Рукопись Платона - Андрей Воронин

В следующий миг, однако, увиденная в студии картина дошла до ее сознания, и княжна, не веря себе, осторожно открыла глаза, почти не сомневаясь, что что-то перепутала. Увы, все было именно так, как она увидела; грустные воспоминания мигом вылетели из головы, и княжна, нахмурив тонкие брови, боком проскользнула в студию, избегая открывать дверь во всю ширину.

Очутившись внутри, она первым делом осторожно покачала дверное полотно, проверяя, точно ли видит перед собою хитроумную ловушку или ей это только почудилось. Стул с острыми готическими набалдашниками на спинке, стоявший там, где ему совершенно нечего было делать, усилил ее подозрения. Княжна закрыла за собою дверь и задумчиво осмотрела стоявший в полушаге от нее мольберт.

Несомненно, Хесс хотел придать сцене такой вид, будто все произошло случайно. Он был отменным хитрецом, но в живописи смыслил еще меньше, чем в рисовании. Лежавшая на подставке палитра была девственно чиста, лишь посередине красовалось большое — чересчур большое! — пятно черной масляной краски. Этой же краской был небрежно запачкан левый верхний угол свежего холста, посередине которого виднелся неряшливо выполненный углем набросок человеческой фигуры. На мгновение Марией Андреевной овладел безудержный гнев: проклятый тевтон изобразил князя Александра Николаевича похожим на какого-то уродливого карлика с непропорционально большой головой, тонкой длинной шеей, туловищем похожим на огурец и коротенькими кривыми ногами. Это была гнусная карикатура, и княжна сдержалась лишь потому, что вовремя вспомнила: немец вовсе не умеет рисовать, он только притворяется художником с непонятной пока целью...

Да, немец притворялся, и притворялся неумело. Его не хватило даже на то, чтобы смешать краски; этот хитрец, похоже, никогда не слышал о том, что в живописи чистый черный цвет почти не используется. Он увидел темный фон на портрете, поставленном для образца, и определил его для себя как черный. Мольберт был передвинут, кажется, для того, чтобы подыскать наилучшее освещение; результатом же этой перестановки стало освещение наихудшее из всего, что можно было найти. С того места, где теперь стоял мольберт, поясной портрет Александра Николаевича виделся сплошным световым бликом без единой сколько-нибудь различимой детали.

— Значит, сударь, вы изволите считать меня глупой провинциалкой? — вслух произнесла княжна, еще раз озирая устроенный Хессом «творческий беспорядок». — По-вашему, я просто деревенская курица с титулом, которую можно безнаказанно водить за нос? Что ж, посмотрим, кто из нас станет смеяться последним!

С этими словами она вернулась к двери, еще раз все рассчитала, выскользнула в коридор и, примерившись, изо всех сил толкнула дверное полотно.

Раздался глухой стук столкновения, а потом ужасный грохот. Огромный подрамник с натянутым на него холстом упал прямо на стул, опрокинув его на пол; мольберт повалился в другую сторону, грянувшись о паркет со звуком, похожим на ружейный залп; сбитый с подставки лакированный ящик раскрылся от удара об пол, и из него во все стороны брызнули тюбики с красками. С треском разлетелся на черепки глиняный горшок, с дробным стуком рассыпались стоявшие в нем кисти, палитра отлетела далеко в сторону и шлепнулась на светлый паркет лицевой стороной вниз, запачкав кленовые плашки краской. Косо лежавший поверх опрокинутого стула подрамник с натянутым на него холстом теперь выглядел так, словно его боднул бешеный бык.

— Мило, — сказала княжна. — Ах как мило! Кто бы мог подумать, что все это время мне не хватало чего-то именно в этом роде?! Милый Павел Францевич! Надо бы его поблагодарить за то, что он так славно меня развлек.

Из дальнего конца коридора уже доносился тяжелый топот спешащей на шум прислуги. Здесь были все, включая конюха; в руках у дворецкого Мария Андреевна заметила пистолет, а конюх прибежал с топором. Княжна коротко дернула правой щекой, обозначив невеселую полуулыбку: казалось бы, она уже не первый год жила в тишине и спокойствии, а вот поди ж ты... В каком еще доме, услыхав средь бела дня шум из господских покоев, прислуга сломя голову кинулась бы туда, да еще и вооружившись всем, что подвернулось под руку? «Не дом, а осажденная крепость, — подумала Мария Андреевна. — Не прислуга, а поседевшие в сражениях ветераны... Интересно, что бы вы запели, в самом деле понюхав пороху? Разбежались бы, небось, как в двенадцатом году...»

— Это еще что за банда? — строго спросила она, мигом заставив вооруженную дворню замереть на месте. — С кем воевать собрались, православные? Вот что, приберите-ка в комнате, я там немного насорила. Мебель по местам расставьте, а холст попорченный прислоните к стене. Да амуницию свою спрячьте, не то поранитесь ненароком, воины...

Она повернулась и пошла прочь, коря себя за то, что была незаслуженно резка с дворней. А с другой стороны, как тут не злиться? Почему, спрашивается, они вбили себе в головы, что на нее непременно кто-то напал? Неужто у самих руки чешутся? Что она делает не так, в чем не права? Да-а... Чем дальше, тем лучше княжна понимала князя Александра Николаевича, которого по-настоящему бесило только одно из свойственных роду людскому качеств, а именно непроходимая, самоуверенная глупость.

Владевшее ею раздражение неожиданно для нее самой вылилось в весьма необычную форму: вызвав дворецкого, Мария Андреевна велела немедля доставить ей запасной ключ от комнаты, в коей ночевал немец.

— И запомни, милейший, — понизив голос, зловещим тоном прошипела она, глядя в побелевшие от страха глаза слуги, — я с тобой шутить не стану. Хоть словом кому обмолвишься — пеняй на себя! Мало тебе не покажется!

Позеленевший от ужаса дворецкий убежал за ключом. Его испуг был понятен: княжна обычно славилась мягкостью нрава, и такая бешеная вспышка казалась особенно страшной.

Княжна же, глядя ему вслед, подумала, что насилием и угрозами ничего не добьешься. Ее новый дворецкий был чересчур угодлив, плутоват, имел слишком увертливый взгляд и язык, который не мешало бы укоротить вершков на пять. Такого наказывать — только еще больше портить. «Отошлю, — решила она. — Непременно отошлю. Не в рекруты, конечно, а в деревню — пускай в поле работает, с лошадью сплетничает про господские причуды...»

Идя по коридору к спальне немца с зажатым в кулаке ключом, Мария Андреевна вздохнула и поморщилась. Нет, вовсе не болтливый дворецкий повинен в ее дурном настроении, а она сама — вернее, то, что она намеревалась сейчас сделать. Впрочем, другого выхода она не видела: проклятый тевтон сам вынудил ее к этому своими подозрительными выходками. Возможно, ему самому они казались просто забавными; возможно, такова была его манера шутить, но княжне сейчас было не до шуток и мистификаций. Вацлав Огинский сидел в крепости, а она, вместо того чтобы мчаться на выручку, вынуждена возиться с каким-то вздором!

Перед дверью в комнату Хесса княжна остановилась. Она знала, что непременно войдет, но также знала и другое: то, что она намерена совершить, до конца дней останется неопрятным пятном на ее совести.

Ключ дважды щелкнул, повернувшись в замке; Мария Андреевна нажала дверную ручку, потом потянула ее на себя и вошла.

На пороге ей опять пришлось остановиться, чтобы собраться с силами. В ушах у нее зазвенело, голова сделалась легкой и пустой, тело куда-то пропало — княжна видела его, но совершенно не ощущала. Совладав с волнением, она закрыла за собой дверь и первым делом подошла к окну — проверить, не возвращается ли Хесс.

Немца нигде не было видно. Подумав, княжна заперла дверь изнутри и огляделась.

Комната выглядела странно: о том, что здесь кто-то жил, напоминал лишь стоявший в углу у стены клетчатый баул да забытая на подоконнике папка с последними рисунками Хесса. Княжна открыла папку и бегло просмотрела рисунки — те самые, которые немец показывал ей вчера. Более в папке ничего не было, за исключением нескольких чистых бумажных листов. Мария Андреевна завязала тесемки и аккуратно поставила папку на то же место, с которого взяла.

Треножник, заменявший Хессу мольберт во время его выходов на пленэр, обнаружился за шкафом; под кроватью стояли ночные туфли без задников, и это было все. Ничто более не напоминало о веселом тевтоне в этой обезличенной комнате. Мебель стояла на тех же местах, куда она была поставлена слугами в день приезда Хесса; не было ни разбросанной одежды, ни безделушек, коими люди, куда бы ни забросила их судьба, любят украшать свое, пусть даже временное, жилище. Комната напоминала монашескую келью, а то и гробницу. Марии Андреевне вновь сделалось не по себе: ей показалось, что она вторглась в обитель ожившего мертвеца.

Воздух в комнате тоже показался княжне неподвижным и мертвым, совсем не таким, как в других частях дома. Пахло одеколоном и сапожной ваксой — немцем, и не просто немцем, а прусским офицером. Дверцы шкафа оказались запертыми; ключ в замочной скважине отсутствовал. Не было его ни на комоде, ни в ящиках и вообще нигде, где люди обыкновенно хранят ключи от шкафов. Оставалось только предположить, что немец либо надежно спрятал ключ, либо унес его с собой. Впрочем, эта проблема как раз решалась легко и просто: в комнате Марии Андреевны стоял в точности такой же шкаф и ключ от него наверняка подходил к замку, на который немец запер свои секреты.