Зовите меня Апостол - Р Скотт Бэккер

Профессионализм профессионализмом, а из пустоты много лапши не вытянешь. Повторение быстро надоедает. Я попытался вздрочнуть на плоскогрудую блондинку-ведущую. Кажется, ее звали Линда. Не получилось. Тогда выключил ящик, прямо в одежде растянулся на кровати и закрыл глаза.

Память немедленно выплеснула пикник на церковном дворе. Будто ждала минуты покоя, в засаде сидела.

— Апостол! — воскликнул преподобный. — Мне нравится это имя!

— Мои папа с мамой были нудистами, — пояснил я, вызвав общий смех, хотя я и не шутил.

Я лежал, а разум мой описывал круги, будто стервятник над прерией. Обычно память тянут за собой подозрения, осознанные или подспудные, когда я расслабляюсь и позволяю мыслям бродить самим по себе. Но иногда ярость и накал эмоций, отпечатавшиеся в памяти, заставляют воспоминания болтаться на поверхности. Чем громче крик, тем дольше эхо.

Я лежал, глядя на тонкую паутинку по углам, и слышал безумный рэп преподобного Нилла, видел его багровеющее лицо, глаза, похожие на клыкастую пасть. Бог ненавидит — а значит, ненавидеть угодно Богу.

— Вы что, преподобный, совсем съехали? Мать вашу, вы серьезно? Вас же дети слушают! Вы хуже педофила!

Молли из тех, кто не умеет и не считает нужным скрывать чувства за нейтрально-вежливой гримаской. У нее на лице все написано прямо и просто.

— Педофил? Совсем съехал? — процедил преподобный. — Ты знаешь, что бывает, когда Бог, когда сам Господь Всемогущий приходит в твой разум? Думаешь, можно остаться в здравом уме? Читай Библию, сука! Читай! Каждый сосуд Божий хрупок и недолговечен. Каждый!!!

— Некоторые и так уже потеряли представление о здравом смысле.

— Мисс, а вы забыли о вежливости! Но Господь Милосердный умеет наставить заблудших!

Надвигающаяся громада Джонни Мальчика-с-пальчика. Мгновения насилия. И лица из толпы, лица добрых овечек Церкви Третьего Воскресения — я вижу их, сгрудившихся в углах моей памяти.

Прикрыл глаза пальцами, пытаясь сосредоточиться. Напомнил себе: пусть у Нилла взгляд как у Чарльза Мэнсона,[48] преподобный слишком уж завяз в жизни, слишком хочет власти, чтобы покушаться на Дженнифер. Наверняка его подставили…

И тут я увидел — вернее, вспомнил, как видел, а это очень по-другому — карающий кулак преподобного, Джонни и двух типов, похожих на законченных наркоманов, совещающихся за дрянным потертым столом для пикников.

Долгая занудная беседа: то смотрят друг другу в глаза, то отворачиваются, скучают, в стол уставившись.

— Ну да, понятно, — читаю по губам Джонни.

— Это уже слишком, — говорит старший наркот.

Младший изображает бокс, демонстрирует подбитый глаз.

Приглушенный смешок, взгляды искоса — не смотрят ли? Перекидываются парой неразличимых слов.

Младший наркот смотрит на Джонни вопросительно. Тот улыбается, и я читаю по губам: «Она умерла». Пожимает плечами, сплевывает. А старший наркот глядит на меня и ухмыляется.

И тут словно замкнуло. Я сел, моргая. У меня временами будто срабатывает предохранительный контур в мозгу. Воспоминания набирают силу, концентрируются, норовят вторгнуться в реальность — я и понять иногда не могу, вспоминаю или сплю, видя кошмары. Тогда контур реагирует на перегрузку и отключает память.

Если моя ползущая от облома к облому карьера и научила чему-нибудь, так это пониманию редкостного однообразия человеческой гнуси. Я уже писал: люди склонны повторяться. Я не к тому, что каждый убийца — серийный, реализовавшийся или нет. Просто истории, таящиеся за убийствами и убийцами, похожи. Как думаете, с чего копы и судьи так озабочены предыдущими судимостями и рецидивами? Если уж человек решил для себя однажды: имею право укокошить кого-нибудь или обокрасть, — может пойти на преступление снова. И очень часто делает это. То же самое душевное движение, те же последствия.

Так что присутствие бывших зэков под рукой у преподобного прямо-таки вопиет. Я сам сидел и знаю, насколько изощренно и страшно воюют за власть тюремные банды. И как окровавленные заточки кочуют из камеры в камеру, пока не окажутся именно там, где их должны обнаружить при шмоне.

Убить одного врага и послать другого в карцер или под вышку — две пташки с одной заточки.

Возможно, убийство Дженнифер — лишь средство? Месть загнанных и недовольных овец рехнувшемуся пастырю? Альберт же говорил: эти расистские секты с радостью палят друг по дружке.

Я копался в памяти, наблюдал с разных сторон, искал логичные объяснения. Наконец всплыл обрывок из проповеди: «Разве позволено выпускать пса, дабы бродил, безнадзорный, по улицам?»

Аж смешно стало: до чего ж убогий, доморощенный расизм!

Выкурил еще самокрутку.

И на боковую.

Образцовый летний вечер выдался: темень легла на город, очертила огненные силуэты домов, расцветившись всеми оттенками черноты — от фиолетового до густой, беспросветной сажи. Простившая меня Молли еще не думала являться, и я решил съездить в полицию: вдруг Нолена еще не отстранили от дел и я уговорю его показать досье на преподобного Нилла? Но как только завернул на Кертис-стрит, понял: дело швах. Все подходы к полицейскому участку перекрыли фургоны телевизионщиков, такие гламурные в закатном свете, с эмблемами на боках, с тарелками спутниковых антенн на крышах.

Нечисто дело. Я поехал медленнее, а паранойя во мне взыграла не на шутку. Тем, кто с телелюдьми не встречался, и представить трудно, насколько этот кукольный народец могуществен. Их будто софитами подсвечивают, куда бы они ни шли. Они кажутся ярче и чище, чем простые смертные.

Кроме того, во мне плясала и пела ганжа.

Толпа смехотворно элегантных людей собралась у подиума — входа в полицейский участок. Софиты выливали потоки света, делая контуры безжалостно резкими, а тени — черными как смоль. Я тихонько проехал мимо, надеясь привлечь не слишком много внимания тарахтеньем старого дизеля. Припарковался нелегально, решив учинить бунт, если выпишут штраф за стоянку.

Было душно — аж захотелось купить ящик пива и устроить вечеринку. В детстве мы играли в пинг-понг во дворе в такие ночи.

В толпу телечудищ я затесался без проблем, никем не замеченный и никому не интересный. Пахло туалетным освежителем, будто в уборной «Макдоналдса». От всех и каждого. Думаю, они привыкли к вертящимся под ногами голодранцам вроде меня, неудачникам из интернет-изданий. Спектакль уже начался: тип, выглядящий так, будто родился в костюме, вещал в камеры. Нолен стоял в шаге за его спиной.

— …повторяю: у жертвы найдено огнестрельное оружие. Конечно, расследование лишь в предварительной стадии, но я уверен: факты подтвердят предложенную главой полиции Раддика Калебом Ноленом версию событий. Вскоре он сможет возвратиться к исполнению своих обязанностей, как вам уже известно, чрезвычайно важных.

Огнестрельное оружие, надо же. Умница Калеб.

Нолен казался ненатурально спокойным. Уж не знаю, какой химии наелся. Но как только меня увидел — а меня сложно не заметить даже в толпе телевизионщиков, — химзащита дала сбой и наружу полез удерживаемый таблетками страх.

Я пожал плечами, подмигнул. Надеюсь, он уразумел: все в порядке. И даже лучше: теперь уж дружба с Ноленом расцветет пышным цветом. Я почти убедил себя, что сам такое и планировал, вовремя убравшись и позволив ему подкинуть улику. Конечно, экспертиза может все испортить, но эксперты имеют склонность делать то, чего от них хотят копы и сценаристы.

А с Молли возможны проблемы. Она ведь — не я. Она верит в справедливость.

Интересно, почему ее здесь нет?

Ее машина стояла у мотеля. Ага, девушка отдыхает. По краям занавешенного окна пробивался неяркий свет. Я пошел, куда ноги несут, и вот стою, смотрю на число 17 на дверях ее комнаты.

Лапки поднимаем, так, мистер Мэннинг? Безоговорочно капитулируем перед образом нежной Моллиной задницы, похожей на сердечко. Травка иногда заводит донельзя. План действий: сперва извиниться, потом рассказать про чудесное спасение Нолена — ведь это наша заслуга: мы позволили ему выйти сухим из воды, вовремя убравшись.

Насчет бродяги будет спор, как пить дать. Сиэнэнщики уверяют, что звали его Алекс Радулов.

Достоин ли бомж правосудия? Несомненно. Уж кто-кто, а я обеими руками «за». Сам одной ногой в канаве стоял, и очень долго. И приятелей, предпочитающих канавы и травку, у меня порядком.

Скажу прямо: бывает, конечно, несправедливость, но случается и банальное невезение. Может, вы привыкли красить мир в черное и белое и считаете: раз преступил закон — значит, должен сидеть. Но как тогда с дочерью Нолена? С ее уроками плавания? С теплотой и богатством ее жизни? Зачем иссушать ее, зачем отравлять, забрав у девочки отца? Предлагаете сказать ребенку: «Не повезло тебе, малышка, ты в дерьме»?