужественность его красоты.

Он вошел. Женевьева с лучезарной улыбкой поспешила ему навстречу.

— Ах, вот и вы, наконец, — сказала она, протягивая руку. — Вы пообедаете с нами, не так ли?

— Напротив, гражданка, — холодно ответил Морис, — я приехал сообщить, что не смогу присутствовать на обеде.

— Не сможете?

— В секции меня ждут неотложные дела. Я приехал сказать, чтобы вы меня не ждали напрасно и не обвинили в невежливости.

Женевьева почувствовала, что ее сердце опять сжалось.

— Боже мой! — произнесла она. — И Диксмер сегодня не обедает дома, а он так рассчитывал застать вас здесь по возвращении, просил задержать вас!

— В таком случае мне понятна ваша настойчивость, сударыня. Вы получили наказ мужа. А я об этом и не догадывался. Наверное, я никогда не избавлюсь от излишнего самомнения.

— Морис!

— Да, сударыня, я должен был понять, что мне не следует появляться здесь в отсутствие Диксмера. Ведь это ставит вас в затруднительное положение.

— Почему? — робко спросила Женевьева.

— Потому что после моего возвращения, вы меня всячески избегаете. А ведь я вернулся только из-за вас, и вы это знаете. Боже мой! С тех пор, как я вернулся, все время вижу кого-то рядом с вами.

— Полноте, друг мой, — сказала Женевьева, — вы еще сердитесь, а я ведь стараюсь устроить все как можно лучше.

— Нет, Женевьева, вы могли бы сделать лучше: принять меня как раньше или прогнать навсегда.