Убийство в соль минор - Анна Данилова

— Я уж думала, что оно никогда не сдвинется, — покачала головой Лиза, вставая со своего места и принимаясь расхаживать по кабинету, делая машинально какие-то упражнения для рук, разминая плечевые мышцы, спину. — Вот честно тебе скажу — одно из самых моих трудных дел! Вот так, без результатов экспертизы, основываясь лишь на знании персон и предполагая возможные мотивы убийства, ничего не вычислила. Совсем!

— Значит, так, — Мирошкин допил кофе и расположился в кресле, неподалеку от большого стола, за которым сидели мы с Сережей и Глафира. — Результаты экспертизы показали, что убийства Коблер и Горкина совершены одним и тем же человеком. Тот факт, что убийца оставил на месте преступления два одинаковых ножа, кухонных, новых, свидетельствует о том, что к убийству этому он готовился. Хорошо, если он запланировал лишь эти два убийства, но если он купил несколько ножей? Вы понимаете, что найти магазин, супермаркет, скобяную лавку и так далее, то есть место, где преступник мог приобрести эти ножи, нереально. Мы ничего не знаем о том, кто он и откуда. Но то, что ножи новые, — это факт.

Дальше. Отпечатков пальцев на ноже нет, следовательно, он работал в перчатках. Поскольку протереть рукоятку ножа он бы не успел ни в первом, ни во втором случае. Убийства происходили стремительно, быстро, мгновенно. Никто из посетителей ресторана не помнит ничего особенного из происходившего в вечер убийства женщины. Камеры видеонаблюдения установлены таким образом, что смогли заснять практически весь ресторанный зал в момент убийства, а потому все посетители ресторана, за исключением вас, Валентина, — он обратился ко мне, — на тот момент опрошены, отпущены и среди них не может быть подозреваемых. Убийца вошел в ресторан и встретил мадам Коблер в темном коридоре, ведущем в туалет, возможно, он дожидался ее. Швейцар ресторана, Головко, сказал, что в ресторан заходил один человек, мужчина средних лет, высокий, в черной куртке и черных брюках, просил передать записку шеф-повару ресторана. Головко отнес записку. Мы допросили повара, он сказал, что в записке был адрес человека, через которого можно покупать свежую баранину и курдючное сало для плова. Человека зовут Гамлет, он живет где-то в пригороде, его братья держат стадо, продают мясо. В записке имеется и номер телефона этого Гамлета, и он подтвердил, что да, действительно, он продает мясо и что будет рад сотрудничать с рестораном. Так что здесь — глухо.

— Но в тот момент, когда Головко относил записку, в ресторан, возможно, и зашел убийца, — предположила Лиза.

— Может быть, — согласился Мирошкин, — но возможно, убийца вошел в этот коридор с другой стороны, где подсобка или кухня, а туда попасть можно и с улицы. Но, к сожалению, другая сторона ресторана выходит в темный переулок, где нет ни магазинов, ни банков, ни даже жилых домов, только одно похоронное бюро, а потому там никому и в голову не пришло устанавливать камеры видеонаблюдения.

— А что там с Горкиным?

— В объектив видеокамеры попал человек, выпрыгивающий из окна мужского туалета. Это высокий, худой человек, но лица не разобрать, темно очень. На полу в туалете остались довольно четкие следы кроссовок, есть отпечаток и на подоконнике в туалете, но вот на рамах или шпингалетах следов нет, преступник действовал в медицинских перчатках, поскольку там обнаружены следы талька.

— А как нанесены удары?

— Действовал не профессионал, но человек сильный. В случае с Горкиным было нанесено два удара, один пришелся по касательной, по ребру, и тогда убийца, чтобы уж убить наверняка, пырнул еще раз и попал как раз в сердце.

— Это похоже на месть, — тихо сказала Глафира, и я была с ней солидарна.

— Послушайте, если убили их двоих, — начала я осторожно, поскольку не знала, имею ли я право вообще перебивать следователя, — моих родителей… Скажите, эта история с поездом, московским поездом, в котором они тогда отправились в Москву…

— Какая история? — спросил Мирошкин.

— В том поезде, в котором они тогда ехали, женщина умерла. У нее началось кровотечение, подробности мне неизвестны, и муж попросил проводницу обратиться к начальнику поезда. Словом, работники поезда допустили то ли халатность, может, не остановили поезд, не смогли помочь женщине, и она умерла. И что в ее смерти муж винил проводницу, кажется даже, он набросился на нее, кричал, скандалил. Все это мне известно со слов Зои Петровны Кравченко, соседки моей бабушки в Пристанном. Она сказала, что об этом писали местные газеты. Да, самое-то главное, проводница эта потом пропала, а позже ее обнаружили мертвой, на насыпи. Вроде бы ее муж этой несчастной погибшей женщины и убил.

— Очень интересная история, да только при чем здесь ваши родители? — спросил Мирошкин.

— Не знаю. Думаю, что ни при чем. Во всяком случае, хотелось бы в это верить.

— А я считаю, что надо бы это дело поднять. А вдруг Горкин и Коблер — свидетели! — воскликнула Лиза. — И их убили!

— Сколько лет прошло? — покачал головой Мирошкин.

— Почти двадцать пять лет, — сказал Сережа. Я давно заметила, что он нервничает и постоянно посматривает на часы. Вероятно, его уже утомили все эти дела, и ему нужно домой, к роялю.

— Сережа, быть может, ты вернешься домой? — предложила я.

— Нет-нет, еще есть время, — ответил он, и я ничего не поняла.

— Что ж, хорошо, проверим, — произнес Мирошкин.

— А я бы и Гамлета этого проверила, с его бараниной, — сказала Глафира. — Вернее, того человека, который передал от него записку. Возможно, что он и ни при чем, но мог видеть человека, который после него вошел в ресторан, пока швейцар был на кухне и передавал записку повару.

— Но если преступник — не профессионал, на что указывают детали, то почему же он не оставил следов? — возмутилась Лиза. — А что, если этот человек каким-то образом связан с московскими делами Горкина и Коблер? Что, если, к примеру, они натворили что-то там, вдвоем? Кого-то обманули, ограбили, подставили.

И тут она, медленно поворачивая голову в мою сторону, вспыхнула, покраснела.

— Валентина, вы уж извините, что я так говорю о ваших родителях.

— Да я сама в шоке от того, что они мои родители, — честно призналась я. — Вот ни одного живого места в биографии! Разве что Коблер — приличный человек. Думаю, что если бы он встретился Марго раньше, то ее жизнь могла бы сложиться иначе.

Я сказала так потому, что мне самой хотелось в это верить.

— Да, вот еще одна деталь, — вспомнил Мирошкин. — В гостиничном номере Мари Коблер мы обнаружили пузырек с ядом, с рицином, между прочим!

— Что? — удивилась я. — Это еще ей зачем понадобилось?

— Думаю, она приготовилась к встрече с Горкиным, — сказала Глафира. — А это значит, она знала, чем может закончиться для нее это свидание. Видать, сильно прижал он ее. Валентина, может, вы вспомните какие-нибудь слова, фразы, при помощи которых Горкин вас шантажировал.

— Точно я сказать, конечно, не могу, однако открытым текстом он требовал у меня за молчание пятьдесят тысяч евро. Еще сказал при этом, что мы как бы не чужие люди, что должны помогать друг другу, и что мне в моем теперешнем положении нетрудно собрать такую сумму. Вот в таком смысле.

— Но если он требовал у Коблер деньги за молчание, значит, то, ради чего она и приехала сюда, весьма серьезно и опасно. Значит, если бы Горкин не молчал, то у Коблер могли бы быть большие проблемы, — произнес Мирошкин.

— Если так, может, это дело касается не их двоих, а только ее? А Горкин, к примеру, мог быть свидетелем какого-то преступления?

— Да, что-то серьезное… раз он назвал ей такую сумму.

— И ведь она знала, зачем едет, наверняка он и раньше озвучивал ей сумму, не просто же так она прилетела из другой страны, значит, боялась.

— А еще она шантажировала своего отца! — вдруг сказал Сережа.

Все посмотрели на него.

— Какого еще отца? — не понял Мирошкин.

— Михаил Вайс — отец Маргариты. Я был у него ночью, беседовал. Он признался в том, что у него был серьезный роман с Еленой Соленой, что он, узнав о ее беременности, купил ей дом в Пристанном, там же, где проживали его дети с Генераловой, чтобы у него была возможность хотя бы изредка видеться с любовницей и дочерью.

Я закрыла глаза, представляя себе долгие и полные любви прогулки этих двух прекрасных людей — моей бабушки и Вайса. Какое-то мгновение мне понадобилось, чтобы увидеть весь их роман, почувствовать аромат этих тайных свиданий, записочек, подарков, тревог, страсти, всего того, что наполняло жизнь Вайса острыми ощущениями и свежестью, а жизнь Елены — страхом разоблачения, угрызениями совести, печалью, замешанной на любви, и одиночеством.

— Она попросила у него пятьдесят тысяч евро, — между тем продолжал Сережа. — За молчание.

— Значит, за молчание Горкина назначена такая же сумма, что и за молчание Коблер, — вздохнул Мирошкин. — Но думаю, что молчание Вайса все же не криминального характера. Это дела семейные. А теперь, я полагаю, когда он узнал о существовании внучки, то, если он человек порядочный, признается во всем своей жене. Это вам не убийство какое.