Ярмарка безумия - Александр Звягинцев

Первый раз он женился еще в глухие советские времена на однокласснице, к которой никаких особых чувств не испытывал. Просто нашел тогда, что совместная жизнь имеет определенные удобства. Однако вскоре выяснилось, что Негодин не провел надлежащую предварительную работу и потому ошибся, посчитав, что его жена от природы тиха, смиренна и послушна. Оказалось, в этой женщине скрывались сильные страсти. Поняв, что Негодин к ней, по большому счету, равнодушен и ждет от совместной жизни лишь удобств и покорности во всем, она тайно возненавидела его, возненавидела отчаянно и страстно, считая погубителем своей жизни. И воспитала в этой ненависти их единственную дочь.

Негодин открыл для себя все это довольно поздно, потому как свои истинные чувства жена до поры до времени искусно скрывала. Хладнокровно оценив ситуацию, он понял, что семьи у него нет, а жить с двумя ненавидящими тебя существами весьма неудобно даже для столь уравновешенного и непритязательного по части женской ласки человека, как он. Переход в «Мангум» помог решить проблему - на выданный ему кредит он купил себе приличную квартиру. Жену и дочь с тех пор он практически не видел, но разводиться не стал - просто не видел в этом острой необходимости. Одинокая жизнь не утомляла его.

И вдруг все переменилось.

Он увидел ее на какой-то шумной и многолюдной корпоративной вечеринке. Среди «мангумовских» теток и девок, изображавших из себя то ли столбовых дворянок, то ли европеянок, проведших детство в частных пансионатах Женевы или Лондона, то ли моделей и поп-див, она выглядела человеком, которому надо покорно и стоически перетерпеть свое пребывание на этом сборище. Женщина, еще молодая, видимо чуть за тридцать, хрупкая, с легкими светлыми волосами и темными, почти черными глазами, резко выделявшимися на ее бледном лице, выглядела несколько растерянной и смущенной. Но в то же время в ней ощущалась некая органичная отстраненность от происходящего, отделенность от окружающих. В этом виделось какое-то тайное знание или необыкновенное переживание. А людей, знающих что-то, чего не знают другие, Негодин всегда распознавал, и, пожалуй, только они могли привлечь его внимание.

Ночью после вечеринки его разбудили дикие вопли какой-то пьяной компании, доносившиеся с улицы. Он прошлепал босыми ногами на кухню за питьем и вдруг поймал себя на том, что думает о той светловолосой женщине, в глазах и едва заметной улыбке которой он профессионально почувствовал некое тайное знание. Усмехнулся про себя: прямо - средь шумного бала, совершенно случайно…

Но и утром он поймал себя на тех же мыслях. Попытался привычно сострить: «Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я!» Но мысли о женщине все равно не отпускали. Он удивлялся себе.

Негодин давно уже относился к людям с недоверием и предубеждением. Так давно, что и не помнил, относился ли он к ним когда-то иначе. Разве что в раннем детстве, когда еще не видишь, что творится вокруг. Во времена Якуба он уже знал, что звать на помощь бесполезно, просить о пощаде тоже, а потому спасайся сам, причем любой ценой. Наверное, тут внес свою лепту отец, из рассказов которого выходило, что вся фабрика, на которой он работает, от директора до сторожа, только и делает, что ворует с маниакальным усердием, при этом каждый исходит черной завистью к тому, кто смог украсть больше. Видимо, свое влияние оказала мать, у которой после рождения сына развился рак груди. Болезнь сломала ее, а когда грудь пришлось удалить, она превратилась в фанатично набожное создание, убежденное, что бог слишком милостив и мало наказывает людей, потерявших к нему всякое уважение. Никакие страдания и горести других людей не казались ей чрезмерными, а тем более незаслуженными и несправедливыми. В какой-то момент Негодин понял, что мать не может избавиться от мысли, что ее болезнь - последствие родов… Светлых мыслей это открытие ему никак не добавило.

Учение на юридическом факультете лишь утвердило его в подозрительном отношении к людям. С одной стороны, он узнавал все больше подтверждений того, что во все века не было преступления или мерзости, на которое не оказался бы способен человек. А с другой - понимал, что некоторые из тех, кто окружал его на факультете, видят себя не столько непреклонными блюстителями закона, сколько специалистами по его использованию для собственной выгоды.

Работа в органах, где он невольно узнавал слишком много об изнанке и тайных пружинах жизни, об изобилии в верховной власти дуралеев и слепцов, не понимающих даже, что происходит в их собственных семьях, где давно уже поселились гниль и тлен, только укрепляла его в мизантропии.

Но окончательно его добило то, что свершилось на его глазах во времена так называемой перестройки и последовавших перемен на обломках обрушившегося советского общества. Негодин, разумеется, ничуть не заблуждался относительно того, что представляла собой коммунистическая власть в самую глухую пору перед своей кончиной. Но все-таки у него были какие-то невнятные мысли, что власть окоченевших в своей слепоте кремлевских старцев когда-то прервется естественным образом, а пришедшие им на смену новые люди будут уже совсем иными, произойдет естественный отбор самых способных… А значит, перемены к чему-то более разумному возможны. Словом, была у него какая-то зыбкая надежда на что-то.

Когда же перемены накатили, даже самые невнятные надежды на лучшее вмиг улетучились. В начавшемся естественном отборе, какой и самому Дарвину не снился, выживали и торжествовали не самые умные, талантливые, порядочные, а прежде всего подлые, злые и наглые. Возникшие вокруг в невероятном количестве доселе неизвестные герои, самодовольные хари и наглые рожи были столь откровенны и отвратительны, что ясно стало: ничего никогда уже не переменится. К тому же государство в бандитские правила игры почему-то предпочитало не вмешиваться. Негодин сделал для себя окончательный вывод: в такие времена всегда надо иметь под рукой подходящее оружие, ни на кого не надеяться, нападать первым. И жалеть тут некого.

И вдруг это непонятное влечение к незнакомой женщине с темными глазами! Смущало не то, что его заинтересовала женщина, это как раз было нормально. Тем более его тип - стройная, светловолосая, с небольшой грудью. Именно к таким его всегда влекло. Удивляло другое - он ясно понимал, что она влечет его не только как женщина, тут влечение какое-то другое, более сложное и глубокое. А значит - опасное.

Приехав на работу, Негодин первым делом навел справки. Сначала установил фамилию, потом залез по своему компьютеру в закрытый для непосвященных раздел, где хранились сведения обо всех сотрудниках «Мангума» и его филиалов.

Екатерина Юрьевна Аристархова, экономист, выпускница МГУ, полгода назад принята на работу в один из филиалов холдинга по рекомендации своей однокурсницы, вдова…

С экрана монитора на него смотрели беспросветно темные глаза.

Память тут же профессионально подсказала: полтора года назад в собственной машине были взорваны академик, директор НИИ океанологии Юрий Дроздецкий и его зять адвокат Аристархов…

Через поисковую систему тут же отыскалась и дополнительная информация. Ясно было, что академика Дроздецкого убили из-за огромного здания института, которое он не хотел уступать даже в аренду многочисленным доброжелателям. Заказчика, естественно, не нашли, хотя после смерти академика его заместитель тут же запустил в здание орду арендаторов. Естественно, за серьезный откат. История была банальная. Зять академика, очевидно, погиб случайно, только потому, что оказался в той же машине. Как сообщила одна из газет, погибнуть могла и дочь академика, но она случайно задержалась в квартире и вышла на улицу чуть позже отца и мужа, чтобы увидеть своими глазами, как взлетает на воздух машина, в которой они находились.

Еще несколько дней Негодин добывал дополнительную информацию, добрался даже до клиники, куда после взрыва попала Екатерина Юрьевна. Гибель отца и мужа она перенесла очень тяжело. У нее случился микроинсульт, оказалась повреждена психика, ее долго мучили головные боли и тяжелые приступы ужаса и необъяснимого, непреодолимого страха. Врачи сделали, что могли, выписали ее практически здоровой, но… Любое сильное потрясение могло сказаться самым непоправимым образом. К тому же она осталась абсолютно одинока. Ее мать умерла, детей у них с адвокатом Аристарховым не было, а родители погибшего мужа, ослепленные горем, почему-то стали видеть в ней чуть ли не виновницу случившегося. Мысль, что их сын погиб, а она осталась жива, оказалась для них совершенно непереносимой. По их разумению, она должна была погибнуть вместе с мужем.

У Екатерины Юрьевны оставались несколько подруг по университету, но у них уже давно была своя жизнь. Правда, одна из бывших сокурсниц смогла пристроить ее в холдинг. Причем с очевидным намеком: а вдруг какой-нибудь из «мангумов» помельче заинтересуется…